в попытках

Огнева хлопает дверью в комнату Маришки об светлую стену, оставляя неглубокую выбоину в ней. Она красная. Вся пылающе-воспаленная, горячая и саднящая как больное гноящееся горло. Горячая. Она пышет жаром за километр, а что Маришке. Маришка в метре от нескладного тела, рыжих волос, еле касающихся худых, выпирающих ключиц. В метре. И ей много. В гребанном метре гребанных сто сантиметров и эти сто сантиметров отдаляют их друг от друга на целые и живые километры, страны и полушария, что просто выламывает хребет прямо в уставший мозг. Воспаленная. Красная. Горячая. Злая. Огнева злая, как голодная псина, Огнева готова наброситься, выколоть глаза, повырывать волосы, сломать пару ребер и выкорчевать наконец презрительно-надменную сардоническую усмешку нежно-розовых губ с бледного лица. Маришке все много этих ста сантиметров, огонь Огневой не греет вовсе. Даже злость не цепляет, и она ежится от холода в своей пустой душе, будто не привыкла, что, конечно же, ложь. Маришка не пылает чистой яростью, Маришка приподнимает брови, склоняет голову, будто ей плевать (ну конечно же нет) и ждёт. Ждёт, наверное, чего-то от Огневой со сказочным остальским именем. Василиса, ва-си-ли-са, смакует она по слогам. Увы, не прекрасная и, естественно, не премудрая и даже жаль немного. Венка на красном лбу постепенно перестаёт биться в бешеном ритме и лицо бледнеет постепенно, показывая на вновь белой коже шрамы от подростковых прыщей. Огнева оглядывается, словно не понимает, что тут делает, и смотрит неуверенно, скованно и до дрожи пугающе, потому что, ну, чего она так боится? Бояться следовало бы Маришке. Огнева делает резкий вдох, прыгая на глубину своей решимости, пытаясь зачерпнуть ладонью, в итоге сваливаясь с головой. Сто сантиметров резко превращаются в некрасивое «около пятидесяти семи» и через секунду. Через секунду руки рыжей сцепляются на затылке Резниковой, притягивая с дурной, ненормальной силой, вдавливая свои губы в чужие. И она плачет, хотя, казалось, все теперь кончено. Маришка сжимает тонкую Огневу (Ва-си-ли-су) в руках, заставляя подняться выше, цепляя волосы и скусывая, сдирая со светлой шеи полоски кожи, любит и ненавидит. Кожа к коже, сердце к сердцу, чай без сахара и две поломанные девочки без общего будущего, очевидно смертельного для обеих из, но такое заманчивое, что пытаться устоять — гиблое дело, хотя, да что им терять. Огнева держит, как будто цепляется за жизнь, за смерть, за силу, как за себя. Маришка не отпускает.