« Ты готов отдать половину себя за момент, когда я разобью этот чертов аквариум и растекусь по твоему телу горячей и свежей кровью? »
Вода течет сквозь пальцы, но Тэхен вообще не спешит освежить лицо, смыть усталость, накопившуюся за день. Его немного колотит, ведь Ким не появлялся уже около недели, а Тэ хочется. Смотрит в зеркало, проводит мокрой ладонью по гладкой поверхности, ощущает, как в сердце что-то покалывает: они начали именно здесь, в ванной. Золотых рыбок у него тогда уже не было, стоял только пустой стеклянный аквариум, одиноко поблескивая на верхней полочке шкафа и отбивая белый свет лампочки, когда дверца открывалась. Почему завел рыбок и почему именно золотых — до сих пор не помнит, помнит только несоответствующее реальности отражение и яркие золотистые глаза в зеркале на следующий день после того, как последняя перевернулась и всплыла пузом кверху. Тэхен так и не понял, сон это или нет, но описывать двухмесячные события за одну ночь не способен никакой дух морфея. В тот вечер он постоянно вертелся. Вспоминал белки глаз рыбешки; пустое и неживое маленькое тельце весь день маячило перед глазами, поблескивая красивым хвостом. Ему не было особо жалко, просто хреново получилось, теперь совсем нет ничего интересного в тусклой квартире. Не было, пока в ней не появился новый обладатель золотого блеска, пока Тэхен не увидел сидящего на своих бедрах себя самого, пока его не затянуло хрен знает куда теплыми розовыми губами и пока такой же, как и у него, прохладный нос с родинкой на кончике первый раз не скользнул по шее. Тогда-то и начал себе нравится, каждый день замечая новые детали. Сейчас просто стоит напротив зеркала и давится воздухом просто потому, что соскучился и без Кима чувствует себя беспощадным убожеством. Он приходит, приходит, когда Тэхен сворачивается клубком у себя на кровати и захлебывается слезами, потому что знает. Знает, что в полном дерьме, но не понимает, как выбраться.«судьба завидует нам, малой»
Тэхен счастлив, правда, счастлив, вытирает глаза и сам тянется за поцелуем; ему нужны объятья, ему нужно тепло, ему нужны собственные теплые губы, чтобы оставаться уверенным в себе. Ким не понимает такого рвения, но отвечает на поцелуй, прижимается к чужим своим губам и сжигает. А потом приходит тотальный пиздец, и Тэхен срывает с себя рубашку и тянет свою руку на себя, ощущая тяжесть своего же тела и выдыхая. Два месяца, а он все еще не закончил. Каждый день, каждый божий день он изучает, каждый день открывает новое и иногда повторяет, потому что боится, что Ким уйдет, когда Тэхен прикоснется к последнему участку кожи на кончиках пальцев ног, боится, а тот уверяет, что останется с ним навсегда. Тэхен мотает головой и все еще боится. — Прикоснись ко мне сейчас, – полухрип, но уверенный и четкий. Губами по шее, пальцами по бедрам. Тэхен утопает в чувствах, накрывающих с головой; он как изголодавшийся пес, которого хозяин не кормил неделю. Однако сравнение паршивое, ведь он не готов подставиться кому-то другому с куском мяса в руках. Только себе самому. Ким не медлит, улыбается, смотрит своими красивыми глазищами, облизывает такие же красивые губы, едва сводит к переносице красивые брови, когда Тэхен просит. А потом просто скользит губами по животу и стягивает джинсы вместе с черными боксерами, что давно покрылись белыми пятнами, и бросает в угол. Его пальцы слегка дрожат, но он переворачивает Тэхена на живот и ставит в колено-локтевую, прижимаясь со спины. Хотел поговорить, но получится только утром. А Тэхена трясет, колени разъезжаются, щеки горят, а во рту першит; хочется влаги, пить, он поворачивает голову и сталкивается с губами с родинкой на нижней. Скользит языком по ней первый и прогибается, как блядина, но ему так нравится себя так вести, что он просто приоткрывает рот и наконец-то ощущает жар и себя. Ким кусает верхнюю и отстраняется, когда воздуха совсем мало; утыкается носом между лопаток, выцеловывает каждое темное пятнышко, россыпь родимых пятен похожа на галактику, в которой они оба он теряются. Скользит все теми же длинными пальцами вдоль позвоночника, выбивает тихий вздох и вводит в загривок иглой дыхания очередную дозу, от которой Тэхена потряхивает еще сильнее; он хрипит что-то несвязное и тянется рукой к тумбочке. Стонет, когда руку перехватывают и сами тянутся к верхней полочке. Ким не спешит, выжимает лубрикант из тюбика, сразу почти половину, почти всю оставшуюся половину, а Тэхена подбрасывает который раз на кровати, когда холодная смазка стекает между ягодиц; разводит ноги шире и чувствует, как она стекает по яйцам, несколько капель падает на простынь, одна, чертовски тягучая и вязкая, задерживается на головке члена и, опускаясь, растягивается, смешиваясь с естественной и марая черное шелковое постельное белье. За спиной шуршат: младший, который стал младшим после рассуждений «он родился после меня, в моей голове», звякает бляшкой ремня, вжикает собачкой ширинки и разрывает пачку презервативов. Тэхену не терпится, он переворачивается на спину и тянет руки; Ким хрипит точно так же, как старший, подается вперед и целует, целует, опускается пальцами вдоль чужого-своего бедра ниже и несильно шлепает по заднице. Тэхен стонет и сильнее засасывает, кусает за язык, тут же скользя своим по небу и кромке зубов. Ким растягивает неспешно, одним, двумя, прикрывает глаза, разводит пальцы и мысленно признает поражение, потому что уже давно потерял оболочку серьезного и охуенно-невъебенного альфача-ебыря. Хочется нежно и с полной самоотдачей. Где-то в затылке бьется четкий ритм, какая-то песня, обрывки слов, а Тэхен, Тэхен чувствует горячие пальцы, Тэхену невтерпеж и Тэхен просит снова. — Дай мне уже наконец ощутить. Ким все теми же дрожащими пальцами раскатывает резинку по члену и долго целует, целует лицо, шею, грудь, живот, целует и дорожит, дрожа. Он не хочет, не планировал, чувствует себя паршиво, если ему можно приписывать подобные слова, но Тэхен сам зло рычит и переворачивает на спину, садясь сверху. Злой, растрепанный и такой красивый.«пальцами по бедрам, губами по шее. »
Садится сам, приставляет головку члена к пульсирующему и покрасневшему анусу, опускается так быстро и резко, у обоих кружится голова, оба чувствуют легкую боль в локте левой руки, а Тэхен замирает, когда его прошибает током, и открывает рот, точно золотая рыбка, выброшенная на берег. Точно последняя золотая рыбка, что всплыла в аквариуме вверх брюхом и, глупо разлепив почему-то пустые белки глаз, устремила взгляд в пустоту. Тэхена рвет, разрывает, ему жарко и он научился кайфовать от этого жара, научился укутываться им холодным вечером и собирать больше тепла утром, которого хватит на весь день. Он цепляется пальцами за свои же плечи, потому что у Кима родинка на левом точно там же. Это выносит, бьет ножом и Тэхен двигает бедрами, снова не издавая ни звука, только хватая воздух ртом. Когда головка третий раз проезжается по простате, взрывается и распевается, растягивая низкий и глубокий стон, поднимающийся из груди, как расплавленная лава из жерла вулкана. А Ким действительно прямо там, в сгустке жары, пекла; его тоже рвет, но он сдерживается, почти сдерживается. Хватается пальцами за колени и разводит их шире, тут же скользя к бедрам и цепляясь за них. Делает толчок и хрипит, рычит, бурлит, кипит, тянется рукой вверх и притягивает к себе за выжженные волосы; влажное скольжение языков нихрена не студит, а только распаляет, но его уже подташнивает и скручивает живот. Недостаточно близко, хочется накрыть. И младший накрывает, переворачивая Тэхена на спину и заставляя обнять ногами пояс. Того выворачивает давно — рот не закрывается ни на миг, дышит, стонет, стонет, дышит, стонет, дышит дышит. Ему плохо, ему хорошо, у него есть личный ад в душе, а сам он попал в рай, отдельную комнату в запыленном и затерянном в проулке большого города баре-клубе. А вместо шлюхи... Ким толкается так, что мурашки на кончиках пальцев ног и на затылке срываются со старта и молниеносно несутся к низу живота, взрываясь тысячей салютов. Тэхен не может, не может держать, сейчас так близко и жарко, что эти несколько минут, что растянулись на часы, пролетают в голове со скоростью тех самых мурашек. Когда капля пота, стекающая по голени, наконец-то добирается до косточки, Тэхен кончает с рыком, хрипом, сорванным голосом, прогибается до хруста, как обычно, как только с.. собой. Нихрена не помнит дальше, потому что живот обжигает кипятком, капли стекают ниже, а он вырубается после объятий, таких теплых, поглаживания по волосам, такого родного, легкого поцелуя в скулу, такого привычного, и уже совсем не слышит:— я дышу тобой, Тэхен.