Восковые

Ниа ог­ля­нул­ся на­зад, и страх впер­вые проб­рал его те­ло вол­ной дро­жи. Тя­желая де­ревян­ная дверь боль­ше не мог­ла его спас­ти. Ле­дяной мир, нас­квозь про­мер­зший и зас­тывший, при­нимал его, гро­зясь то­же за­моро­зить, по­рабо­тить. Там пах­ло све­чами и вос­ком. И ико­нами. Старыми, тлеющими. Был у них ка­кой-то свой за­пах, в ко­торый ты по­чему-то пог­ру­жа­ешь­ся зри­тель­но… А где-то внут­ри уха зве­нел ед­ва слыш­ный дро­жащий бас латинской молитвы. Го­лоса не сли­вались, а рас­сы­пались по всей цер­кви. Раз­ные. Нэйт про­шел в са­мый центр по­меще­ния. Вы­сокий по­толок, сво­ды ко­торо­го рас­пи­саны фрес­ка­ми в сти­ле пафосной ви­зан­тий­ской жи­вопи­си, буд­то па­рил где-то да­леко над го­ловой. В нем не бы­ло этой се­рой при­зем­леннос­ти, да­ющей чувс­тво­вать се­бя в са­мом цен­тре тол­пы. При­божес­твен­ное зо­лото, уно­сящее мысль, как вяз­кую и пе­реп­ле­тен­ную, пе­ревя­зан­ную меж­ду сво­ими ни­тями пе­лену ту­мана, вдаль. Нет, не ввысь, по­тому что высь — это не­бо. А не­бо, как по­ка ду­мал Ри­вер, это для гла­за го­лубой цвет. Ниа за­мол­чал. Он пе­рес­тал ду­мать и вдох­нул спо­кой­но. Он просто закрыл глаза. Го­товые расс­тре­лять его со­рат­ни­ки Ки­ры ос­та­лись там, за дверью, за гранью са­мой по­беды, к ко­торой их иде­ал, их бог так и не су­мел по­дой­ти. Да­же приб­ли­зить­ся не смог, не то что кос­нуть­ся. Он про­иг­ры­ва­ет и хо­чет на­дышать­ся, уце­пить­ся, схва­тить­ся за воз­дух, в кон­це-то кон­цов! Он ви­дит, что счастье рас­хо­дит­ся пе­ред ним чер­ны­ми сте­нами, не кир­пичны­ми, не уг­ло­ваты­ми, а кро­меш­ны­ми, нет­верды­ми — но жес­тки­ми. Забирающими вон всю ненужную и жалкую душу. Кира истерично смеется, отдавая приказы, но — Лайт слом­лен. Нэйт под­ни­ма­ет взгляд на ико­ны. Ни­чего не­зем­но­го, иде­аль­но­го и не­из­менно­го он в них не ви­дит. Он слеп здесь. Он вгля­дыва­ет­ся в чер­ты свя­тых и И­ису­са, вслу­шива­ясь в воп­ли и выс­тре­лы сна­ружи. Он ощу­ща­ет всем те­лом, как тря­сет­ся дверь, и по­чему-то по­нима­ет: ее не вы­бить. До не­го не доб­рать­ся. Им, без­божни­кам, не вой­ти внутрь. Цер­ковь пус­та. Толь­ко ти­хие гул­кие ша­ги те­кут по сте­нам, по­тол­ку, по­лу. Ниа медленно ставит зажженную свечку и сознает: это его время. Пока свеча горит, он может убежать. Но куда он пойдет? Там, за пределами этого пространства, кто-то усиленно и тщетно пытается выжить, но одним неспешным движением руки он отсекает им последние секунды. Как и себе. С концом горения рухнет дверь. С концом горения пропадет темнота и приглушенная звонкость многоголосья, сменившись на запах крови и пальбу из огнестрельного оружия, на яркие лучи ненужного света, что так скоро появятся в этой полутьме. Нэйт не думает, что с ним сделают. В лучшем случае, проскальзывает мимолетно, убьют. В худшем… Он останавливается, садясь на пол и простирая руки над головой. Узкие витражные окна тоже не пропустят врагов, но скоро, — Ниа пытается прекратить. Воск капает, стекает ему на пальцы, и он кричит от боли, от каждого касания раскаленной капли его холодной руки. Но он прикован к этому месту. Прикован напрочь, и даже воск начинает застывать на его пальцах, вырисовывая своей тонкостью и мраморным изяществом каждую линию.       Ниа дергается и извивается, исступленно считая секунды тихим голосом. От сорока — до смертельного исхода. До нуля. Скоро прорвутся. Скоро, — он уже не может прекращать это дальше, — доберутся и до него. Воск уже облепил собой тыльную сторону ладони и даже немного предплечья. Господь, кажись, до сих пор преследует тебя, Ниа. Держит тебя за горло, чтоб не помер раньше, чем он сумеет победить Киру. Сказал бы Мелло с его привычной усмешкой, вымученной и неискренней. Ривер резко обернулся, чуть привстав. Застывающий воск уже стал привычным и болью являлся только на подсознательном уровне. А дверь трещала — и вот-вот рухнет на пол, пустив людей сюда. Ну что, ты тоже начинаешь терять контроль? И смерть твоя, сука, так близко! Мелло как будто прямо перед ним. Уставший и тлеющий, с уродливым едва зажившим шрамом на пол-лица, пытающийся красиво играть свою роль. Нэйт неумолимо узнает в нем себя: натягивает маску, хватается за нее — и не удерживает. Сдохнет?       Догорает и твоя свечка, великий. Истекает все ваше время. Ниа видит это, но поставить еще одну не дает воск — который для его ладоней ощущается как сама сталь, жесткая и непоколебимая. Она держит его руки неподвижными. Как гвозди, прибившие к кресту запястья Иисуса. Ривер хочет обернуться. Посмотреть хотя бы, как рушится его последняя личина, как исчезает и просто растворяется в воздухе его божественность. Как на его голову обваливается так преданно защищавший его храм. Но не двигается. Стоит на месте, как будто прикован. Как будто Бог. — Хватайте! — кричат со всех сторон; обломки убежища словно бросаются на него, задавливают и душат. Но — душат безликие враги. Фанатики, не понимающие, кто он и зачем пытается воспротивиться. Сопротивление в таком разуме беспрекословно уравняется со смертью. Даже так — с казнью; с мучением.       — Что, — тихо проговорил Ниа, еще только слыша за спиной шаги и общий, массовый голос, — не явился с вами ваш бог?       Но им нет до этого дела. Кира для них только авторитет, простейшим образом возвышенный до такого уровня. Им не так важно его присутствие, как его существование вообще. Ведь, не будь Убийцы в том обличье, в котором он есть сейчас, кем бы они были? Да хоть террористами. Да хоть сектантами. Не имеет значения. Это — устройство мысли. Это — нахождение оптимальной идеи, возможно, самой лучшей и красивой для них, чтобы потом всегда пользоваться. Убивать ради нее, говорить, поступать и думать… Толпа уродлива. Исказив свои лица в символическом крике, они навалились на Ниа целиком. Только приказ «не убивать» останавливал их, не давал, смешавшись в ярко-красное пятно, броситься и, залив бледное лицо Нэйта своей кровью, прострелить этой мрази голову.       Он давно уже потерял сознание, и они несли его на высоко поднятых руках, как эффектно построенное жертвоприношение. Кира — на троне в какой-то заброшенной многоэтажке. Там пахнет краской и клеем, едва высыхающим на серых и иногда отдающих коричневым и белым обшарпанных стенах. — Кладите на пол. Хотите — свяжите. Так будет даже веселее. Нарочито пренебрежительным тоном он касается темы своего врага, перевоплотившегося после смерти в Эн. В новое тело. Ему приятно ощущать силу, глядя на бессильного соперника, уже не претендента на победу, перевязываемого его соратниками по рукам и ногам. Ему лестно видеть подле себя временную преданность. — Готово, — Лайт одобрительно кивнул, едва повернув голову в сторону. — Отлично. Дождемся, пока он очнется, и приступим.       Застывшая на лице Ягами усмешка на левую сторону когда-то незаметно потеряла свой смысл. Осталась так, в виде простой картинки. Симулякр. Смешалась с задумчивостью и взглядом вдаль. Не успела скрыться или измениться — и продолжила свое существование уже жалко. Уже бессмысленно. Кира резко обернулся. Теперь ухмылка стала слишком материальной и настоящей. — Очнулся? — в этом было презрение. Унижение и предвкушение столь близкой сверкающей золотым отсветом победы. — Мне кажется, тебе не будет так просто опередить меня, Ниа. Учтивость и мерзость — кланяться, скромно улыбаясь, пряча в руке клинок. Специально введенное для большего отвращения растягивание слов… Ривер поморщился. — Кира. Как правдоподобно. Новый бог — жалкий человечишка?.. Я, признаю, ожидал противника посильнее.       Нэйт играл красиво. На поражение. Чтобы не оставить Лайту шансов в борьбе моральной. Физическое, земное не имело для них обоих сейчас никакой ценности. — Сюда! — Убийца рвал свою ярость на волокна, перемножал и взрывал. — Сюда. Дверь открылась с воздушным скрипом. Вошел Миками, держа в руках какой-то ларец; за ним шли другие последователи Киры, неся по ножу. Божьи игрища должны были закончиться демонстративно и напоказ. А то как показать свое окончательное воцарение. Ниа взглянул на всю эту толпу и усмехнулся. — Вы хоть понимаете, за что беретесь сражаться? — его молчание грохотом пронеслось по помещению, еще сильнее изъявив мерзостный запах клея и духоту. — Молчать. — Ровным и жестким голосом приказал Тэру, немного наклонив голову перед Богом. Никакой надменности в нем не было. Только точеная преданность, сверкающая в линзах его очков, выравнивающая его и без того идеально прямые и правильные слова и жесты. Волосы, с поклоном слегка прикрывшие лицо, тоже отдавали чем-то до боли графичным, четким. — Возьми. — Он протянул ларец Кире и отошел чуть в сторону, незаметно глядя на лежащего практически неподвижно Ниа.       — Мне надоело сражаться с роботом, для которого людское счастье ничего не значит! Который хочет заставить все население страдать под гнетом войн и преступности! — он говорил громко и уверенно; речь точно была запланирована. Эн усмехнулся, хоть в глазах и помутнело от бесконтрольного ужаса. В коробке, он уже точно уверен, что-то пыточное. Что-то, что несомненно завершит его жизнь на истошно высокой ноте вопля. — И сейчас мы уничтожим это зло! Уберем с дороги и будем дальше творить справедливость. Люди смотрели на бога и его поверженного оппонента. Личная месть сменила обличье — теперь она уже прилюдная, публичная, всепоглощающая. — Пусть он умрет! За Киру! — они даже кричали вразнобой, как сильно отличались их мнения, собранные ненасытным Убийцей воедино. Миками утихомирил их одним жестом и улыбнулся. — Но с помощью Тетради это будет уж слишком просто и покажет не всю полноту и глубину нашей картины, согласитесь? Давайте же победим Зло вместе! Ведь Добру и Справедливости не так и легко выживать среди людей. Но скоро мы создадим идеальный новый мир, в котором все будут чувствовать нашу силу и мощь, наше благо и поддержку. — Ягами на секунду опустил голову и, подняв, сразу спешно оглядел толпу своих соратников. — Вы готовы?       Со всех сторон послышались возгласы и крики. Миками улыбнулся вверх; его глаза сияли солнцем и сумасшествием, а лицо словно покрылось дорожной пылью. Ниа застыл в каком-то немыслимом каменном напряжении, кующем из него стальной клинок. Люди обступили его кругом, внутри оказались Кира и его преемник X. Они уже стали напоминать Риверу своды собора, по которым разносится стройное и строгое многоголосье, как Ягами слегка нагнулся и принялся развязывать стянувшие и пережавшие руки и ноги веревки. — Мне будет совсем неинтересно тебя побеждать, сковав и не давая двигаться и молить о пощаде, в этом даже не останется смысла. — Учтивость, приторная, блять, учтивость, разлившаяся приглушенным светом повсеместно, начинала въедаться в движения и интонации всего этой комнаты.       Нэйт едва-едва приподнялся и тут же рухнул на колени, опустив голову и закрыв глаза. Все будто раскручивало его мысли под потолком сильнейшим ветром, путая волосы и слова. — Я ненавижу тебя, Ниа. И с моей ненавистью, — Кира сидел прямо перед ним, и горячие его слова резали придыханием на согласных губы, — ничья не сравнится. Я уже думал, что покончил со стороной Эл, победил — и смогу строить новый мир, но тут, — он резко схватил Нэйта за рубашку и ударил об стену, — появился ты, мразь! — соратники, приправ на одно колено, с животным интересом ярости воззрились на этот вихрь мучений. — Чего ты молчишь, Эн? Ты ведь был уверен, что победишь, да, подонок? — Ягами встряхнул измученное тело, горящее насквозь, разрывающееся на белые и красные волокна. Перед глазами все заволакивала алая дымка, а губы, путаясь и пачкаясь в крови, говорили что-то бессмысленное. Не угрозы, не просьбы. Это — как ток. Оно приходило-уходило, не оставив после себя ничего. Но Убийца-то после себя след оставит. Кира не позволит ему так просто победить.       — Иногда страх выглядит очень желанным, — заключил Лайт, усмехаясь. — Чрезвычайно смешным. Он резанул по выпирающим ключицам красивым стальным лезвием, сверкающим и извивающимся. — Что ты морщишься, Ниа? Это только начало. Его голос становился всё глубже, как и лезвие в коже. Где-то дошло до мяса… Нэйт вдруг дернулся, словно проверяя: не помер? Боль из простого жжения стала резкими рывками пробиваться наружу. Боль развернула свои крылья. Он закатил глаза, совсем обессилев. Волосы мокрыми прядями облепили лицо, а губы сжались до синевы. Миками негромко говорил что-то Кире, чуть наклонившись рядом, а Ниа из последних сил пытался не сломаться. Не начать умолять прекратить в припадке боли. Какой-то свет он пытается разглядеть впереди, но это лишь блеск чьих-то глаз, отсвет, иллюзия, блик. Ривер кусает губы, изворачиваясь под руками Убийцы, рисующего неясные узоры на его теле.       Хватит! Хватит! — орало эхом в ушах Ниа, когда он отчаянно сжимал зубы, желая не выкрикнуть унижение. Соратники сузили круг; с неподдельным счастьем они следили на каждым движением ножа их господа. За каждым завихрением узора… Эн смотрит во тьму, чтобы не потерять рассудок. Эн вслушивается в их голоса, чтобы потом суметь адекватно мыслить. А «потом» настанет? Он чувствует, что для него — нет. Что он-то здесь и иссякнет, сейчас и сдохнет. Он словно бежит, не чуя ног, не имея сил выжить, УЖЕ рассыпаясь в пепел. — Соль. — Произнес Ягами, протягивая руку, куда через мгновение положили желаемое. — Спасибо. Демонстративно красиво, словно показывая слепнущему с каждой секундой врагу, он зачерпнул горсть ладонью.       Ниа ощущал под собой только жесткий пол, а над — мимолетный, но такой яростный ветер. Холодный и всевидящий. Его рубашка, разорванная и испачканная в крови, отброшена новым богом к стене. Его тело будто искромсано на части. — Тише, — каким-то неземным полушепотом, хриплым, но звонким, его голос достиг разума Киры. — Что? Даже внутри ты плачешь и молишь меня о пощаде? Не можешь больше держаться? — он рассыпал соль по ранам, и вопль, безумный и искренне уродливый, рассыпал плотное пространство. Жар рвал его на части, а ветер разносил по всему миру. Тьма танцевала в его храме. Тьма крутила запах и огонь его свечи вместе с молитвой. — Теперь ты слаб, Ниа. Теперь, — лицо Лайта просветлело, — Кира будет вершить над тобой расправу. Вы готовы, друзья? Его уверенные интонации, сливающиеся со всем гамом, имели свою неповторимую жесткость и сталь. Нэйт молчал. Все рушилось, все хоронило его с непонятной настойчивостью и упорством.       — Начнем. Миками, кивнув, приблизился к Риверу и, держа его руки, несмотря на ненадобность этого действия, стянул с парня одежду. Он лежал неподвижно, дыша через рот, и сквозь полусомкнутые веки смотрел наружу. Свет, смытые контуры и боль. — Спасибо. Его одобрения ждал каждый из последователей; когда счастье появилось на лице юного бога, Тэру тоже улыбнулся. — Я пришел за твоей душой, Ниа. Но не переживай, совсем ненадолго. Расстегивая пуговицы на манжетах, он не сводил взгляда с жертвы. — Хватит. — Устало произнес Нэйт, отражая в душе вопиющий ужас. Он закрыл глаза и напрягся, слушая и осязая. — Не можешь? — покончив с последней пуговицей, Лайт бросил рубашку на пол и медленно, растягивая каждое движение, принялся за ремень. — Миками, подними его. Богу совсем неинтересно наказывать мертвого еретика. Согласно посмотрев на наставника, прокурор приподнял безвольное тело. Все стонало и горело, а мышцы оставались низко холодными.       Черный кожаный ремень с серебряной пряжкой сжимали пальцы Ягами. Лицо его вмиг посерьезнело, но действия стали раскованнее и быстрее. Он срывался с привязи своего плана, своей организованности в мести, впадал в горячую ярость вместо холодного триумфа. Он, глядя на оппонента с каким-то животным голодом, дернул вниз замок на брюках. — Надоело. Схватив Ривера за запястья, он рванул его вверх и своим телом прижал к стене. Измученный взгляд бесцветных глаз Нэйта встретился с раскаленной злобой. — Можешь сделать фотографию на память. — Обернулся к последователям бог и, прислонившись губами к его ключицам, укусил. Ниа казалось, трещат кости. Его кости рассыпаются на куски. Он выгнулся, дергаясь, но руки Киры — жестче. Руки Киры сильнее, они держат его, как веревки, — повсюду. Миками, взяв из ларца фотоаппарат, взглянул на кадр и осторожно нажал на кнопку. Щелчок как будто разорвал все терпение так долго ждавшего Убийцы. Вгрызаясь в бледные мраморные плечи, он оставлял глубокие следы от зубов, практически синие, но настолько близкие к фиолетовому, что, снова взяв клинок в руки, Лайт разрезал до крови. Эн закатил глаза и раскрыл рот в немом крике, на секунду задохнувшись. На него даже не хватило голоса, не то что на сопротивление. Тонкие пальцы властителя вцепились, а шею Номера Один и, сначала лишь немного надавливая, начали наращивать силу. — Ниа! — рычал он, надрезая кожу сильнее и буквально чувствуя его боль, входя в него и взрываясь от соединения с чем-то абсолютно противоположным. — Скоро… твои глаза навсегда закроются, как и шансы остановить меня… Молчать! — он сам изогнулся в пояснице, запрокидывая голову, чтобы более полно вдохнуть.       Ниа извивался, а по всему телу рассыпалась боль. Красная, как медь. Красная; но не кроваво. Он, напрягши все мышцы, поймал руку Ягами и поднес ко рту. Все кололось, билось, умертвлялось. На секунду перестав видеть, Нэйт услышал хруст костей на своих зубах и что-то невероятно теплое и соленое, наполняющее всю ротовую полость, заставляющее захлебываться. Лайт кончил, резко и уродливо взвыв в ухо сопротивляющейся жертвы. Сначала Риверу казалось, что он насквозь прокусил свою губу, а ее ошметки повисли, немного касаясь кожи на подбородке, но, взглянув на Убийцу, он понял, что получилось. На бетонном полу, залитом кровью, посыпанном уроненной солью, валялся откушенный им палец. Миками и соратники подступили ближе, кто-то протянул Кире кусок оборванной футболки. Закрывая глаза и переставая видеть от боли, бог все еще прижимал своего врага к стене. — Держите его! — голос стал намного выше и прерывистее. Рваные вдохи и попытки удержать то, что так долго искалось и должно стать побежденным.       Обвиснув в руках Х-Киры, Ниа больше не мог двигаться: усталость мгновенно сковала все его движения. Приспешники набросились на него вновь. И уже что-то знакомое было в этом — задыхаться, падать в пустоту, терять сознание. Умирать? Ривер рванулся наверх, не давая пелене затянуть все и связать его тело. Лайт, замотав обрубок пальца тканью, двинулся к Ниа. В дверях его церкви, очистив холодные ладони от воска и ожогов, стоял Мелло. Одной рукой держа кислородную маску и закрывая ею рот, другой он сжимал пистолет. Ривер, кажись, уже целиком застыл. Рассыпался, обжегся. Дверь распахнулась. Кель, широко раскрытыми глазами осматривая комнату, искал Ниа. Цепляясь взглядом за каждого, он тяжело дышал в маску. Пробежав до центра помещения, стреляя практически без прицеливания в мешающих ему пройти, он рвался к своему сопернику. Найти, спасти, вытащить — только ради этого была организована данная операция.       Лайт обернулся. Резко и неожиданно, на секунду оторвавшись от мертвенно синих губ, раскусанных теперь уже зубами самого Киры. — Мелло. — Бог теперь говорил испуганно. Его губы, испачканные в крови, распухли и покраснели. — Пришел, — наследник Эл усмехнулся, напоказ крутанув пальцами беретту. Он рывком притянул Ягами к себе и, прицелившись — специально растягивая непослушные секунды, выстрелил в пустоту. Обхватив тело Ривера за талию, он напряженно улыбнулся, вглядываясь в карие глаза Лайта, и — бросил гранату.       Путь «вниз по лестнице» мелькнул перед глазами, едва лишь задев закоулки памяти. Спуск, готовая в любой момент взорваться граната… — они не чуяли время. Этаж был невысоким, — единственное, наверно, что еще оставалось в сознании, когда Мелло, стремительно выбежав на улицу, готовый отстреливаться, сел в стоящий у входа автомобиль и затащил еле живого Ниа. — К моему дому. Адрес уже в навигаторе. Он откинулся на сиденье, наконец убирая маску от лица — она словно стала с ним единым целым, приросла. И машина тронулась. Ни звуков выстрелов, ни громыхания взрыва Кель не слышал: усталость. Тяжелая и свинцовая, горячая и тающая, тягучая и вязкая, она заполняла собой все мысли, вены и артерии. На улице садилось солнце. Наступал закат Киры. Символично?       Приехали примерно через час. Провалившийся в небытийный сон, он просто утонул в ярко-малиновом небе. Кель открыл глаза с неприятным звуком и ощущением торможения. Приехали. Прибыли. Конец. — Перенеси его в спальню, Лестер. Я подготовил все остальное. Мужчина последовал за немцем по лестнице вверх. Тело, свесив исполосованные ножом Киры, изящным и тонким, руки, безвольно лежало на руках одного из своих агентов. Последнего. — Заходи, — Мелло открыл дверь и бросил на тумбу звенящую связку механическим движением руки. — Вторая дверь справа. Завтра я приглашу врача, а по выздоровлении придется подумать о его возвращении во временный штаб СПК. Возможно, к этому времени уже удастся восстановить основной, но — тогда встает вопрос безопасности, — Кель усмехнулся, открывая гладкую полупрозрачную черную дверь.       Михаэль давно не был в этой комнате. Душная и тусклая, она чем-то напоминала ему слово «прошедший». Сочетание согласных в его транскрипции как нельзя лучше отражало мерзостную атмосферу безбожия и уныния. Пыль, осевшая здесь в более душевном, чем буквальном смысле, заставила его сильнее вдохнуть и скривиться. В его интонации остались следы этого дерганого и рваного напряжения. Посиневшие пальцы дрожали, а суставы едва повиновались. Пустыми глазами он смотрел на стену напротив, сидя на кожаном бордовом кресле. Глаза покраснели, а картинка зрения превратилась в сероватый с иссиня-черным дым.       Ненависть проступала в этом черном. Ненависть съедала его голову. На границе яви и сна его глодало решение выследить местонахождение Ниа и спасти; сейчас же оно казалось до безобразия ошибочным и глупым, топчущим разными дорогами и путями его шансы на победу. Власть ли это или смерть, но знать, что враг побежден им лично, — Мелло хотелось. Мелло жаждал. На подсознательном уровне Эн все еще не мог стать кем-то, кроме врага. Кроме злосчастного соперника, испортившего Михаэлю весь путь. Если богу он победу не отдал, Нэйту не отдаст ни за что. Чтобы не сойти с ума от навязчивой и тщетной злобы, он резко поднялся с поскрипывающего кресла и прошел по комнате, начинавшей напоминать изолятор в психиатрической больнице.

***

      Церковь разрушена. Иконы обезличены, перебиты, изорваны в клочья. Они безымянны. От них не осталось даже имен святых и их нимбов. Символика и старинные надписи потеряли свой смысл, как и одинаковые лица посланников божьих. Ниа один. На развалинах своего убежища, не выдержавшего земного натиска, людской агрессии. Он идет медленно и осторожно, но теперь — не прислушиваясь. Оступаясь и падая. Проваливаясь и хватаясь за каждый выступ. Ему не собрать это воедино никогда. И ненависть не поможет, не добавит мотивации. Апатия накрыла его целиком. Бесстрастно и растерянно он осматривает те стены, что могли бы сводами стоять над его головой, те двери, что держали его в безопасности… Но сломались. Его ноги ступают неаккуратно, хоть и осторожно, боязливо. Единственная его свеча где-то внизу, вместе с ним. Мертва. Окончена. Иссякла.       Вокруг него — пустота. Бесцветная, но вязкая, больше, наверное, похожая на вакуум. Он идет — и все еще сильнее отходит от своего первоначального облика. Он уже не pater своей церкви. Теперь Она сжирает его тишиной. А он… Он не может молиться лучше! Пронося едва способную к движению руку через пласты вакуумного, пустого, не воздуха к левому плечу с отчаянным «In nomine Patri», он чувствует, как задыхается, как не может убрать руку; выходит за пределы дыма, опуская мысль во что-то ледяное. Оно бьет его током по порезам, оно течет с его кровью, прошибая все тело изнутри холодной дрожью. «Et Filii», — не произнося голосом, на одном дыхании говорит он, с хрустом рассыпающихся костей медленно сдвигая руку. Перед ним — глаза. Они явно другого цвета, но он видит красный. Сияющий и полыхающий, но пока спокойный. Его кожа, облепленная воском, а от этого по ощущениям — закованная в стекло, горит и тает, поджигая и все остальное.

***

      Ривер открыл глаза. На улице — пре-рассвет или поздняя ночь. В помещении — молчаливый звон. На него будто напало оцепенение, не желающее отпускать. Ступор, кующий из мышц и материи бронзовую статую. Нэйт слышит шаги, явно не скрипящие об паркетный пол, явно не решительные и властные, — неземные. Он ощущает, как сливаются две реальности, а размытое абстрактное изображение на старых тусклых обоях делается объемным. Его поглощает незримая серебристая клетка, мелко искрящаяся во все стороны. Неподвижная. Позже приходит боль. Не сильно позже — лишь на пару мгновений. Она прямо как тогда. Она полностью воспроизводит голос, ответвления кровавых узоров, невероятно пахнущих паленым мясом. Но у Ниа даже нет сил скривиться или осмотреться на предмет повреждений: он слаб. Это угнетает его, но апатия еще сильнее. Она не дает ему двигаться, укладывая голову обратно на белые подушки.       Часы идут громко. Как будто бы напоказ. Беззвучно летит вперед секундная стрелка, не останавливаясь, не осматриваясь, и уже с противным щелчком передвигается минутная. Часовая тоже молчит: говорить ей не о чем. Ривер поворачивает голову в сторону, чуя горячее жжение на шее, покрытой укусами и надрезами. Он не может ничего сказать: каждый раз, открывая рот, он осознает свою немоту. То, как беззвучно прозвучат его слова — и тоже, сука, уйдут в пустоту. Нэйт искривляется от отвращения к себе, его выворачивало наизнанку от осознания того, как он себе противен. Зажмурившись, он сжал пальцами белое одеяло, снова потонув в недвижной пустоте. «Это моя победа. Это возрождение нового мира!» — щелчки фотоаппарата и судороги, схватывающие все тело стальными тисками. Мышечная память не знает провалов. Мышечная память воспроизводит как нельзя точнее его физическое состояние в тот момент. Морального здесь нет — лишь страх, лишь ужас, несломленности и четкости в нем давно уже не осталось. Ягами, ты победил, — готов признать он, но первый Кира… мертв! Он завален обломками взорвавшегося здания, разлетевшегося на куски. И Ниа не знает, сколько соратников теперь придет его убить.       Это вдруг перестает ему казаться сценарием, шахматной партией, когда его конечности, чувствуя каждый миллиметр пореза, дергались и дрожали, а сам он лежал, вслушиваясь в чужие голоса. — Пытался услышать, когда казнь. Воздух в неистовстве осени носился по комнате, продувая все насквозь. А Ривер, напряженный, впавший в слепую бессознательную ярость, свернувшись в болезненной судороге, схватившей живот, только и мечтал о смерти. Чтобы не сознавать вдруг за собой взгляд, руки и намерения Киры, об идиотской гибели которого он еще не слышал. Чтобы, возможно, очутиться в мире более достойном. Он метался в бреду и просил господа дать ему, наконец-то, сдохнуть. Но что же ты, Ниа! Ведь так недавно ты слезно молил меня даровать тебе жизнь? Он смеется из-под обломков храма, из завалившейся далеко вниз иконы. Но умирать самому было страшно. Желание сделать все просто — за секунду отключиться, всего-навсего выдернуть шнур из розетки — брало верх и всю храбрость, которая, как он только сейчас начинал понимать, ни к чему не приведет. Тщетна.       В его резком и хрипловатом голосе слышалась знакомая насмешка, и Ривер, захлебываясь в образах, ловил себя на мысли: Мелло или Кира? Человек над ним смеется или бог? Перед ним будто стоял призрак в алом пламени, расползаясь, расплываясь кроваво-черным по стене. Будь ты бог или дьявол, — вспоминал Ниа свои слова, сказанные так недавно, — я никогда не позволю себе умереть так глупо. Так бесчестно, можно было добавить, но это было бы так по-морализаторски. А теперь он проклинает свои желания, глядя на улыбку-оскал закутавшегося в белую рясу бога. Он весь сияет, тускнея с каждой секундой — словно опускаясь на землю. Словно понадеявшись поговорить с Нэйтом на равных. Он приземлился, предварительно спрятав массивные черно-серые крылья, повелительно опустив руку, благословляя. «Кого?» — оборачивается, слегка приподнимаясь, Ниа. И отвечает: Киру. Конечно, здесь Дале сомневаться не нужно, все и так понятно: серийный убийца = справедливость. Конечно, сука. Столько умерло, но все ведь они мешали. Все они портили созданный творцом мир, приближенный поначалу к самому идеалу. Все равно бы на них обрушилась божья кара на небе, но теперь, Ривер тихо усмехается, вздрогнув, она постигла их на земле. «Пусть даст тебе твой бог, — замахиваясь назад рукой, волочащей за собой длинный рукав, произносит неизвестный, — силы выжить. Не морально, далеко не: ты уже забыт.» В его голосе есть небесная низость и омерзительная обволакивающая подземность. Льстивость и изящество.       Он кланяется, и волосы, капюшон падают на и так едва различимое лицо. Его ноги словно утекают в песок, утопают в поверхности пола, а голос становится еще насмешливей. Ниа дергается, пытаясь открыть глаза, отбросить тяжелое одеяло. Но его глаза открыты. Он смотрит на эту стену, на пылающую тень… Не узнает. И себя не узнает. Жалкий, уже не стальной, уже не готовый бороться. Он истерично закатывает глаза, вцепляясь руками в толщи плаща; ноты его смеха высоки, но с перепадами, смешанные с хрипом-лаем. Он хочет узнать, кто будет его казнить. Кого из своих преемников Кира послал убить врага.       Мелло распахнул дверь и вошел, держа в руке пистолет. Он боялся находиться с кем-то без оружия: навязчивое. — Кто здесь? — пробилось сквозь сияние полубелого серебра, этой бесконечной пелены. Не яркое, но резкое и обеспокоенное. — Пусто. — Следом вошел врач, приглашенный Келем только на один раз: немец считал, что за день человек уже может присоединиться к восстанию людей Киры. — Хорошо. Я осмотрю и дам необходимые препараты. — Сколько времени приблизительно займет лечение? — Еще не знаю, осмотр не проведен. Михаэля глодал страх: вдруг соперника убьют по приказу Убийцы? Сейчас. Он обещал, что обязательно покончит с ним сам, если все же решит прибегнуть к такому исходу. — Пригласите меня, когда будете готовы. Камеры он непредусмотрительно не поставил, поглощенный слежкой за местоположением Ниа. Мужчина ровно кивнул, наклоняясь к кровати.       Ривер не видел его лица. Не открывая глаз, не выпутываясь из больно режущих нитей воспоминаний. Они бессознательно крутились вокруг его головы, и одно всегда обязательно было на первом плане — действие его становилось ощутимым, физическим. Они, как тогда, стягивали все по рукам и ногам, а тело немело. Врач осматривал равнодушно. Позвал, написал штук пять рецептов, нейтральным тоном объяснив нужную информацию. — Отлично, — заторможенность и замороженность движений и мыслей Мелло отражалась в его бездумном и отстраненном взгляде, — спасибо. Протянув врачу несколько купюр, он открыл входную дверь и попрощался. Выходить из квартиры он вообще не намеревался, чтобы не показаться ненароком соратникам Убийцы. — Алло, Лестер, — Михаэль развалился в кресле, закинув ноги на подлокотник. — Сможете подъехать в течение… — он растянул последнее слово, дав себе времени для молниеносных и стремительных подсчетов, — полутора-двух часов. Я дам вам рецепты, а вы купите нужные препараты. — Хорошо, Мелло, я подъеду. Кель встал и сбросил вызов. Ривер до сих пор вызывал в нем что-то воистину противоречивое и даже противоположное. Желание его убить, расправиться с человеком, испортившим его жизнь и карьеру, подарив взамен развитый до невозможности комплекс неполноценности. Он стоял, прислонившись к дверному косяку и вглядывался в искаженное эмоциями от увиденного в галлюцинациях бледное лицо Нэйта. Пряди светлых волос, разбросанные по подушке, спутанные и где-то еще отдающие кровью.       Из раскусанной в забытьи губы тоже сочилась кровь, и иногда, непроизвольно облизываясь, Ниа пачкал размыто-красным молочную кожу. Едва подрагивающие веки распахнулись — и закрылись снова, когда его тело сотряс приступ надрывного кашля. Мелло был неподвижен, только его пальцы сжали кожаные брюки, больно ущипнув кожу. Перед ним уже был не враг и соперник, черным насквозь взглядом сияющих серых глаз оглядывающий его лицо, смотрящий в упор, но жалкое существо, молящее лишь о пощаде, не имеющее никаких претензий на победу, да даже на участие. Михаэль рассосредоточенно стянул перчатку с правой руки, приближаясь к Риверу. — Как же ты жалок, Ниа. — Создавалось ощущение кайфа, эйфории, льющейся по артериям вместе с кровью, кислородом, бесконечностью. Улыбка на его лице стала злее и отчаяннее, когда по телу расползлось, разлилось тонкое грубое спокойствие.       Что-то разваливалось, разбивалось вдребезги прямо у него на глазах. Но не свое — чужое. Далекое и неясно абстрактное. Кель подбежал к окну, слыша звук разрушений оттуда. Здание, видное с того ракурса только с одной стороны, с шумом взорвалось, разбросав свои куски по проломленному асфальту, по припаркованным вблизи машинам, сразу погнувшимся от ударов. — Блядь, — взволнованно произнес Мелло, закрывая окно. Теряться в еще не успевшем появиться запахе дыма и людских криках было невыносимо противно. — Лестер, — он снова набирал этот номер, выученный, наверное, наизусть, — подъезжайте осторожнее. Кажется, этот сектантский протест добрался и сюда. Взорвали соседнее офисное здание, — сев на кровать, устланную помятыми белыми простынями, он все еще продолжал пристально смотреть на людей. — Возможно, следует попробовать задний въезд. С той стороны пока не видно взрывов. — Хорошо. Соберите самое нужное, Мелло. Мы, скорее всего, должны будем как можно быстрее покинуть страну. — Если и так — билеты. Нам придется лететь с другими пассажирами, а Ниа не в том состоянии, чтобы выдержать подобное. Я предполагал, что вы предложите покинуть эту квартиру, да, я даже согласен. Но куда нам ехать сейчас?       Схватив с тумбы рецепт одними пальцами, он прислушался к происходящему за окном. — Слышно? — на пару секунд он убрал телефон от уха, поднеся к закрытому окну. Картер кивнул. — Да. Ждите, буду через полчаса. Михаэль ринулся к двери. Собрать вещи — запихать их кое-как в единственный необъемный чемодан. Бросая туда одежду, лекарства и пустые баночки от них же, он оглядывался и вслушивался сквозь грохот улицы в едва слышный живописный и яростный бред. Все цвета перед глазами смешались, когда пол будто тряхнуло. Кель чувствовал, что он не двигался. Вытащив чемодан ближе к выходу, он взглянул на часы: с момента звонка прошло двадцать минут. Время не щадило. Время неслось, оставляя след их прошлого вырубленным, вырезанным на себе. Выстраданным в самой глубине. Идя прямо рядом со стеной, чтобы на случай настоящей тряски схватиться, не отпустить — и вгрызться в любую возможность выжить. Приподняв Ниа на руках и отойдя на несколько шагов назад, он осмотрел все еще раз. Побег должен увенчаться успехом; он клянется себе, что победу не упустит никогда.       Дверь скрипнула, но все потонуло в громыхании и грохоте. Лестер ввалился в коридор, ставя ноги так, чтобы было удобно сохранять равновесие. Протянув руки, он взял наследника L и, посмотрев Келю прямо в глаза, скомандовал выходить. На улице орали люди. Бесились, взрывались, барахтались в лужах крови, держась за горло, что-то пытаясь выговорить. Кто-то — просто помереть. Сдохнуть, принеся себя в жертву их распятому (но не воскресшему, сука!) богу. — Лайт Ягами погиб под обломками здания, — закрыв дверь автомобиля, практически выкрикнул Картер. Мелло уже был готов стрелять. Подогнув левую ногу, он весь напрягся, словно превратившись в мгновенно сокращающиеся белые провода. — Кира мертв? — в глазах сверкнули облегчение и ярость: он не стал однозначным победителем. Не стал номером один, как всегда стремился. — Да. И еще несколько жертв было. Остальные, вроде бы, не пострадали. Скрылись. Миками Тэру среди жертв не было. — Нет?.. Жив, значит, тварь. — Михаэль судорожно облизнул губы, оборачиваясь назад. — Если их будет много, мы точно не отстреляемся. Энтони молчал, вглядываясь в дорогу и стараясь ехать быстрее. Восстание, протест, как говорили по радио, вспыхнули только в четырех районах. — В вашей квартире мы остановимся примерно на день, — с паузами, думая и замолкая, рассчитывая все ходы, произносил он, — пока забронируем билеты… По возможности вылетим завтра утром. Я не думаю, что в самолете может произойти теракт, устроенный этими сектантами. Но это просто один из лучших вариантов. Если Ниа останется в том же состоянии, что и сейчас, — Мелло коротко выдохнул, слыша, что взрывы теперь относительно далеко, — нам придется задержаться.       Лестер молчал, глядя вперед и иногда по сторонам. Когда звуки затихли окончательно, Кель опустил руку с пистолетом на кожаное сиденье, все еще продолжая смотреть вдаль — не побежал ли кто за ними? Вскоре затормозили. — Ниа выкупил ее еще до предполагаемой встречи в «Желтом Ящике». — Объяснил агент ответ на еще не задававшийся вопрос. — Хорошо, — он приоткрыл дверцу и, сначала оглядевшись по сторонам, вышел. Дом перед ними — весьма высокая многоэтажка, не имеющая ничего примечательного, чтобы не привлечь внимание Киры и его соратников, пока Эн с сотрудниками СПК находятся в Японии.       — Какой этаж? — нервно спросил Мелло, слыша, как открывается тяжелая дверь подъезда, а лифт еще не закрылся. — Восьмой. Он нажал кнопку и облокотился на стену. Район далек от центра и тих. Неплохо. Несколько оборотов ключа в одной замочной скважине, три двери — только у входа. — Мелло, что ты планируешь делать с рецептами? — Лестер опустил разгоряченное тело на диван и обернулся к Михаэлю. — Не знаю. — В этом абсолютно явственно слышались истеричные и капризные оттенки, подтоны вместе с подчеркнутым равнодушием: «Я сделал все, что мог; большее не в моих силах». — Не купить лекарства — позже улететь. Купить — сразу, как только ты выйдешь, нас схватят. Ебать… Он рухнул в кресло, опустив голову. — Кто-то из ваших еще жив? — в который раз он задает этот вопрос, прекрасно зная, что остался только агент Лестер. В глазах Келя — сгоревшие надежды, тлеющие и похороненные. Он хочет пожертвовать еще одной фигурой (пешек и так давно не осталось), но не находит. Их — двое. И защищаемый всеми силами король. — Нам даже некого послать, — он раскачивается вперед-назад, кусая губы, пальцами сдавливая крест. — Я могу пойти, — Картер выглянул в окно, — там пока тихо и пусто. Аптека есть неподалеку. — Вас не схватят? — Не должны. Если и так — я скажу, что остался один… А вы мертвы. Назову адрес твоей квартиры, где уже никого нет. — Он рассеянно осмотрелся, шагая по комнате. — Можете попробовать. И запомните: я и Эн останемся живы. — Приказ. Четкость. Ясность. Лестер кивнул, забирая у Мелло рецепты, и вышел.       Дверь хлопнула вполне слышимо и привычно. Михаэля передернуло легкой дрожью, мимолетной и бессмысленной. Откинув голову на спинку кресла, он закрыл глаза. Спать хотелось, бесспорно. Но страх, что к ним вломятся, свяжут, как недавно вязали одного Ниа, подстегивал его, будто нанося длинные и глубокие, но редкие удары плетью. Картинка помутнела и сплылась в какие-то пятнышки, рябые и неоднородно желтые. Некоторые из них сверкали, а некоторые тонким слоем ложились на остальное изображение. Он провалился во всю эту ересь мгновенно, и омут над ним затянулся все большим количеством неясных пятен, образовывающих… Иисусов лик. Его глаза смотрели лживо и страдальчески жадно. Нимб над головой, точечный, совсем ничтожный, включал в себя и точки черного цвета.       Его уши словно заткнули чем-то насквозь мягким и беззвучным, с функцией звукоизоляции, а тело поместили в темную и мутную воду. Хрип, вырвавшийся вместо крика, сразу потонул в недостатке воздуха и скованности. В кромешной пустоте. Он дернул головой, чувствуя на ней веревки, плотные и жесткие. «Открой глаза!» — голос доносился сзади, в нем отсутствовали интонации и тона. Все было бесконечным, поверхностным. «Пусто, Мелло, нет времени сопротивляться», — холодные руки коснулись его лица, прошлись одними лишь пальцами по контурам скул. Кель рванулся, и веревки порвались. Просто страх усилился, а «удары плети» стали чаще.       — Ниа. — Он встал, взглянув на неподвижного наследника L. С улицы был слышен крик на высоких нотах. Кого-то рвали на куски наместники святого Киры. Мелло усмехнулся, усталым взглядом обводя видный из окна пейзаж. «И сюда добрались», — горечь жилкой дрожала в его словах, протекая из мысли, из задумки — в прямую эмоцию. Сожаление. — Ниа, — он сел на диван и сознательно устранил ненависть из интонации, — просто зачем? Зачем мы к этому шли — чтобы скрываться и прятаться, когда у нас действительно был шанс?! — плечами подавшись вперед, Михаэль облокотился локтями на колени. — Или не было… Ведь, будь у нас хотя бы еще одна лишняя фигура, — он тоже начинал думать по-шахматному, — мы бы выиграли. Наверняка. Ненавижу, хотелось добавить в конце, но в этом было что-то неуместное и неискреннее. Ненавижу.       Нэйт лежал неподвижно, слегка закатив глаза. Он больше не видел бога, откинутый им на задний план. Проигравший — обидное слово. Если соединить с интонацией ехидства и слишком явного злорадства — Кель рассеянно усмехнулся, глядя куда-то в пустоту, где медлительно и нарочито растянуто катится время. Оно недвижно, только в том месте, где сейчас находятся люди, образуется что-то вроде скопления непонятной субстанции. Она перемещается с каждой секундой. Мелло смеется, выпрямляясь. В помещении его смех звучит неестественно нецелесообразно. По стенам он не разносится: не в церкви. Ну не в концертном зале — на худой конец. Час времени, тихого и чистого, запятнанного только лишь кровью, мелькнул перед глазами криками и ударом часов.       Лестера не было. Ни на связи, хоть Михаэль и не собирался ему звонить, ни в аптеке: его схватили раньше. Точный расчет, определявший, можно им пожертвовать еще одной фигурой, чтобы выжили Ферзь и Король. Сколько времени он отсутствовал — никто из них не понял.       Ниа открыл глаза и бешеным, колючим, даже расплывчатым, но невероятно раскаленным взглядом пронзил лицо Мелло. — Ты хочешь меня убить? — прохрипел он, тяжело дыша и приподнимаясь на локтях. — Ты теперь с ними, с Кирой? — речь казалась бессвязной, беспорядочной, но точность построения предложений осталась, будто отточенная в подсознании. — Пока неясно, кто кого убьет в итоге, — усмешка искривила его губы, — но мне нет смысла убивать тебя сейчас. Самому бы выжить. Он крутанул на пальце пистолет. Он всегда виделся ему гарантией безопасности, дополнительных пяти секунд для предсмертной молитвы-исповеди. — Где Кира? — из губы пошла кровь на звуке «и», а Нэйт уставился на Келя испытующе. — Сдох.       На вопросительную нотку во взгляде элементарно не хватило сил, и он остался прежним — прожигающе-горящим. — Враг навсегда остается врагом, — шепчет Ривер, опуская голову и судорожно вдыхая. — Знаешь, здесь ты безусловно прав. — Сосредоточенный на случайной точке, Михаэль слушал речь своего соперника. — Скажи еще что-нибудь настолько точное — не получится. Я уверен: здесь ты меня буквально чувствуешь. — Я выживу? — страх слышится в его голосе, но никто ему не ответит. Молчание наполнит его мысли, впервые напугает до смерти, заставив отшатнуться, отпрянуть. — Вряд ли. Уверен, в течение этой недели нас без всяких похорон и отходных живыми уже не увидят. И не вспомнят, это точно. Нэйт закашлялся, ладонью коснувшись шеи. Мелло смотрел ровно и безучастно, только обреченность и обида были до одури явны. — Миками остался жив? — он мыслил рывками, осколками, вырванными из целого, грандиозного. — Скорее всего. Не было информации о его смерти. Взяв с тумбочки черный пульт, он нажал на кнопку и включил телевизор. — Новости. Посмотри, если хочешь.       Сигнал, нормальный, но иногда сбивчивый, позволял видеть светлое лицо девушки-репортерши, стоящей с микрофоном перед камерой, рассказывающей о событиях, рвущих землю за ее спиной. — Идиотка. Он поднялся, отвращенно поморщившись. — Дай воды. — Он опустился на диван, обессиленно закрыв глаза. Кель коротко кивнул, скрываясь за дверью. Ненависть кипела в нем, только когда Эн был врагом. Соперником за покровительство Иисуса. Но теперь начинал даже сомневаться, был ли тот самый пронизывающий и зловещий взгляд, заставляющий их обоих идти в бой. Налив в прозрачный стакан воды из фильтра, Михаэль вновь вернулся в комнату. — Держи. С жадностью, присущей только желающему пить, он прикоснулся губами к прохладной поверхности и отпил два глотка подряд.       — Сколько времени? — в голосе появлялось что-то действительно человеческое, не пост-бредовое. Не галлюцинаторное. Глаза уже меньше блестели, а интонации понемногу начинали выравниваться. — Без десяти пять. Лестер еще давно должен был вернуться, но, видимо, он совершил ошибку, пойдя за лекарствами сейчас. Блядь, — он с силой опустил пистолет, от держания которого уже вспотели пальцы. — Ошибся. Отчаяние, будто бы забытое с появлением собеседника, струилось по всему его телу. — Нам придется скрываться. Я не знаю, какая у него возникнет реакция на возможные пытки со стороны этих сектантов, если они его совсем — сразу — не убьют… Но это вряд ли. Они не так уж и глупы. Узнают все-таки, где мы находимся. — В этом было какое-то подвывание, когда, прислоняя дуло к виску, Мелло зажмурился. — Прекрати, — скрипка и настойчивость бились сквозь равнодушие. — Хватит делать глупости от безысходности. Может, его просто убили с помощью тетради, — отпив еще, Ниа поставил стакан и немного взволнованно посмотрел на бывшего соперника, — мне кажется, наша вражда снова отойдет на второй план. — Да. Пока нужно хотя бы остаться… — он разогнул руку, показывая, что, все, отказался от своего секундного намерения. — Скоро города превратятся в пыль. Нэйт обмяк на диване, уронив голову на грудь. Светлые волосы закрыли лицо, а руки безвольно лежали по бокам.       Кель не двинулся, даже не заметил сперва, как Эн вдруг запнулся в слушании его речи. «Не вернулся. И не вернется: выжить нет шансов», — сомкнутое, сжатое, острое. Он провалился снова, вдохнув горький запах полыни. Перед глазами теперь уже было пусто. Как и в мыслях, как и в теле — все оно воспарило ввысь, лишившись веса, массы и значимости. Покрывшись быстрым всепоглощающим сном. Звуков не было, но не так — тяжелой звукоизоляцией, а чем-то до безобразия легким, нарочито невесомым; просто пустым. Жажда и боль больше не ощущались, заменившись чем-то запредельным, неочерченным, но ясным. Горячие красноватые веки, почти не дрожащие, опущенные, не пропускали ничего.

***

      Руки не были цепкими, но их было много, безусловно. И Лестер даже не думал кричать, сознавая, что — вот! — его утаскивают с остервенением вцепившиеся ему в волосы и одежду пальцы. Ногти рвали кожу на его шее, а дыхание слышалось у самого уха. — Ты работал в СПК с Ниа, я знаю. Я прекрасно осведомлен о твоем плачевном положении: все же мое войско не терпит поражений. Я Кира. Я новый бог. Голос был трезвее и ниже, чем у Лайта. Менее импульсивный и более отчетливый, чем у Ягами. — Я могу перерезать тебе шею, если не будешь отвечать. Но это — иррационально. И нет смысла приносить себя в жертву внушенным тебе идеалам. Если захочешь — мы примем тебя сражаться во имя лучшего. Истреблять преступность и вершить правосудие. — Картер двинулся, и шеи коснулось что-то ледяное. — Чего ты хочешь? — Где Ниа? Мы следили до этого района, но потом не смогли вас найти: слишком много людей было потрачено на отвлекающий маневр в районе, где Эн находился тогда. Где? Отведи прямо в квартиру, я не намерен ждать. — Нет… Я не вижу в этом того решения, которое принял изначально. — Не видя лица оппонента, он говорил осторожнее, но, несмотря на смягчение предполагаемой в задумке жесткости, мысль все еще оставалась весьма ясной. — Прочь! Есть шанс измениться в пользу справедливости, правосудия — пользуйся, это лучше, чем быть убитым. Лестер припадочно закатил глаза, хватаясь за последний лучик света, мелькнувший где-то над головой. — Покажу. Отведу, только не трогайте меня. Я не вступлю в вашу… организацию. Секту.       — Мне нет до этого дела. Мы будем держать тебя за руки, но иди спокойно. Пока ты не попытаешься сбежать или застрелить кого-то из нас, мы не убьем тебя: это не несет в себе смысловой нагрузки. Иди. Энтони дернулся, а пальцы схватили его за руки, иногда глубоко вгрызаясь в кожу. Но кивнул в знак согласия. В знак сохранения жизни. Ноги шли безучастно и как-то отстраненно, он нервно усмехнулся от таких мыслей. Парализующий все тело страх явно исходил от неприятных ощущений в руках. — Здесь еще есть задний вход, — ничего от «плана» не осталось в памяти. Во всплывающих мыслях. Но только паника и хаос. — Мы не планируем сюда возвращаться. Веди нас туда, где вы заходили сами. Запутанные пути нам не помогут.       Лестер пытался сохранить самообладание, сжимая кулаки, а в них — последнее осознание ситуации. Последний его шанс — отпустить и упасть без сознания, но тогда они убьют его. — Вот. Отпустите — я наберу код. — Можете отпустить, — подтверждает Кира, — я возьму с собой пятерых, иначе мы просто не поместимся в лифт. Я уверен, этаж явно выше пятого. — Мы можем подорвать их дом, когда… — Я сам расправлюсь с Ниа. Мне не нужна твоя помощь, Аманэ. Отпускайте. Руки расступились, но свет все еще загораживала толпа людей. Пятеро отделились без споров: организованность в их действиях, бесспорно, была. Точность, как и в самом новом боге.       Двери лифта открылись, и в зеркале агент увидел лицо Миками Тэру — так легко найденного подозреваемого. — Этаж? Но Картер сам нажал на кнопку, потому что малейшее движение напоминало ему, за что он сейчас перечеркивает шесть лет своей жизни, — за существование сейчас.

***

      — Надо бежать, — как только легкость отступила, Мелло взглянул в окно. Скопление людей вызвало несильную вспышку подозрительности. — Ниа… — одной рукой держа безвольное тело за талию, другой он отчаянно сжимал пистолет. Вдруг что-то щелкнуло и скрипнуло, привычно протираясь. Нет. Нет, он не чувствует своего контроля над ситуацией и несется к окну. Нет, он вспоминает нездоровый рационализм своего соперника, его сталь и жесткость, которой он сам и был исполосован. — Мелло? — Ниа не вырывается: нет сил даже на это, не то что стоять на ногах самостоятельно. — Я прав. Его привел Лестер. Если их мало — попробую отстреляться. Неосознанно он заслонил собой последнего союзника. — Держись.       И в эту комнату они вошли. На секунду остановившись — замерев, чтобы рассмотреть, кто все-таки пришел его убивать. Руки дрожат, но сам он держится уверенно и твердо. — Все, — Картер валится на колени, опуская голову и плечи. — Руби мне голову, Кира. — И лезвие, проникая глубоко, как меч, пачкаясь и разбрызгивая кровь, совершает оборот. Голова с гулким стуком падает на пол, какой-то крик раздался в помещении, а алая жидкость струится и брызжет. Тело уродливо развалилось рядом. — Предатель. Таким не место в новом мире. — Миками решителен и резок. Шагает вперед, а толпа — практически синхронно повторяет его движения. — Дайте мне тетрадь. Михаэль не знает, чье имя собирается записать наместник бога. Но рука непроизвольно дергается перед выстрелом — и пуля летит мимо. Он судорожно хватает ртом воздух, а Ниа с мольбой обращается к поверженному Иисусу. — Стоять! — он кричит не своим голосом, стреляя совсем не метко, но это заставляет прятаться толпу, пришедшую вместе с Миками. — Ты не попадешь в меня. Ты слишком слаб морально, чтобы бороться с добром. Ты слишком изъеден чем-то личным. — Демонстративно замахиваясь, он записывает имя. — Ниа, не показывай лица. — Кель отпускает Нэйта на пол и подходит к новому богу. — У меня — численное превосходство. У меня — правда. — Точеные линии скул вырисовываются ясно и ярко. — Правды нет. — Пистолет упирается в висок Тэру, но он не сопротивляется. — Бог не даст мне умереть. Твое время и так на исходе. Что ты сделаешь за двадцать секунд? Выстрелишь? Думаешь, я так и останусь стоять? Мелло, ты должен был проиграть. Теперь я это вижу и понимаю, почему вы терпите поражение. Вам не за что сражаться. — Он отталкивает от себя напряженную насквозь руку. — Проиграю я. Возможно, победа… — он схватился за сердце, хрипя и цепляясь за воздух, выронил беретту, еще пытаясь, превознемогая смерть, выстрелить. «Останется за Ниа» — потонувшее в вопле. Лицо, не сохранившее ни одной из имеющихся во время живого состояния черт, исказилось — и расслабилось. Легкость вновь пришла во все ощущение, только легкое саднящее чувство в сердце отдавалось сомнительными ритмами языческих песнопений.       — Игра окончена. Выходи и ты, Ниа. Ты не имеешь никаких шансов играть в таком состоянии; выигрывать — тем более. — Было бы красиво, если бы это сказал Мелло. Со всей ненавистью, прижимаясь телом к нему, ударяя холодным дулом по скуле. Ривер очнулся. — Я ненавижу тебя так же, как люблю своего бога и новый мир. Ты — безвольная мразь, которой нужно побеждать хорошее. Я не Ягами. Я не буду расписывать тебя узором порезов. Я убью тебя сразу, как идея установится на твоих костях окончательно, — метафора в его речи казалась обыденной, а не растянутой манерностью. — Замолчи, убийца! — презрения не было, только животный страх, мышечный, ощущаемый венами.       В линиях больше не было гармонии. Из порвавшихся в некоторых местах разрезов на пол капала кровь. — Заткнись, подонок. — Рукой он потянулся к валяющемуся в нескольких шагах пистолету. Знакомая-знакомая беретта, которой однажды Мелло чуть не совершил над ним столь желанную расправу. — Ты сам не знаешь, что перед твоим лицом, — он присел на колени, отбрасывая тетрадь и ручку, жестом приказывая соратникам убраться прочь, — правосудие! — Тэру бесцеремонно схватил Эн за волосы и подтащил к себе. — Кричи громче. На вопль вскоре перестало хватать голоса. Раскрывая рот, он уже не слышал своих криков, разносящихся эхом. — Ты жалок и юн, чтобы принимать решения.       Всем телом выгнувшись, Нэйт лязгнул челюстями в попытках поймать руки оппонента. — Я учусь на ошибках. — Он вплотную прислонил свою ладонь к сухим синеватым губам Ривера. — А ты не учишься. Все в нем выглядело как констатация фактов, как по-своему изящно представленная очевидность. В глазах жертвы он видел панику. Мольбу, предсмертную конвульсию. — Аманэ, принеси наши реквизиты. — Уже что-то от предшественника появилось в усмешке Киры. Девушка, облаченная в длинный плащ с капюшоном, закрывающим глаза, прошла внутрь комнаты и протянула палачу бутылку вина, копье и зажигалку, красиво (божественность, что же это еще может быть) оформленную серебром. Миками резко кивнул и сбросил капюшон, открывая взгляду яростью горящие глаза, отблескивающие линзы очков; губы сжаты. Реквизиты Тэру поставил рядом, убирая ладонь ото рта Ниа.       — Теперь закройте дверь. Вы не сможете подойти ближе: бог никогда не равен апостолам. Он не говорил: «сын божий». Он — новый правитель, властелин новых идеалов и идей. — Здесь я не буду тебя фотографировать. Люди не должны помнить тебя и твоего зла, чтобы не возникло мысли повторить. Нэйта перевернули головой вниз, заломив назад руки, прижав коленом к полу. Из носа и нижней губы шла кровь, а привычный громкий крик становился гулким и еще более звериным. На горелых углях перемешивают его мысли и плоть — в гробу, в панихиде главного врага. — Хватит! — Молчать. Я не буду затыкать тебе рот, потому что в этом нет смысла. Еретиков жгли на кострах. Их голос не от кляпов умирал, а от огня. Он и тебя сожрет. Бутылку он открыл быстро и тихо, пробка отлетела в сторону и немного прокатилась по гладкому паркету. — Кто ты? — Эн не понимал его логики: месть-мотивация течет в его крови? — Потом. — Кира наклонил стеклянную бутылку, окропив белоснежную одежду, и так испачканную кровью, более мокрыми красными пятнами. Когда, господи, ты выслушаешь своего единственного врага?       Его аудиенции Ниа не дождется, он знает. Кофта насквозь пропитывается вином, частично прилипая к спине. Изогнувшись в пояснице, он попытался головой ударить Миками в подбородок. Но суровая и жесткая рука вновь пригвоздила его к полу, теперь — не оставив шанса на сомнение. Воздух пропах кровью, паленым мясом, раскаленным клинком. Эн забился в конвульсии, когда капли, ровные, секундные капали на затылок, будто просверливая голову, скатываясь на шею, в уши, на лицо. Кровь мешалась с вином, приобретая мерзостный сладковатый привкус. — Молчать. Это только отголоски в памяти. Только слова, сказанные несколько минут назад. И капли снова касаются его волос, немного отскакивают — едва-едва, снова мерзко ползут вниз.       Ривер путается в оковах своих мыслей, плывущих перед глазами. — Мне кажется, твоя речь становится еще более бессмысленной и бесцельной. Сжечь еретика — последняя моя мера. Он зажигает огонь — и выливает вино до конца. Это символ крови, Кира уверен: юдоль их мира полностью зависит от чужой жертвы. И перед ним последний серьезный преступник, его противоположность — антагонист. В правую руку бог берет копье — и снова видит огонек. Касается им светлых с красно-винным отливом волос, слышит треск и смерть. Нэйт кричит и бьется в судорогах, когда его лицо покрывают волдыри, а потом обнажается голое мясо. — Что? не можешь сбежать, тварь! — эйфория в каждом действии — нечто мимолетное, вспышки. Теперь его противник слеп, но чувствует только запах дыма и хруст, треск, визг огня повсюду. И, замахиваясь, он вонзает копье в живот, заставляя тело дернуться — и обмякнуть. Кровь и плоть, раскаленный металл и память. Кира наклоняется, забирая серебряную зажигалку и пустую бутылку от вина.       — Уходим. Дом сгорит, если никто не вызовет пожарных, но им сейчас все равно не до простых людей, — он надел капюшон обратно, закрыв разгоряченное докрасна лицо, и теперь стал похож на невероятно материальную и подчеркнуто сильную, невоздушную тень. — Зло сожжено и копьем прибито к этому полу. Улыбка на его лице, как и все, кроме кайфа, выглядела буднично и строго. Двери распахнуты, и огонь мчится по зданию, подстегиваемый, поддерживаемый кислородом. Он мечется, задымляя помещения и нагревая дверные ручки. Маршем, равномерным, но здесь почему-то синкопированным, проносится вихрем, заставляя все кричать и сгорать дотла. Из дома выходят пять правителей нового мира и Бог. Теперь — сумевший победить зло. Теперь по-настоящему могущественный.       Это дарит его лицу нездоровую улыбку, истерично напоминающую смех предшественника, наставника, реформатора; как бы неприемлемо это ни было по отношению к господу-богу, теперь он воистину дик. Как последнее животное, растерзавшее только мягкую, но упругую плоть, истекающую кровью, непредусмотрительно оставив на воле душу своего врага. Сияли глаза, в оттенок цвета которых постепенно вливался винными каплями аловато-красный, но взгляд оставался преданным — Кире, идее… Все смешалось. — Я уничтожу все до капли, все сгорит, ничто не будет живым напоминанием об аде, в котором существовали люди, — схватившись за угол здания, он вдруг закрыл глаза и взял Мису за ледяную ладонь, — дай мне тетрадь. Она послушалась, вынула тетрадь и протянула Кире. Его пальцы коснулись привычно черной обложки с серебристой надписью. Что-то в воздухе дрогнуло.       — Идем. Я искореню это зло окончательно. Его руки подрагивали, держа их небесное орудие убийства. Соратники смотрели с животным нетерпением, которое уже давно не имело ни капли схожести с человеческим «любопытство». — Ты думаешь, он еще жив где-то? — взломали храм в тот раз, чтобы просто выкрасть, схватить, в этот раз — сожгут в пепел. — Я уверен: чтобы его не стало, надо убить и его душу. Мы уже видели ее, но тогда — вместе с ныне мертвым телом. Кто-то кивнул. Широко и ясно, четко — как сам Миками. — Пойдем! Мы добьем его окончательно — любой ценой. — Говорит, выступая вперед Миса. Кира явно одобрил ее слова и, оглянувшись на своих приспешников, шагнул внутрь. Все линии, границы и барьеры рухнули: защищаться Эн больше не мог.       Витраж его души уже давно разбит в осколки замахом копья — с первым его касанием. Они, тени, входят на территорию обломков. Небо здесь давно уже заволокло черным, под ногами трещат от огня иконы. Проваливаясь в обломки, они медленно двигались к восковой фигуре, изображающей хозяина души. Миками приблизился вплотную, дотронувшись до точеных ключиц искусно сделанной статуи. Проводя рукой по кристально-белому воску, он словно ощупывал территорию боя. Но в бледных пальцах была зажата столь желанная в момент смерти беретта. — Это последнее, что от него сохранилось. Мы не можем оставить это жить. Зажигалка. Он вновь достает ее, чтобы сжечь своего врага. Пепел, кажется Миками подсознательно, никаких угроз в себе не несет.       Сжигать он начинает с глаз. Потому, может, что в них было что-то до сих пор сильное, мощное — манипуляционно святое. И теперь они капают вниз каплями воска, застывая у ног статуи в маленькую твердую лужицу. Крест на его шее был облеплен засохшими остатками глаз. Тишина в голове Ниа была напряженной и крупной, накатывала волнами, настолько высокими, что границ их не было видно. Повсеместно, как время. Кира жжет дальше: губы. В них — истина, которую он единственный может высказать людям. В них — то, что они будут понимать. Не будут! По подбородку течет белая-белая кровь, а Нэйт даже в этом обличье не способен к регенерации. Все стирается, мнется, перевоплощается в бесформенность. Очертаний этого пространства больше нет — вместо души Миками теперь просто плавит воск. И храмом уже здесь не пахнет: сгорела последняя икона, выелась из камня и воспарила к облакам последняя фреска.       Дальше Бог хочет уничтожить оружие. Чтобы оно, тоже припав к ногам, земле, валялось не в силах навредить кому-то. Он сжигает долго. В его действиях перестает проскальзывать и малейший лучик логики, когда, уничтожая тело, одежды мертвого оппонента, Тэру пытается найти в нем что-то знакомое. То, что добавит ненависти к его каждодневному пониманию вражды. И не нашел.

Ниа мертв.

      Но страсть борьбы в крови хотелось поддерживать. Страсть уничтожения, когда глаза сверкают зеленым, отражая все в их зеркалах. Миками ногтями соскребает кожу с остатков его лица, с уже закапанных воском плеч, кусая его за расплывшиеся губы, царапая тонко проработанные господом волосы. Все оно было холодным, рассыпчатым и мягким. Вгрызаясь в белую плоть, он не оставлял на ней следов. Только перемалывал зубами, перекусывал и остальное поджигал. — Чего тебе хочется, мразь? — он смотрел на равнодушное лицо Эн, не искаженное ни одной эмоцией. А в Кире ненависть была лишь заменой любви. Обхватив восковую статую обеими руками, прижавшись к ней вплотную, он прогрыз дыру на месте сердца, заломив назад остатки рук. Они упали на обломки храма практически бесшумно.       Слегка приподнявшись, он прожег податливым языком огня дыру в ухе, откусив, сколько вмещалось, от шеи. — Хватит смотреть на меня! — взвыл Убийца, вцепляясь в душу пальцами. Но у Ниа даже не осталось глаз. Усмешка виделась Тэру на мертвенно белых губах оппонента, тонких и теперь уже молчаливых. На языке неприятно ощущается неприятный вкус столь манящей и ненавистной белизны. — Молчать! — рычал он, кромсая ногтями и зубами материал. Внутри его слов тянулись сонорные, сильнее погружая в пучину божественного безумия. Он вился вихрем вокруг статуи врага своего наставника, откусывая и плавя, ломал и уничтожал, выбиваясь из сил. Волосы уже не обрамляли лицо строго и официально, прилипая к белесым векам, к четким скулам.       — Ты уничтожен, — в его ладони мягко лежали остатки предплечья и кисти Эн. Улыбка Киры играла страстью и триумфом, расписанным по пунктам, но — все равно красивым и желанным. Сжав мягкий воск, он понял: рассыпается!

Ниа мертв.