Отчаяние несбывшихся мечт

Раз. Марко чувствует легкость. Он бежит, пока ветер легонько касается его тела, а солнечные лучи путаются в его волосах. Ноги сами несут его к чужим воротам. Ближе. Быстрее. Еще быстрее. Он должен — обязан — забить. Он молодая надежда сборной, которую нельзя подвести. Губы растягиваются в непринужденной улыбке, потому что еще чуть-чуть — последний рывок — и мяч окажется в сетке чужих ворот. Он уже допустил несколько ошибок в начале матча, поэтому надо исправляться. Два. Ноги путаются, и перед глазами проносятся болельщики и футболка убегающего игрока соперника. Ройс оказывается на холодном газоне. Зелень колется, стоит яркими пятнами перед взором. В голове зарождается понимание. Еще в полете он почувствовал резкую вспышку боли, заставившую глаза с силой зажмуриться, а зубы стиснуться. Ногу будто огнем обожгло, а неприятные ощущения волнами захлестнули все тело. Дыхания не хватает. Его нет. Марко видит лишь мутное небо, скрытое за пеленою… слез? И закрывает руками глаза. Три. Осознание — самая страшная в этом мире вещь — приходит спустя длящиеся целую вечность секунды. Нога пульсирует, пока он надрывно хрипит, стараясь удержать крик в себе. Пальцы с силой сжимают лицо, покрытое влагой, а болевой шок и не думает наступать. Страх захлестывает его с головой. Кажется, это конец. Конец всему, что было хоть малость дорого. Всему, что у него осталось. К нему подходят футболисты, подходит испуганный Марио, врачи. Последние задают какие-то вопросы, что не расслышать за шумом в ушах — он и не пытается, по правде говоря. Марко старается собраться, успокоиться, но из горла выходят лишь новые хрипы. Он чувствует, как его кладут на носилки, пока сознание под гнетом болезненных ощущений начинает пропадать. Перед глазами темнеющие пятна стадиона и силуэт Гетце. Чернота забирает его в свою власть. Четыре. Ройс приходит в себя буквально минут через десять, когда ему уже вкололи обезболивающее, а перед носом упорно держали смоченную ватку. На ногу, отзывающуюся тупой болью, смотреть не хочется. Он уже понимает — это надолго. Он уже понимает — чемпионом ему не быть. В больнице, куда его срочно привезли, пахнет медикаментами и стерильностью, даже небольшие цветы в горшочках недалеко от подоконника не исправляют ситуацию. Белые цвета в интерьере заставляют щуриться, слегка хмурить брови. Свет режет глаза, а неприятный запах — нос. Марко вдруг понимает: в больнице пахнет отчаянием несбывшихся мечт. Осмотр и определение точного диагноза занимают приличное количество времени — даже счет матча он узнает намного позже и вовсе не от работников. Марио первым приходит к нему. Прячет глаза под густыми ресницами и мнет края заношенной футболки, в которой Ройс узнает свою. Гетце сам не до конца понимает, чего стыдится: побега ухода в другой — вражеский — клуб или того, что не был рядом на поле, хоть это ситуации никак и не помогло бы. — Посмотри на меня, — голос после долгого молчания хриплый и надломленный. — Марио, я не кусаюсь и не собираюсь говорить тебе чего-то, что ты мог себе придумать. Марко медленно, чтобы не потревожить ногу, которую под действием препаратов даже не чувствовал, отодвигается, убирая одеяло и жестом приглашая сесть рядом. Его лицо не выражает ничего абсолютно — он будто до сих пор не верит в реальность происходящего и делать этого не желает. Его движения заторможены, а глаза — холодный безжизненный хрусталь. В стекле нет и никогда не будет чувств, думается Гетце, пока он старается выкинуть весь этот бред из головы, аккуратно садясь на самый край. — Мы выиграли, — тихо произносит он, упорно смотря только на свои руки. — Какой счет? — спрашивает Ройс, подвигаясь чуть ближе. Отвечать не хотелось. Марио казалось, скажи он хоть слово, Марко рассыплется. Пеплом осядет на больничной койке. Это окончательно сломит его, потому что команда смогла справиться сама. Потому что они смогли без него. В голове мелькают тысячи мыслей и идей, как увернуться от нужды отвечать, хоть логически он и понимает, что Ройс не маленький, что он, в конце концов, и сам сможет найти ответ на свой вопрос в интернете, минимум. — Скажи мне, пожалуйста, — шепчет Марко, кладя руку на чужое плечо и чуть сжимая ее. Другой он касается щеки, легко поворачивая лицо Гетце к себе и все-таки заставляя того посмотреть. В глазах Марио сожаление. Его так много, что совсем чуть-чуть — и затопит все помещение, и вздоха сделать не успеешь. Он кладет свою руку поверх руки Ройса, сжимает ее, желая хоть так поддержать, пока его глаза зажмурены, а дыхание — прерывисто. Он знает, что должен — обязан — рассказать, но это камнем ко дну тянет, остатки воздуха из легких выбивает. Он понимает, что своими словами сломать человека может, но иначе — никак. Иначе — еще больнее. — Мы победили, — повторяет он, мысленно заряжая ружье… — Шесть-один, — …которое с громким выстрелом стреляет на поражение. — Марио, открой глаза, — спокойно говорит Марко, так и не убирая руки, поглаживая щеку кончиками холодных пальцев, и лишь к концу фразы его голос подрагивает, выдавая все. — Это нормально. Даже не так — это хорошо! Вы все большие молодцы, я очень вами горжусь, правда. Гетце все же расслабляется: его брови больше не нахмурены, морщинка между ними разгладилась, а сам он смотрит нерешительно на друга, неуверенно пододвигаясь ближе и смыкая руки за его спиной, крепко к себе прижимая. Обнимать Марко, когда тот утыкается лицом в его шею, опаляет ее своим горячим дыханием и будто губами мажет по коже, — его личный фетиш. Сколько бы лет ни прошло, клубов ни сменилось — именно это будет держать его на плаву, в то же время погружая под воду без возможности всплыть. Ройс всегда его поддерживал, принимал любые решения — даже чертову Баварию, из-за чего теперь стыдно, в прошлое вернуться хочется, крикнуть себе: «Стой! Не надо! Не уходи! Только хуже будет…» — и надеяться, что хоть это от роковых ошибок спасет. Тихое «прости» само вырывается со всхлипом. Марко в его руках замирает, отстраняется чуть-чуть, на чужую грудь опираясь в поисках равновесия. В глаза так пристально смотрит. Так близко. А Марио теряется, все мысли из головы на сверхсветовой улетают, пустоту после себя оставляя. И лишь одна не покидает его. «Уже слишком поздно. Ты все испортил год назад». Он тяжело сглатывает, зрительный контакт так и не прерывая, замечает, как чужие зрачки чуть шире становятся. — Тебе не за что извиняться, — выдыхает Ройс прямо ему в губы, свои облизывая. — Здесь нет твоей вины. — И непонятно, как он это «прости» понял, в чем именно вины Гетце нет, потому что через секунду он возвращается в прежнее положение, к горячему телу в поисках тепла прижимаясь — больничные койки никогда не греют. В голове у Марио фейерверк из образов упущенных возможностей и невысказанных слов. В голове у Марко тишина и вид искусанных пухлых губ, к которым он никогда не притронется. Пять.