Whiskey

Виски был откровенно дерьмовым. Это Антон понял сразу после того, как янтарная жидкость хлынула в глотку, обжигая язык. Лиссова передёрнуло. Он оглядел небольшое помещение с приземистыми столиками и покосившимися стульями; на стенах висели потрёпанные жизнью плакаты каких-то олдовых рок-групп, приглушенно играла Highway to hell – классика. За соседним столиком кто-то курил и, судя по запаху, раритетный Беломорканал. Антон скосил глаза в сторону и невольно восхитился – и правда, на столе лежала открытая пачка крепких советских сигарет. На периферии мыслей возникло желание подойти и попросить одну себе, но тут подошёл Гокк, весь сияющий, как новогодняя ёлка, с парой бутылок блевотного вишнёвого пива в руках. Антон вздохнул, тоскливо взглянул в сторону Беломорканала и глотнул ещё виски. При Гокке-то, блять, он не курит. Макаров тем временем уже откупорил одну нольпятку, сделал глоток и довольно крякнул. Лиссов поморщился и хмыкнул: - Ну, Серюня, как-то не по-мужски. Гокк удивлённо вскинул брови. - Ты всё таки развёлся. В твоих руках должна быть как минимум одна запотевшая бутылка Джека, а не этот лимонад. - Бля, Тоха, ты же знаешь, что я его еле нашёл. Крафтовое - Серый любовно оглядел бутылку и отхлебнул ещё. Довольно зажмурился и продолжил. - Вкусно. С минуту они помолчали. Лиссов разглядывал вишневую дрянь и размышлял о том, как его угораздило. Угораздило создать свою группу, жениться, развестись и влюбиться. Так странно и по-тупому. Влюбиться именно так, что великая матушка-Россия не одобряет. Влюбиться совершенно по-мальчишески в того, кто на концертах так горячо прижимался к нему, в экстазе запрокидывая голову. В того, чьи пальцы самым волшебным образом летали над гитарными струнами, а после и над всякими разноцветными кнопками за диджейским пультом. В того, кто жил душа в душу со своей прекрасной женой и, казалось, проживёт так целую жизнь. А потом этот самый человек однажды приходит к нему, хватает за руку, ведёт в самый неприметный питерский бар и по дороге спокойно заявляет: - Тоха, я развожусь. Птица-надежда тогда встрепенулась и расправила крылья, задевая больное сердце. Антон думал: вот он – шанс. Стараясь скрыть разбушевавшиеся чувства, он неестественно удивлённо спросил о причине. Гокк пожал плечами. - Как-то вот так. Любили-любили и разлюбили. Насильно мил не будешь и всё в этом духе. Не волнуйся, - Серёга поглядел на обеспокоенное лицо Лиссова, - устраивать драмы с заламыванием рук и прочим говном я не собираюсь. Давай лучше выпьем. Как-никак, я теперь свободный мужик, открыт миру. И всем окружающим меня прекрасным дамам. С этими словами Гокк ухмыльнулся, залихватски подмигнул Тохе и поднял бутылку: - Ну-с, за свободу, мой верный друг! Антон криво улыбнулся и поднял свой стакан. Громко звякнуло стекло о стекло, виски расплескался на дне; ночь обещала быть долгой. Пьяненький Гокк - то ещё забавное зрелище. Раскрасневшийся, всклокоченный, размахивающий руками, в запале что-то объясняющий Антону. Лиссов любил считывать эмоции, которыми Макаров буквально фонтанировал, когда они играли в каком-нибудь душном клубе или устраивали попойку после концертов, мокрые, возбужденные до предела. Антону очень нравился тот блеск глаз, который появлялся у Гокка после пары рюмок, чувствовалось, что этот крошечный мужик готов рвать сцену в лучших рейв-традициях. - Ну что, теперь после концерта хватаем по фанаточке и в гримерку? - ухмыльнулся Лиссов и прищурился. Гокк оскорбленно воззрился на него. Щёки пошли красными пятнами от выпитого алкоголя, мокрые волосы прилипли ко лбу. Какой замечательный вид. - Не, ну Тоха, это кощунство. Ты же знаешь, что я ни-ни. Табу. - Чего? Ты им только подмигнёшь - они все твои. Ты ж теперь настоящий альфа-самец на охоте, подкачался даже. - С этими словами Антон ткнул Макарова в живот. Серый цокнул и закатил глаза. - Так же не интересно. Антон рассмеялся. Чудной Сергей. Осознание того, что такой чудесный маленький Гокк достанется какой-нибудь цепкой бабёнке, больно царапнуло под рёбрами. Лучше бы он остался с Аней. Было бы намного спокойнее. *** Скрипнувшая дверь возвестила о прибытии новых клиентов. Лиссов лениво оторвался от рассматривания бутылки в гокковских пальцах, взглянул на вошедших и скривился. Две поддатые девушки стояли в обнимку и с интересом озирались. Гокк их тоже заметил. Улыбнулся и повернулся к Антону: - Смотри, какие, а. Может, - он кивнул в сторону дам, - попробовать познакомиться? Лиссов покачал головой, сделал глоток виски и осуждающе изрёк: - Ну ты даёшь, только развёлся, а уже в новые отношения лезешь? - Да никуда я не лезу! - воскликнул Серый, а потом наклонился ближе и заговорщицки прошептал: - Я так, вечер скрасить. И совершенно наглым образом подмигнул. Антон нахмурился. Нет уж. Сегодня Макаров только его. Никаких баб. Развод - чисто мужской праздник, он как мальчишник, только без проститутки в торте. - Нет, Серюня, сегодня мы накидываемся в исключительно дружной мужской компании, а именно в компании тебя и меня. И не обсуждается, - предупреждающе сказал он, глядя на слабые попытки друга протестовать. Гокк горестно вздохнул, допил пиво и поплелся на бар ещё за парой бутылок. - Возьми мне ещё вискаря, - вдогонку крикнул Лиссов. Пока Макаров торчал возле бармена, Лиссов разглядывал девчонок. Те пошушукались немного и сели через два столика прямо напротив их места. Одна из подруг заметила, что Антон пристально смотрит на них, и улыбнулась. Но Лиссов скорчил такое злое и угрюмое лицо, что та поспешно отвернулась и уткнулась в меню, заботливо и так вовремя поднесенное официантом. Антон был доволен. По крайне мере, на сегодня. Время тихо подползало к часу ночи. Прилично накиданные Антон и Серёга считали выпитые бутылки крафтового, когда музыку в баре сделали чуть громче и заиграла следующая песня. Парни синхронно вскинули головы и уставились друг на друга. Играла их песня. Jane Air. Can-can. Лиссов заулыбался и начал подпевать. Сначала тихо, потом всё громче и громче. Яркое «давай, сучка, танцуй» они орали уже вдвоём с Гокком. Канкан! Разгорячённый Макаров одной рукой обнимает хер знает какую по счёту бутылку пива, другой – Лиссова. Она танцует канкан! Они сталкиваются лбами, а глаза у Гокка абсолютно чёрные и залитые. Антон смотрит и пьяно думает, что у него самого такие же. И залипает. Не спешит отодвигаться. Канкан! Макаров жмурится. Антон находит это до ужаса милым. Выпитый виски тормошит сознание и подкидывает самые смелые идеи, например, поцеловать Гокка прямо сейчас и прямо здесь, чтобы видели все, а особенно вон те две дамочки напротив. Прижать его к себе, зажать в кольцо рук, чтобы не вырвался, и рычать волком на каждого, кто посмел бы позариться – не тронь чужое, видишь, какие острые зубы, руку по локоть отхватит, так что не подходи. Она танцует канкан! Антон пьян. Он медленно и с неохотой отстраняется, хмурится и заталкивает подальше все свои непристойные мысли. И самый смелый шаг, на который он решается, – это сжать гокковское плечо, подняться и стрельнуть крепкого беломорканала. Ему, блять, надо это перекурить и освежиться, иначе ситуация грозила выйти из-под контроля и завернуться такими кренделями, что Антону пришлось бы потом очень долго это расхлёбывать. Мысли лезли, гарцевали целым табуном лошадей в голове, нашёптывали коварно прямо в ухо: иди, покажи им всем, чей Макаров на самом деле. И поддаться желанию так нестерпимо хотелось. Но нельзя. Не мог он. Ну не мог же он взять и сказать, что, де, я, Лиссов Антон Сергеич, старый мужеложец, предлагаю вам своё сердце и печень, разрешите-с облобызать ручку, Сергей. - Сейчас приду, - бросает Лиссов, стараясь не замечать обиженного взгляда. – А ты сиди здесь. И чтоб, когда я вернулся, на столе стояло два полных стакана вискаря, а на стуле сидел ты. - В туалет-то хоть можно сходить, сэ-э-эр? – от протяжного голоса Макарова Антон ловит мини-приход и еле заметно вздрагивает. Но тут же берёт себя в руки, усмехается и совершенно глупо и криво отдаёт честь. - Поход в туалет разрешаю. Холодный воздух остужает кожу, мешается с горьким дымом и оседает в лёгких. Антон морщится – крепко. Он думает обо всём. О прогорклой осени, которая подбиралась всё ближе, чуть слышно ступая по опадающим листьям. О завтрашнем свинцовом похмелье. И о предстоящем туре, в котором он снова будет затянут в пропахший потом корсет, постоянно сползающий по горячему телу, и в котором будет такой же горячий Гокк, отплясывающий безумный танец в неоновом свете. Взмокший Гокк, до которого можно будет безнаказанно дотрагиваться, хватать за руки и тянуть за стойку. А там, пока толпа внизу беснуется, пока Ильич перетягивает на себя всё внимание, можно как бы случайно поцеловать, хапнув ударную дозу адреналина. Они ведь уже целовались раньше. Совсем некстати перед глазами возникает фотка, вольно гуляющая по просторам интернета уже какой год. Они, вдвоём, залитые солнцем по самые макушки, слившиеся в дурацком шутливом поцелуе, стоят и так беззаботно выглядят, что Лиссов часто смотрит на этих двоих на мониторе и не верит, что он – это он, а Макаров и в самом деле клюёт его куда-то в уголок губ. Антон разглядывал эту фотку часами и сердце замирало, да в голове неслись картинки одна слаще другой. Вот что ему надо? Пьяный мозг задавал этот обиженный вопрос уже в который раз. Деньги? Навалом. Большая грудь, чтобы можно было сжать в экстазе? С этим проблемы. У Антона и сисек-то нет, зато есть длинные ноги, куча татух и собственная рок-группа. Золото, а не мужик. Заветная мечта пятнадцатилетних девочек и, возможно, некоторых мальчиков. Однако, Гокку далеко не 15, у него у самого куча татух и он играет в двух, на минуточку, группах вместе с Антоном. Туше, Антон Сергеич. Куда ваши тощие расписные бока против соблазнительных женских форм, а грубый бас против тонкого голоса, мягко льющего свою сладкую песню прямо в уши. Посторонитесь, пропустите. Но сегодня Антон никого не пустит. Грозным цепным псом будет охранять свое пьяное сокровище. Стало холодно - конец сентября не щадил. Лиссов поёжился, докурил и вернулся в бар. Гокк обнаружился на месте, без посторонних лиц, с вискарём и всё такой же пьяный. Задание выполнено. *** Из бара не вышло – вываливалось нечто переплетённое и вдрабадан пьянющее, симбиоз ужратых в ничто тел. Антон подпирал коленом макаровскую ляжку и был счастлив до усрачки. Небо над головой плясало кадриль, нервы шалили, в мозгу билось одно – он рядом, близко, ничей, свободный, так что хватай, Антоша, пока не поздно. Пьяный Антоша не дурак. Пьяный Антоша полный беспросветный влюблённый идиот, поэтому пьяный Антоша утыкается Серому куда-то в щёку и плавно перетекает поближе к губам. Пьяный Антоша шепчет что-то вроде «соррряяяян» и прихватывает верхнюю губу Макарова зубами. Он целуется отчаянно, боясь упустить и не нацеловаться вдоволь, пока тот не опомнится и не врежет ему по лицу. У Серёги горячий рот, чуть припухшие губы и абсолютно ошалевшие глаза. Но он не отстраняется и позволяет Антону творить с ним это безумие; даже, когда тот начинает шарить голодными руками по телу, Гокк молчит. Лиссов чувствует себя изголодавшейся псиной, которой хозяин наконец-то бросил кость. Он рычит, совсем забывается, сжимает Макарова в стальных объятиях и, не рассчитав силу, прокусывает ему нижнюю губу. Гокк дёргается, выворачивается из захвата рук и обиженно так, безнадёжно заплетающимся языком спрашивает: - Тоха, ты чего? Лиссов мычит и мотает головой; силы совсем покидают его и он плюхается прямо на асфальт, обхватывает голову и утыкается лицом в колени. Его мутит, страшно. Краем глаза он видит расплывающегося Гокка, который зачем-то тоже опускается рядом, а затем слабо тыкает Антона в плечо и как-то совсем устало говорит: - Поехали. - Приехали! – восклицает Бу, а затем заходится булькающим смехом, запрокидывая голову так, что незамедлительно валится на спину. Он закрывает глаза и проваливается в спасительную темноту. *** Антон не помнит ровным счётом ничего, кроме каких-то смазанных неясных обрывков, моментов и образов. Вот они с Гокком идут напиваться за развод. Вот Гокк разливает на себя виски. А вот Гокк шокированно смотрит и стоит слишком близко и… О нет. О, блять, нет. Лиссов резко подрывается с кровати (не своей) и это роковая ошибка – голову тут же атакует стая разъярённых пчёл, а желудок скручивается в тугой узел. Во рту помойка, лицо горит, волосы в полнейшем беспорядке - блеск. Антон стонет, начинает массировать виски, параллельно оглядывая комнату (не свою), широкую нерасстеленную постель (опять же не свою) и видит рядом с собой Макарова, уткнувшегося лицом в подушку. Мимоходом проскакивает осознание того, что Серёга умудрился как-то притащить его к себе домой, а спустя секунду жаркие воспоминания окатывают его волной жгучего стыда и паники. Антон приходит в ужас, на автомате кусает пальцы и думает, что это пиздец. А ещё он думает, как он скажет Ильичу и парням о том, что он уходит из обеих групп. Пёс покусал хозяина и теперь убегает, поджав хвост. Как раз в этот момент Серёга заворочался, лёг на спину и причмокнул во сне. Антон похолодел и принялся молиться всем богам, чтобы Макаров не вздумал просыпаться, пока Антон не уберётся из квартиры прочь. Максимально тихо, насколько позволяла скрипучая гокковская кровать, не дыша и синея от недостатка кислорода, Лиссов спустил ноги вниз, затем спустился сам, на мысочках, как прима-балерина, выскользнул из комнаты, сцапал свою куртку с прихожей и удрал. На улице он глотнул свежего воздуха, головная боль немного отпустила, но всё ещё тянуло блевать. И плакать. Абсурдными слезами отчаяния. Дурак, дурак, дурак, корил он себя, нервно заламывая пальцы. Дал волю? Взял, что хотел? Молодец, Антоша, греби теперь сполна. Гокк не простит, грызлось где-то внутри. Сначала въебёт да так, чтобы хрустнули костяшки о переносицу, чтобы челюсть раздробить с первого удара, чтобы дать прочувствовать до мельчайших деталей вкус его ошибки. Удар с привкусом железа. Гокк замахнётся, ударит, а потом развернётся, уйдёт и оставит Антона с разбитым лицом и сердцем. И что больнее будет – неизвестно. Дом, милый дом, нерушимая крепость. Лиссов залетает в квартиру, запирается на все замки – внешние и внутренние – и сползает по двери спиной. Он смертельно устал, а ведь ещё только утро. А посему без единого зазрения совести он валится снова спать. Сны ему снятся липкие, тревожные и совершенно незапоминающиеся. И фигурирует в них, как назло, Макаров. Сквозь тугую пелену Серый ему что-то кричит, что именно – не разобрать. Всё вокруг ужасно шумит, гудит и трясётся – Антону чудится, будто похмельные пчёлы вернулись, и он разлепляет веки. Надрывается телефон. На кране светит довольное Гокковское лицо и номер, вызубренный наизусть. Ох чёрт, кажется, пора паниковать, Антон Сергеевич. - Да? – Лиссова ужасает собственный голос, скрипучий и безнадёжно проседающий. - Братан, чё вчера было? Мы кого-то отпиздили? Или нас, того? Губа болит пиздец. – Голос у Гокка тоже надтреснутый, но более менее бодрый. И он, блять ничего не помнит, ликовал Лиссов. Не. Пом. Нит. Уход из группы можно отложить на неопределённый срок (до следующего срыва, ворчливо заметил кто-то внутри), Макарову можно наплести невероятную историю о неизвестных гопарях и о том, как они, двое, хоть и пьяные вусмерть, героически вышли победителями, и вообще жизнь налаживается. Серёга, выслушав бессовестную ложь, только озадаченно хмыкнул. - Ну ладно. Хм. Ну. Ладно. – Он помолчал ещё немного, словно раздумывая, верить или нет, и эти секунды тянулись для Лиссова мучительно долго. Наконец, трубка ожила: - Ну а ты там как, живой? - Живее всех живых, Серюня, даже после тамошнего вискаря. – Антон расслабился и усмехнулся. В его голове небесные херувимы сладко пели одно: «Прокатило». И в туре можно будет не напрягаться, и вообще всё заебись. Гокк тоже усмехнулся, а затем сказал: - Отлично. Помни, у нас скоро тур. – и с этими словами нажал отбой. Бу не успел ничего ответить, хотя ироничное «я мог пропить печень, но память пока ещё не пропил» уже было готово сорваться с губ. Спустя одно короткое мгновение до него дошло: это было не напоминание. Это была, мать её, угроза. Гокк, козлина, п о м н и л. *** Туровая жизнь – пекло и райские кущи в одном коктейльном замесе, и нет напитка крепче него. Маленькие тесные клубы, где из всех дверей нет-нет да и вываливаются фанаты, рычащий звук собственного голоса, рёв под сценой, доносящийся из самых недр живого клубка людских тел, световой калейдоскоп и невыносимая жара, настырно заливающая потом глаза. В этом туре для Антона чаша весов опасно кренится в сторону пекла – не беда, если Гокк раздевается до пояса на середине шоу; катастрофа, если Гокк раздевается на середине шоу и смотрит при этом на Антона. Помнит. Он, блять, всё помнит, Лиссов уверен. Макаров смотрит нагло, развязно и нарочито медленно стягивает полосатый рукав рубашки, оголяя плечо. Совсем как профессиональная стриптизёрша. Это их четвёртый город, в клубе жара адская, и Антону кажется, что у него дымится голова. Макаров стоит и смотрит. Без рубашки. Антон молится Всеотцу и отворачивается, подскакивает к краю сцены и ныряет рукой в толпу – раздавать пятюни приятно, хотя так и тянет повернуть голову назад и снова и снова ощупывать взглядом подкаченную грудь и тёмные торчащие соски. Тут же он вспоминает: у них с Серым блядские парные татуировки. Витиеватое Never shall I fail my comrades венчает шею Макарова как самое дорогое ожерелье и дублируется на лиссовском предплечье. Антону плохо, он воет в микрофон, и толпа радостно повторяет за ним; для них это не более, чем шоу. Желание обернуться пересиливает и очень зря - Гокк зловеще улыбается, одной рукой вдавливая кнопки на пульте, а другой… Он стоит так, что видеть его в полный рост может только Антон. Другую руку он неторопливо запускает под штаны. Медленно, плавными движениями забивая гвозди в антоново самообладание, он двигает сжатым кулаком, запрокидывает голову и открывает рот. Лиссов застывает и сереет лицом: зрелище сверхъестественное, и он, Антон, сейчас умрёт. Или кончит. А может, всё сразу. Чёрные узкие штаны на Сергее натягиваются в районе ширинки, и он немного ускоряется. Расписная грудь вздымается и опадает, а сам он закусывает губу и жмурится, цепляясь свободной рукой за стойку. Словно во сне Бу смотрит на рваные быстрые движения; у Макарова вздулись вены на руке, и это выглядит нереально. Никто не замечает, софиты бережно укрывают происходящее от посторонних глаз. Лиссову кажется, что он горит, потому что Макаров резко замедляется до невыносимо тягучего темпа, распахивает глаза и смотрит прямо на Антона. Макаров дрожит и на мгновение дёргается и сводит брови – вместе с ним дёргается и Бу, будто сбрасывая наваждение. Гокк вытаскивает руку из штанов и в красном свете лампочек Лиссов видит, как тонкой ниткой тянется с пальцев на пол вязкая сперма. Пиздец. Очень медленно, но всё же до Антона дошло: Гокк только что устроил личное шоу для одного. Для Антона. То есть не для кучки фанатов, столпившихся по углам сцены, не для Ильича (если бы, конечно, Ильич мог видеть спиной), не для Сони, упаси господи, не для кого-либо ещё. Окрылённая надеждой мысль затрепетала в мозгу: Серёга не только помнит тот бесстыдный поцелуй, но и ничего не имеет против, иначе что это, позвольте спросить, тогда было? Вот только поговорить бы, только бы… Он слышит на выдохе ильичовское «God save my soul» и понимает, что вторую половину концерта он отыграл на автопилоте и что надо бы уже сгибать блестящую от пота спину в поклоне и бежать в гримёрку. Антон стягивает мокрую майку, стирает черный грим со рта и швыряет вниз. Раздаётся визг, рёв и отборный мат – чарующая музыка для ушей. Он уходит последним, задерживаясь буквально на пару минут – раздавать пятюни по-прежнему приятно. В гримёрке первым делом он видит Гокка, что-то восторженно втирающего Ильичу. Он активно жестикулирует и, когда замечает Лиссова, машет рукой, мол, топай сюда. - …и вот короче дальше ничё не помню, Тоха говорит, что мы нарвались на каких-то ребятишек. Да, Тох? Расскажи, давай! – Макаров с силой хлопает Антона по голому плечу и натурально скалится. Антону второй раз за вечер становится максимально плохо. Серый сверкает акульей улыбкой, Ильич протирает лицо полотенцем и вопросительно смотрит на Антона, мир снова поворачивается неаппетитной задницей. Бу что-то невразумительно мямлит себе под нос и внезапно обижается на Макарова. Да тот же просто издевается, стопроцентно! Твёрдое решение поговорить тает на глазах и превращается в бесформенный комок сомнений. И вот, короче, Антон такой заходит и говорит… а что говорит? «Ты дрочил для меня, Гокк?» «Братан, красиво дрочишь.» «А можно мне дрочить тебе долго и счастливо, пока смерть и импотенция не разлучат нас?» Пиздец, что за бред. Выходить из положения нужно красиво и со вкусом. Желательно, с алкогольным. Поэтому Лиссов, баюкая свою обиду и мстительно вспоминая, что у них с Гокком опять один номер (одна кровать) на двоих, в отеле старательно игнорирует вопросительные взгляды Сергея и идёт в кафешку, сразу примечая янтарную бутылочку вискаря. В маленьком помещении он один, не считая сонного бармена. Первая порция виски заходит как родная, огненная жидкость разливается внутри и согревает мышцы. Вторая порция согревает душу. А к чёрту. Да схера ли вообще он должен с Гокком о чём-то разговаривать? Ну выпил, ну помутнел рассудком на пару минут, с кем не бывает? Как раз таки с Гокком не бывает, язвительно прошипел внутренний голос. Гокк за стойкой руку в штаны запускал именно в добром ментальном здравии, и хера с два ты спишешь это на эйфорию от концерта. Выступают-то они уже не первый и даже не десятый раз. - Бля. – глубокомысленно изрёк Лиссов. Послышались шаги. Антон обернулся и чуть было не застонал в голос: у Макарова очень обеспокоенное лицо – это раз; Макаров нависает прямо над ним – это два; от Макарова вкусно пахнет – это три. - Тоха, пошли спать. Если ты завтра будешь вонять и жаловаться на то, что не выспался, я тебе всеку. - Гокк, иди нахер. – Бу посылает его с нарочитой ленцой и морщится, залпом осушая стакан. Он поворачивается, чтобы встать и взять ещё бутылочку, потому что предыдущей оказалось возмутительно мало, но Серый внезапно оказывается жутко близко, хватается цепкими пальцами за шею, на пару секунд заглядывает в глаза, а затем целует. Антон чувствует вкус своего же отчаяния и страха и понимает: Серёга сомневается в равной степени. Сердце щемит, поэтому Бу подаётся вперёд, отвечает на поцелуй страстно, сминая серёгины губы. Время и пространство растягиваются, губы у Макарова сладкие и мягкие, только теперь Антону за это ничего не грозит. Кислород заканчивается у обоих; Гокк отстраняется, тяжело дыша и улыбаясь. - Такой ты пиздабол, Антоха. И уже в дверях Макаров почти кричит и вспугивает прикорнувшего было бармена: - Бурзик, заебал, пошли спать, мудак блять! Антон улыбается, цепляет вискарь с собой и довольно думает о том, что слава богу, у них с Гокком один номер на двоих.