Потому что на 10 девчонок по статистике... 0,5 ребят

Сев рывком, я тяжело вздохнул. Закашлялся. Задыхаясь, почти теряя сознание, в панике царапая шею, содрал с неё что-то, и переводя дух, тяжело осел, прислонившись к перевёрнутому на бок креслу. Отдышавшись и утерев холодный пот, диким взглядом рассматривал кусок пеньковой веревки в руке. Тут не надо быть гением, чтобы догадаться, что произошло, но в тот момент я ни черта не понимал. — Ну… кх… что за чёрт?! — отбросил тонкий шнур и, превозмогая головокружение с тошнотой, огляделся. Сидя на полу в темной комнате, освещаемой лишь мерцающим розоватым светом наружной рекламы гостиницы напротив, я пытался восстановить события, которые привели меня к этому моменту, и не мог вспомнить ничего. Тупо не узнавал место, хотя чувствовал смутное узнавание, и не помнил как здесь очутился. Да я даже не мог сказать из-за чего полез в петлю! Но, почему-то, был свято уверен, что сделал это сам и от отчаяния. Других мыслей по поводу неудачного, хотя с какой стороны посмотреть, самовыпила не было никаких. — Есть тут кто-нибудь? — тихо позвал я, будто боясь, что мне ответят. А потом чертыхнулся, хрипло возмутился:  — Да если бы тут кто-то был, он бы меня снял. Ну или «помог» завершить начатое. — невольно потёр шею. Рассеяно рассматривая тёмную комнату с тремя маленькими окнами без подоконников и пирамидой больших коробок в дальнем углу, я зацепился взглядом за кусок веревки под потолком. Тот был закреплён на крюк с криво ввинченными шурупами и гвоздём забитым буквой «Г». Вокруг крюка, будто дятел дупло выдолбить в потолке пытался, дыры и в выбоинах видно дерево. Дом был деревянным, несмотря на то что пятиэтажный, откуда-то пришла уверенность, что он облицован потемневшим от времени кирпичом пахнущим застарелой копотью. Я был страшно удивлен, что помешала завершить задуманное именно веревка, а не крюк. Ещё сильнее, что он не свалился вместе с куском потолка мне на голову. На полу, в пыли и кусках штукатурки, среди разбросанных по полу испоганенных саморезов, гвоздей, дюбелей и шурупов, лежал шуруповёрт, измочаленный провод с вилкой, без намёка на прибор, от которого его оторвали. Складывалось впечатление, что тот, кто меня подвесил имеет весьма необычную для человека конфигурацию конечностей… они у него из жопы растут и превращают в говно всё, к чему прикасаются. Короче, я начал сомневаться, что сам повесился. — Это каким же рукожопом надо быть, чтоб так… Ай, да срать! Пошло оно! — поднялся я, чтобы найти выключатель и осмотреть получше место несостоявшегося убийства. На дворе стояла ночь, на мне были только трусы и носок. Почему-то один и ощущавшийся, как заскорузлая портянка после марш-броска через болото летом. — Мне бы хоть простыню и домашние тапочки, чтоб на улицу выйти. — встав, охнул, чуть не свалившись. — Косплеить Добби. — тоненьким голоском. — Хозяин даст Добби носок? — коротко хохотнул и добавил. — Сам пошутил, сам посмеялся. Ноги не держали, чувствовалась какая-то странная слабость и головокружение. Когда стало получше, решил обойти мои хоромы. Центрального освещения не обнаружил, зато нашёл фонарик, три свечки и одну неисправную настольную лампу, соседка которой, а точнее её обломки, лежали неподалёку от кресла. Видимо разбилась, когда оно упало. Жильё, если этот бомжатник можно так назвать, не внушало оптимизма, хотя в мерцании ядовито-розового вообще сложно было что-то различить. — Да если бы я тут жил, я бы тоже захотел повеситься. Зацепившись за эту мысль, я нахмурился и помчался искать ванную комнату. Первое, что я увидел, была неглубокая ванна наполненная розоватой водой с бурыми потёками по бортикам и второй задубевший носок. Видимо пара того, что на мне. Вынув пробку и задернув штору, я решил, что раз нет тела, то смысла волноваться тоже нет. В идеально чистом зеркале отразилась донельзя удивленная помятая рожа незнакомого мне человека. Но вот дикость, это была именно моя рожа: она повторяла за мной все гримасы, жесты и по губам легко читались все произнесённые слова. — Ничего не понимаю… Из зазеркалья на меня пялился ядовито-голубыми глазами бледный до синевы неформал с разводами крови на теле и лице, и всклокоченными ярко-бирюзовыми волосами на голове, сальным ёжиком торчащим во все стороны. Видок был, как у зомби. — С таких девочки-художницы обычно упырей модельной внешности калякают. — поморщившись, сплюнул. — Педик какой-то. И что тебе не так с такой-то мордой было?! Что ты решил самоубиться… — потянул за щёки и еще покривлявшись, тяжко вздохнул. — Не дай Бог, реально педрила, жопа-то теперь моя… Фу-у-у, бля… Часа через полтора за окном посветлело настолько, что без фонарика можно было рассмотреть всю комнату. Выяснилось, что за диваном не абстрактная картина, а дверь в крошечную спальню с кроватью, вторым креслом и комодом. То что я принял за мусор оказалось упаковочной пленкой, кусками картонных коробок и грязной одеждой в засохшей крови с лезвием канцелярского ножа перемазанного в ней же. Я догадывался с кого натекли эти кровавые реки, но мои руки были целы, на них не нашлось даже характерных для самоубийц шрамов. Если же это было внутреннее кровотечение, то я бы и без верёвки ласты склеил. Отмыв ванную, пол и себя, я с блеском отыграл роль следователя: нашёл права с «педиком» на фото, чистую одежду, карточку серебристого цвета на то же имя, что и в правах, семь тысяч вечнозеленых скатанных в рулончики, бумаги на аренду этой квартиры и ключ. По крайней мере номер на двери в коридор совпадал с тем, что значился в документах. Приведя себя в порядок, утром я решился на вылазку на улицу: — Меня зовут Фрэнк Дарси. — Выдохнул я, замыкая двери. — Фрэнк Дарси. Дарси Фрэнк. Фрэнк. … Надеюсь, никто не спросит и знакомых у меня нет. Узкий тёмный коридор привел меня к чугунной лестнице. Сначала я немножко запутался и оказался в прачечной, но затем всё же отыскал путь наружу. Маленький холл с искусственным цветком и лавкой под крашенной в зелёный стенкой навевал воспоминания о службе — мрачно, аскетично и затаскано, как в старой казарме, перед сносом. — Ключ! Я аж подпрыгнул от неожиданности. За стеклом с полукруглым окошком, как на кассе, сидела женщина похожая на директрису или пожилую бизнес-леди: идеально гладкий пучок седых волос, узкие очки на золотистой цепочке, поджатые губы и строгий взгляд. — Извините? — подошёл ближе. Удивлённо похлопав глазами, женщина тут же расплылась в смущенной улыбке. — Я вас напугала? Простите. Ваша квартира 505? — Да, — неуверенно протянул, для верности глянув на бирку ключа. — Вы должны сдать ключи. — Не знал… Раньше не снимал жильё… — Вру, снимал, но не здесь и не так, хочу услышать, что на это скажет «директриса». — Ничего страшного, — мягко перебили меня, — мистер Дарси, но впредь будьте внимательнее. — Хорошо, миссис… — Мисс Робинсон. — Или я умом тронулся, или она и вправду строит мне глазки. — Мисс Робинсон, вы не подскажете, где здесь ближайший киоск с газетами? Киоск оказался прямо напротив, нужно лишь было пройти через крошечный парк, зажатый между четырёх старых домов с пожарными лестницами, зигзагом спускающимися почти до самого низа. От того, что по этим лестницам легко забраться в любую квартиру, лишь подпрыгни, стало слегка не по себе. Конечно, у меня брать особо нечего, но сам факт заставляет паранойю тихонько зудеть. Купив газету и туристическую карту у улыбчивой мулатки с дрэдами, я решил полистать макулатуру не отходя от «кассы», как прессу выдрало из рук и шмякнуло об бетонные плиты. Когда я поднял газету, то обнаружил в её центре большую опалённую по краям дыру и кусочек металла с красным лаковым покрытием на земле под ней. — Метеорит? — обалдело хлопал глазами. — Мистер! Мистер! Скорее уходите в здание! — замахала мулатка руками, порываясь куда-то бежать. Вопрос «от чего бежать?» потонул в адском грохоте. Над парком пролетело что-то красно-золотое, а следом пролетел… — Человек-Паук?! — Мистер! Уходите! Они нас прикончат случайно и не заметят! Мистер! Казалось, я замер на мгновение, а меня уже сбило с ног. Следом за Ткачом, ломая всё на своём пути, промчался Халк! Пока я ошалело рассматривал погром, оставшийся от персонажей американских комиксов, внезапно ставших реальностью моей новой жизни, мулатка всхлипнула и рухнула на меня, потеряв сознание. Все мысли о том, что это полный бред, а я ловлю глюки вымело из головы начисто, когда я обнаружил, что девушка из киоска ранена. Скинув куртку и майку из последней сделал жгут, закрутив его обломком ветки над быстро заполняющейся кровью дырой около колена, а куртку положил под голову девушки. — Ну же, очнись! Не теряй сознания! — похлопал мулатку по щекам. — Не отключайся! Отключишься — умрёшь! — Телефон… в сумочке… 911… Спасите… — Ага. Уже! Вызвав скорую, я обнаружил еще одну лужу, вытекающую откуда-то из-под спины моей спасительницы. Чувствуя всепоглощающую беспомощность, я осторожно прижал бесчувственное тело к себе, пытаясь пальцами заткнуть отверстие. Меня начало потряхивать от злости на себя, на свою беспомощность, на чокнутый мир вокруг. — Супергероистые бляди! — взвыл я раненным зверем и внезапно ощутил тепло в своих руках. Оно шло не от девушки и не от её крови, а от меня, от рук. Ощущение было такое, будто тепло перетекает широким потоком, соединяет её ткани, выталкивает грязь и осколки из ран. Я будто был реставратором, или механиком-реставратором, которому нужно исправить огрехи и снова запустить сложный механизм. Я точно знал где и что нужно поправить, чтобы получилось идеально и правильно. Когда приехала скорая, меня обругали за жгут наложенный на целую ногу, а раны в спине и вовсе не нашли, посетовав что мужики пошли впечатлительные и в шоковом состоянии творят хуйню. Меня тоже попытались забрать, но «директриса» отвоевала тело у медиков и вернула в дом, сразу как услышала «это не моя кровь». Хотя, поначалу, она тоже пыталась запихать меня вместе с парамедиками в красно-белую скорую. Кажется, мне что-то совали подписать. Наверное, отказ от госпитализации, точно не вспомню, что подписывал. Стоило только вползти в холл, как Робинсон развела бурную деятельность: нашла мне какую-то одежду, умыла, как маленького над раковиной полотенцем, накормила и уложила спать моё трясущееся от пережитого тельце на продавленный диван в подсобке. Трясло меня не от ужаса, а от нехватки этой энергии, которая помогла исцелить девушку. После супергероев свои способности воспринимались уже, как нечто само собой разумеющееся. Есть и есть. Видимо сказывалось военное прошлое, но не этого голубоволосого дрыщеватого недоразумения, а меня настоящего. Того, чьё имя я никак не могу вспомнить. Отставив бесполезные попытки вспомнить свои Ф.И.О. я задумался о том, что попал в Марвел. Мир бесконечных катастроф и песцов всему живому в пределах и за ними этой Вселенной. — Я какой-то левый персонаж, я умею лечить наложением рук. И я по прежнему не знаю ничего о новом себе. Чокнутый мир… чокнутый я… — пробормотал, проваливаясь в тяжёлый сон навеянный растворённым в ромашковом чае снотворным. Во сне я был мелким пацанёнком лет семи. За мной кто-то вечно гонялся с высоким ростом, растрёпанной голубой косой, тяжелой узкой рукой и гадким голосом умеющим разговаривать только визгом или сладкой патокой, но никогда нормально. От этих тощих рук у меня должны были оставаться следы на теле, от каждого узловатого пальца. Но любые синяки, любые царапины исчезали на мне за считанные мгновенья. Меня не били, нет, но всегда указывали место, если я пытался показывать характер. Из меня лепили раба и это почти у них получилось. Поймав, всегда приводили в большой шатёр с рядами складных белых стульчиков и упаковывали в колючую коричневую рясу с глубоким капюшоном и грубой пеньковой веревкой на поясе. Затем всегда приходили люди… много людей. Всегда больные и с фанатичным блеском в глазах. Они с радостью верили в ту чушь, что говорила тощая женщина и кидали деньги в холщовый мешок закреплённый на длинный шест, так похожий на большой сачок. А затем людей подводили ко мне и я исправлял одни болезни на другие. Исцелял рак, но наделял слепотой, проявлявшейся не сразу, лечил калек, давая им возможность ходить, но вызывал серьёзные хронические болезни. Лечил и калечил. Как — не знаю, это всё было интуитивно. Такой «обмен» всегда возвращал исцеленных в этот белый шатёр, с новой пачкой купюр, с непоколебимой верой, что в этот раз исцеление будет полным, ведь прошлая болезнь ушла, это могут подтвердить даже медики, поражённо разводящие руками от новых анализов. Если же я исцелял человека полностью, меня могли наказать. Так однажды я остался без еды и был избит, за то что исцелил маленькую девочку больную лейкемией и не оставил ей «подарочка» в виде прогрессирующей глухоты. Чтобы лавочку «Чуда церкви святого безымянного Брата» не прикрыли, эти люди вынуждены были отдать пацана в школу, когда пришли из службы опеки. Там он, в школе, познакомился с пожилой преподавательницей, которая раньше была частым гостем в «церкви», она-то и помогла получить фальшивые документы в обмен на исцеление себя и своего мужа. Вот только оказалось, что наивный «голубой щенок» сменил шило на мыло. Вместо верующих стал лечить преступников, которым нельзя было появляться в больнице. От этих людей он и полез в петлю. Хотя, изначально, пытался вскрыться. Не блондин, а такой недоумок! Зная о своей способности, пытался вены порезать. Он бы так до китайской Пасхи руки пилил! Хотя его выбор я не осуждаю, не знаю, как бы сам сумел пережить такое детство. Кто-то бы сказал: «И что? Хуле он убежал? Он был одет, обут, накормлен — хули ему ещё надо было, животному?!». А я ответил бы: «Необязательно быть маргиналами, блевать от паленой синьки и проститутствовать в метре от ребёнка, чтобы быть чудовищем.» Это тривиальный ад, который происходит под носом невероятно часто, чаще чем откровенный пиздец. Более того, из откровенного пиздеца вроде синюшного бомжатника сбежать легче, там взрослеют насильно, там ломаются в две стороны — и либо по примеру деградируют, либо рвутся наверх. А такое вот теплое махровое насилие — оно тихое, незаметное другим. Это идеальная видимость образцовой семьи. Идеальная игра на публику. Идеальная ложь. Он с пелёнок жил с чужими людьми, его интересы для них ничего не значили. На публике опекуны играли идеальных родителей, иногда совали мальчонке дешёвые лакомства, вроде сладкой ваты или мороженного, вкус которого ему даже не нравится. Чтобы он выглядел таким же любимым ребёнком, как их родная дочь. И он всегда был виноват. Всегда и во всем. Чашки ручками не в ту сторону стоят — «криворукое чучело». Принес букву-"тройку" — «тупая мразь». Ребёнка даже не обязательно бить, чтобы сделать больно. Чтобы изуродовать — достаточно метких слов, а у людей, которые с рождения наблюдают за тобой, они очень меткие. А ещё ты для них вещь. Ты — жертва. Избитая морально до такой степени, на которой уже не помышляешь о побеге или о помощи извне. Но тут ему предложили выход, побег от опекунов, оказавшийся очередной ловушкой и тогда он сломался окончательно. Тогда, в снятой преступниками для мутанта с интересными им способностями квартире, ему пришла идея «побега» — того, который доступен одиночке и неизменно надёжен. Инфантилен ли такой выбор? Да, более чем, но ему не дали шанса вырасти. Умел ли тот, другой «я» искать решения проблем? Нет, потому что за годы в него вбили, что проблема в нём самом и жизнь на цепи, в подвале учительницы не добавила парнишке уверенности в том, что ему есть за что цепляться, ради чего жить. Он растерялся даже от той небольшой свободы, что дали ему преступники и итог оказался печален. Пробуждение было, как с похмелья, хоть организм тут же себя подлатал без моей указки. Распрощавшись с пожилой леди и отказавшись от обезболивающего, я вернулся в квартиру. Нужно было придумать как быть дальше, в свете открывшихся мне подробностей из жизни предшественника и мира, тут без мозгового штурма — никак. Да и после такого жесткого экскурса хочется набухаться до беспамятства. Слишком тяжело. Не успел придумать, как буду доставать бухло для починки нервов, как ко мне кто-то ворвался. Шарахнув дверью, в зал ввалился человек в чёрном и схватив меня за грудки, поднял над полом: — Какого чёрта ты вышел?! Тебе, кусок дерьма, приказали сидеть на жопе ровно и не высовываться! Тебя, обсос, видели в новостях! Собирай манатки… Большего этот человек сказать не смог, свалился кулем на пол, так как у него парализовало всё, кроме век. — Если хочешь, — присел на корточки около него, — чтобы твоя тушка снова тебе подчинялась, ты пойдёшь, купишь мне бухла и краску для волос. Любую краску и любое бухло. Переезжать я не собираюсь. Меня это место пока устраивает. Если ты понял, моргни два раза. Ему пришлось повторить, прежде чем я добился условного сигнала. — Чудненько, — ехидно ухмыльнулся, похлопав бугая по макушке, как пёсика, — а теперь топай и без бухла с краской не возвращайся. Бандит стартанул к дверям, где его остановил мой оклик: — Кстати, — мужик опасливо обернулся, — держи язык за зубами, не то материться ты сможешь лишь письменно. Или мысленно, потому что руки я тебе тоже отсушу к чертям собачьим! Настроение у меня поганое, учитывай это. Когда топот ног затих, я сел на кресло и сцепив руки в замок, пробормотал: — Не фонтан, но плюсов достаточно. Надо лишь грамотно суметь ими воспользоваться.