A2: Mellifluous

      Саске был возмущён до глубины души. Его — воспитанного и вежливого, спокойного и рассудительного, лучшего ученика старшей школы — наказали отработкой после уроков. Причина — это ужасная ошибка, безобразная нелепица, в которой он практически не принимал участия.       Мысли о семье и предстоящей поездке к больной бабушке отвлекли его от урока, подобные тревоги — редкость, они застают врасплох даже самых подготовленных. Перед его лицом лежала решённая контрольная работа, а глаза неподвижно, почти стеклянно, уставились в сторону окна, в чем принято усматривать признак напряжённой умственной работы. Тычок под рёбра оказался слишком неожиданным в подобном состоянии нежной меланхолии; омега дёрнулся от щекотливого прикосновения, резко обернулся и непонимающе уставился на своего одноклассника, который был удивлён не меньше. Учиха даже его вопрос не разобрал, а потому слишком громко переспросил «чего?».              В тишине усердной работы резкий звук привлёк внимание.              Учитель не стал разбираться, что именно случилось, просто указал на Саске и его одноклассника пальцем, после на дверь, ляпнув в спину что-то про наглость и второе счастье. Оправдания он даже слушать не стал, чем привёл омегу в состояние странного бешенства, если его слабо сведённые брови и поджатые губы, конечно, можно было назвать бешенством. Внутри, конечно же, всё бушевало, но как и всегда вместо того, чтобы бунтовать, он проявлял внешнюю покорность. Им ещё с детства овладело нечто, похожее на врождённую скромность, даже застенчивость, благодаря которой удавалось скрывать от посторонних глаз хаос, царивший в беспокойной подростковой душе, но иногда подобная сдержанность шла ему во вред.              Одноклассник слёзно просил прощения, Саске смотрел в стену и ждал, когда парень наконец-то замолкнет, чтобы можно было подумать о произошедшем в тишине. Все знали, что Учиха не даёт списывать. Он ради этого садился всегда на первую парту, прямо перед учителем, ни с кем не беседовал перед тестами и экзаменами. Всё шло замечательно одиннадцать лет. Но на третий год знакомства его одноклассник всё же решил попытать счастья и обратиться к Саске, ещё и в момент его растерянности попал.               И даже после уроков учитель не стал слушать про то, что случилось. Официальная версия — «Один ученик наглым образом давал списывать другому», а то, что официальная версия не имеет ничего общего с реальностью, старого альфу никак не беспокоило. Отработка была назначена на вторник.        В этот день пошёл дождь. Омерзительный, холодный, слишком лёгкий, чтобы падать плотными тяжёлыми нитями, а потому парящий в воздухе и уносимый ветром в сторону. Зонт при таком дожде был практически бесполезен. За ту минуту, что Саске бежал от машины к школьным дверям, он умудрился немного промокнуть, как минимум его спина и волосы теперь были влажными; и если куртку можно было снять и повесить сушиться, то более не уложенные волосы нужно было носить с собой как сомнительный трофей, Лантерн руж*, например.        Школьный коридор был переполнен учениками, в воздухе стоял стойкий дух столовой и мокрой одежды. Саске ворвался в парадные двери как порыв свежего ветра с примесью запахов мокрой земли и дождя, и вместе с неугомонной природой он заполнил пространство шумом своих одежд, стуком каблуков и безразличным холодом глаз; не как прежде, — спокойным как зимние заморозки, а беспощадным, словно бушующая метель. И как ветер крутит листья, так его стремительный шаг заставил повернуться ставшие вдруг лёгкими и пустыми головы других студентов. Его редко видели в спешке, редко видели с каким-нибудь другим выражением лица, кроме крайней сосредоточенности и незаинтересованности во всём, что происходит вокруг, редко видели без безупречного внешнего вида. Не то, чтобы Саске действительно был настолько занят своей внешностью, просто любил аккуратность, и всё впечатление выливалось именно из неё — его мнимая тонкость, статность и всё прочее, что придумали люди, интересовавшиеся им.       Саске был изящным, но порой напоминал при этом тех праздных бродяг, которые слоняются в поисках красивых зрелищ и редких ощущений, таская за собой весь неизбежный хлам подворотен. При малейшем движении, завязывают ли они галстук или листают дешёвые журналы, тут же включаются «однорукие бандиты»* с их рывками и силой. Учиха просто слишком долго пребывал без движения, и многими это воспринималось чрезмерно романтизированным. Он не пытался быть примером истинной омежьей аристократичности, нет, он вёл себя так, как ему было удобно, даже если мама скажет, что он груб в своей пластике. Он омега — это не обязывает его выглядеть и вести себя как-то отлично от бет и альф.       Время в этот вторник нарочно тянулось слишком медленно, слишком туго, словно сильно растянутая резина, которая от напряжения вот-вот треснет. Пожалуй, это больше относилось к терпению Саске, который не привык переживать по столь нелепому случаю. Финальные экзамены, турнир по кендо — их переплюнула простая отработка.       Последний звонок с уроков — в желудке омеги точно свинцовый ком. Этот ком рос с самого утра, когда Саске открыл глаза с тоской и скукой, и мысль, что он не умер этой ночью, угнетала его. Сейчас он практически пришёл в ужас, потому что, в отличие от остальных, кто будет в том же классе, не знает наверняка, что случится в следующий момент. Он стоял перед дверью и не решался войти. Возможно, он выглядел глупо, так же глупо как выглядел его одноклассник, который посчитал, что сможет у него списать.        В томительной безвыходности он толкнул дверь, надел привычную маску безучастности, и, игнорируя удивлённые лица, прошёл в класс, привычно сел за первую парту, аккуратно повесив школьную сумку на спинку стула.       Дождь не унимался. Учиха слышал стук капель по цинковой крыше, и тогда его грустное блаженство, угрюмое настроение усугублялось ещё и ощущением скорби. Он смотрел в широкие окна, и вид мокрого сада с побитыми дождём голыми ветками приводил его практически в отчаяние. Десять пар глаз сильно грели его спину своим вниманием; конечно, это было нестрашно, Саске давно умел не обращать на подобное внимание, за что и заимел репутацию безжизненного куска холодного мрамора.               Повисла густая тишина, почти могильная, омега молчал, потому что делал так всегда, а остальные не проронили ни слова и общались взглядами, потому что любая сказанная ими фраза будет слышна каждому присутствующему. Неожиданно в коридоре раздался звенящий смех, а после голос, сильный, почти виолончельный, но с приятными паточными нотками, делающими его привлекательным. Он заглушал весь остальной шум за дверью и стремительно приближался, заставляя Саске практически выдать своё негодование в тяжёлом выдохе. Наверное, это было странно, потому как омега знал об обладателе голоса, что проносился волнами по школе, точно раскаты остывающей грозы, очень мало. Он мог ошибиться даже в его фамилии, но имя было ему хорошо знакомым.       Наруто — полнейшее воплощение праздности, беззаботности, непристойности, кощунства. Не Божий человек, как сам Учиха, нет. Солнечный мальчик, внушавший любовь! Его слабости были человеческими, и он носил их хвастливо, насмешливо, как медальные ленты. Он часто врывался в тёплый школьный коридор, принося с открытой улицы порывы свежести на верхней одежде, — и манжеты у него могли быть расстёгнуты, подтяжки спущены, а волосы стоять дыбом, хотя, его белобрысые пряди чаще пребывали в беспорядке, чем будучи уложенными. Порою он проносился мимо, точно бык, буксуя всеми четырьмя, — и тогда коридор как будто пустел, все расходились в стороны, пропуская его вперёд.              Дверь с грохотом распахнулась, в класс фривольно ввалился альфа в дерзкой оранжевой куртке — ещё одна черта Наруто, он носил по школе верхнюю одежду, потому что всегда везде опаздывал — и оглядел всех, останавливая свой взгляд на Саске.        — Теме, кружок хороших мальчиков этажом ниже.        Омега это проигнорировал, его взгляд холодно скользнул по приметной фигуре, отмечая, что с последнего раза, когда они виделись, ничего не изменилось, разве что беспорядок на бестолковой голове. У Наруто была гладкая кожа, немного смугловатая от загара, молодая, пышущая свежестью и отдающая нежным розовым оттенком на щеках, намекая на здоровый румянец. Было много царапин у локтей, на шее, на лице, то ли от драк, то ли от того, что он лазил через заборы, потому что находил скучным идти через ворота. Светлые волосы, торчащие во все стороны, он зачёсывал пятернёй назад, но они вновь падали вперёд и топорщились ещё больше. И этот человек сказал при их первой встрече, что волосы Саске «смешно уложены в утиную задницу». Учиха фыркнул. То, что творилось на голове блондина, можно было сравнить с задницей любого пушистого животного. Его простенькое лицо, необычайно живое с подвижными светлыми бровями, губами в тонкую трещинку и ясными глазами, в которых можно было различить отдалённое сияние незабудок. Наруто привычно улыбнулся, и эта улыбка никогда не бывала застывшей. Постоянное беспокойство, казалось, заставляло его щуриться.        Саске поймал себя на мысли, что слишком долго его голова повёрнута в сторону альфы, и мысли посвящены ему же. Слишком много чести, хотя, омега так же поймал себя на лжи, и что знает он гораздо больше, чем признаётся.        К счастью, Наруто не стал задерживаться у двери, он шумно продвинулся вглубь класса и расположился на последнем ряду парт. Учиха решил, что теперь — то точно самое страшное позади; конечно, всё ещё сидит там и шутит сальные шуточки, называя директрису «Бабулей», своего опекуна «Извращенцем», а свои приключения на горячих источниках — буднями, но не старается его цеплять, а от этого уже спокойно. Саске не любил излишнее внимание.        Дверь повторно открывается, впуская в класс учителя математики, у которого, похоже, одного — единственного хобби собирать учеников после их занятий. Он слишком быстро говорил, ходил с тростью и ругался как оторва. Длинные ноги и выпученные глаза делали его похожим на гигантского богомола, а пожизненная сутулость позволяла быстро разглядеть в толпе. Он прошёл к своему столу, критичным взглядом уставился на задние парты, где сидело большинство, ткнул пальцем вперёд и попросил: — Все вперёд. Если думаете, что сможете и сейчас побездельничать, то ошибаетесь. — Мы не бездельничаем! Мы очень продуктивно занимаемся делами, просто не теми, которые Вы от нас ожидаете. — Не умничайте, Узумаки, а берите свои книги, если Вы не забыли, конечно, их вообще принести и садитесь вперёд, ко мне под нос, рядом с Учиха.        Саске мотнул головой и сделал рукой странный жест, описав ей широкую кривую. Учитель пожал плечом, попытавшись его разгадать, но непременно ошибся, ибо тут были сведены воедино два жеста: один, уже потерявший своё первоначальное значение, и другой, который продолжал и завершал первый, возникнув там, где первый прервался. Саске хотел в голос возмутиться, откинув ладонь в сторону Наруто, но вовремя передумал, осознав, что подобная реакция совершенно не оправдана, а потому после маха рукой прижал её к собственному животу и опустил голову.        Ужасно, что в этом классе парты были не такие, как в других, длинные, места смежные по четыре, а потому после того, как тяжёлая сумка плюхнулась на парту, следом без какой-либо грации рядом шлёпнулся альфа, почти задев омегу локтем. — Вы нам тест дадите? — учитель не ответил, и Наруто повернул голову к Саске. — Малой, ты в каком классе? — Добе, какой «малой»? Мы с тобой в одной параллели. — Ты выглядишь младше меня. — Я как раз выгляжу на свой возраст, если у тебя в семнадцать откуда-то песок сыпется, то это сугубо твои проблемы. — Ой, какие дерзости от местного святоши, в этот раз ты куда разговорчивее. Я уж решил, что у тебя спорт такой — людей не видеть.        Саске замолчал и отвернулся, эти перепалки были ему совершенно не нужны, да и вообще Узумаки — теперь омега был уверен в его фамилии — был единственным, с кем Саске не ладил, если это вообще можно было так назвать. Наруто просто нравилось его цеплять без причины. Привязался со своим неуважительным «теме», и всё тут.        Им действительно раздали тесты, а после учитель встал прямо напротив и тщательно следил, чтобы никто не подглядывал в чужую тетрадь; зачем — непонятно, так как варианты у всех были разные, а у некоторых ещё и классы другие. Всё то время сбоку раздражала буйная подвижность. Саске решал задачи и отвлекался на размашистые движения ручкой, которая порхала над бумагой. Узумаки весь проявляется в них, как в гранях стекла, его жесты казались непредсказуемыми, их невозможно было представить следствием долгих раздумий. Он неаккуратно обводил кандзи, наклонял их вбок, а ручка в его шустрых пальцах постоянно мельтешила, крутилась и с громким стуком ударялась носиком о стол. Наруто вообще всегда что-нибудь делал руками во время разговора или обычного ожидания — теребил края майки, цеплял катышки на толстовке, собирал складки на одежде, рисовал пальцем на столе.        Обычно они виделись в столовой, когда Наруто беспардонно лез без очереди, и громыхал своим голосом на всё просторное помещение. Альфа не мог усидеть на месте. Он говорил много и постоянно, лихорадочно запыхаясь, словно боялся тишины, и в каждой его интонации был апломб. Он сидел так, как будто не выносил долгого сидения, а когда поднимался, чтобы купить чего-нибудь в буфете, то с такой же страстью возвращался к столу. Нетерпеливый, беспокойный и шумный, он торопливо пил, но улыбался медленно и томно, будто этот процесс приносит ему нескончаемое удовольствие. — Тебя в компьютерном цехе собирали? — Наруто сдал работу первым, а после просто наблюдал за тем, как работает омега. Последнего это безумно раздражало, но он продолжал молчать, ощущая на лице испытующие взгляды. — Как ровно, — комментирует начерченный график, — тут разве не другим способом решается? — ждёт, когда Саске завершит последнюю задачу и сдаст тест. — А перепроверять не будешь? — Ты можешь помолчать? — С чего бы, я всё написал и теперь вольная птица, творю, что хочу. — Ты мешаешь. — И что? — По лицу получить можно.        Наруто смеётся, даже не пытаясь спустить тон, или сделать это шёпотом. — Нет, ты, конечно, боевой, но мне смешно слышать подобное от омег. Драки от вас несерьёзная угроза, может, придумаете что-то, что точно можете? — Не давать тебе на протяжении всей твоей жизни?        Попросив разрешения уйти, Саске получил отказ. Учитель сказал, что после того, как все напишут, последует образовательная лекция про то, как правильно вести себя во время экзаменов. Самое забавное, что старый альфа не предпринял ни единой попытки угомонить Узумаки, а потому Учиха был вынужден упереться локтями на парту, отвернуть голову в противоположную от него сторону и глупо пялиться в окно, за которым не происходило ничего интересного. Даже дождь был необычайно унылым.        Омега крутил в руках ручку, плавным движением подбрасывал её и ловил, снимал колпачок и надевал обратно, потому что звук, раздающийся при этом, его успокаивал. Ещё одно подбрасывание, но пластик не возвращается в раскрытую ладонь, его в полёте перехватывают точно выверенным движением загорелые руки, немного обветренные, как у обезьянки. Саске долго думал о том, стоит ли ему поворачиваться, или просто отдать ручку Узумаки, практически подарить за просто так, но ручку жаль, а потому он повернул голову и посмотрел в упор в голубые, блестящие игривым огоньком глаза. — Ты красивый.        Как совсем недавно омегу врасплох застал неожиданный тычок под рёбра, так и в тот момент неожиданный комплимент одним порывом вычистил его голову от мыслей, и он не нашёл ничего лучше, чем издать изумлённое «а?». — Встречаешься с кем-нибудь? — Не твоё дело.        Наруто спросил это из вежливости, он наверняка знал, как Саске ведёт себя с другими: у него ни друзей, ни приятелей, и очень мал шанс, что есть возлюбленный. Омега находил глупым в раннем возрасте искать любви и отношений, потому что мало что из школьных увлечений перерастает в нечто серьёзное, это дивная редкость, а Учиха не азартный игрок, чтобы полагаться на столь низкую вероятность. Альфа бывал во всяких компаниях, но Саске не уверен с кем и как долго он мог пребывать в отношениях; любые сплетни, что он случайно слышал, оставались сплетнями.        Омега отвернулся и заметил краем глаза, что их разговор привлёк лишнее внимание. Ему не интересно об этом говорить, но зачем-то он всё равно сделал более глубокий вдох, чтобы почувствовать чужой запах — трогательный запах, в котором преобладает аромат соцветий чёрной бузины и мандаринового масла. — Нравится? —  Наруто не шептал, а мурлыкал, его голос приобрёл лёгкую хрипотцу, разделяющую гласные звуки. Она вызывала смущающие ассоциации.        От надобности отвечать его избавил учитель, забравший последний лист с контрольной работой. Мужчина поднялся со своего места и монотонным голосом, вгоняющим в состояние дрёмы, начал длинную лекцию. Саске не слушал, ему важнее было придумать план, при котором он покинет класс, ни разу не пересекаясь с альфой, а потом не увидит его до конца школы в коридорах. У него и до этого момента были поклонники, если, конечно, Узумаки просто не валяет дурака, но этот факт никогда омегу не тревожил — были и были, крутились где-то на периферии, но не приближались, находясь в трепетном страхе.        Наруто пресекал все границы, он мог позволить себе подойти ближе других и залезть в его личное пространство. Так его спину неожиданно стало что-то нагревать, и Учиха долго не мог понять, что стало не так, его никто не касался, никто в затылок не дышал, но тепло распространялось быстро, переползая на плечи и грудь, обволакивая точно плед. Под конец лекции, когда он устал опираться на локти, Саске откинулся назад и упёрся в что-то горячее и мягкое, точно не спинку стула.        Чужое плечо пустило по позвоночнику дрожь, Наруто делал вид, что всё так и должно быть, смотрел в телефон и даже головы не повернул, когда почувствовал прикосновение. Омега промолчал, вернулся в прежнюю позу, наскоро собрал свои вещи, и как только учитель сказал долгожданное «свободны», подскочил с места, перешагнул чужие колени, и ретировался из класса, чем удивил всех, кроме альфы, которому и старался показать своё пренебрежение.        Учиха шёл быстро и был в шаге от того, чтобы просто выбежать из школы, потому что его преследовали, долго и верно — через школьные коридоры, в отцовской машине, в его комнате. Он пронёс с собой запах медовых цветков и мандаринов через половину города. К счастью, от него удалось отмыться, правда, ненадолго. Следующим утром Наруто ждал его у шкафчиков со сменкой.        Саске остановился в метре от него, альфа улыбнулся. Казалось, он слышит как в голове омеги звонит колокол, который, должно быть, отлит из всех колокольчиков ландыша, весенних цветов, фарфоровых колокольчиков, стеклянных, водяных или воздушных — от волнения его голова, словно поющая роща.        Учиха не стал здороваться, его тактика игнорирования ещё никогда не подводила. Он игнорировал альфу, альфа игнорировал его поведение, даже когда ему в лицо чуть не прилетело маленькой дверцей. Он наблюдал за омегой, пока тот переобувался, неожиданно начал разговор, точнее, монолог не требующий поддержки собеседника, и провёл его до дверей кабинета, где простился и ушёл на свой урок.        Или не ушёл. Когда Учиха покидал класс, альфа его уже верно ждал. Вновь монолог. Наруто много говорил, и Саске, к своему собственному удивлению, слушал его достаточно внимательно, хотя и не собирался этого делать. Наверное, всё дело в его приятном слуху голосе; а может потому, что Учиха находил много чего интересного в речи собеседника, так что было сложно сказать в чём была причина его внимания — в странных историях или их рассказчике. Одни думают, что говорят, другие говорят то, что думают, но процесс разговора всегда включает в себя составление связных мыслей голосом нашей личности. А Наруто… У Наруто в голове сидели обезьянки с пишущими машинками и генерировали какой-то текст хаотичными ударами по клавишам. Порой то, что он выдавал было по-настоящему завораживающим в своей непретенциозности и самобытности. Вдобавок, согласно теории о бесконечных обезьянах, одна из них рано или поздно случайно напишет шедевр Шекспира; такая обезьяна обычно заканчивала все потоки сознания Узумаки. И подобно хорошей концовке в фильме, способной сгладить впечатление о предыдущих косяках, завершающая мысль позволяла забыть о прошлых глупостях.        Саске даже кое-что запомнил, естественно, нехотя. Чтобы не возникало неловких вопросов в каком захолустье Наруто жил до этого, свой родной город он просто и лаконично называл — Родина. Через каждые два — три предложения истории он вставлял шутку, и к своему ужасу Учиха находил некоторые из них достаточно забавными, чтобы его губы еле — заметно трогала улыбка. В подобные моменты он отворачивался, потому как не хотел, чтобы Наруто подумал, что омеге это нравится.        День за днём, каждый раз новые истории, возможно, безынтересные без мелодичного красивого голоса, который преследовал Саске повсюду, — даже уже озвучивал им некоторые мысли. Это было не страшно, когда омега проигрывал в своей голове возможные диалоги между ними, но когда бархатистый тон звучал просто так, он начинал беспокоиться и прерывать мысли прежними, такими, какие были до встречи с шумным альфой.       Когда Наруто был в школе, но не шёл рядом, Саске смотрел ему в спину через толпу. У альфы были такие же громкие друзья, а потому найти их никогда не составляло труда.        Наруто всегда что-то говорил, а в редкие моменты, когда молчал в одиночестве, сидел как упавший духом ангел — с поникшими крыльями и безжизненными губами. В те извечные несколько минут, когда он обречён оставаться наедине с собой, его крылья обретают опору в виде зонтичных спиц. Учиха находил в подобных картинах своеобразное очарование, не потому что Узумаки его раздражал, нет, потому что в эти моменты молчания он показывает ту часть себя, что старательно прячет ото всех. — Я, кстати, очень неплохо готовлю. У меня на Родине по-другому было невозможно: или научись готовить, или ешь овощи сырыми. Могу принести тебе бэнто. — Нет, спасибо, я с опаской ем чужую еду.        Узумаки опешил, впервые за долгое время услышав ответ. Не случайное слово, не просьбу заткнуться, а ответ. Похоже, Саске довёл альфу практически до отчаянного смирения. — Если бы я захотел тебя убить, то выбрал бы более гуманный способ. — Приятно слышать, что ты бы подошёл к моему умерщвлению с крайней заботой.        Наруто улыбается, пожимает широкими плечами и смотрит куда-то вверх, а потому впервые за долгое время их «совместных походов врознь» ничего не говорит, молчит блаженно, а губы его остаются живыми. — Ты занят чем-нибудь в начале каникул? — омега неоднозначно наклоняет голову вбок. — Тогда, может, сходим вместе в праздничный городок? Там открыли каток, продают горячее вино и забавные побрякушки с драконами. — Наруто, я не заинтересован сейчас в отношениях. Давай вернёмся к тому лекалу, когда ты обижал мою причёску, а я твои умственные способности?        Альфа коснулся своего уха с выражением крайнего дискомфорта, плотно заткнул проход пальцем и сделал несколько движений вверх-вниз, как обычно делают, когда его закладывает. — Прости, стрельнуло что-то, и эти несколько секунд я ничего не слышал.        Саске вздёрнул бровь и повторил слово в слово. — Нет, прости, ничего, наверное, просквозил. — Я могу повторять это вечно. — Проблемы с ушами у меня так же хронические, так что там с каникулами?        Омега опустил свой взгляд, коснулся пальцами губ, чтобы остановить движение их уголков вверх, другой рукой махнул на прощание и развернулся. Наруто наблюдал за фигурой, одетой в лёгкий, развевающийся, мягкий, до безумия тонкий — как у призрака — костюм из серой фланели, до тех пор, пока она не скроется за дверью кабинета.        Дурманящий запах бузины и мандаринов его уже практически не беспокоил, Саске привык к его шлейфу на собственной одежде. Возможно, этого запаха на ней и вовсе не было, а омега для себя его придумал, потому что помнил каждую ноту наизусть. Постоянная близость Наруто начинала вырабатывать свою алхимию, его взгляды на омегу как на чистое воплощение роскоши, иногда смешливые, иногда поистине заботливые, как умел смотреть только он.        После этого разговора Учиха впервые подумал о Наруто как о «альфе», как о человеке, с которым можно строить отношения. Конечно, не всерьёз, как он говорил сам себе. Саске предпочитал более солидных людей, кого-то, кто впишется в его семью, ибо потому что среди таких людей рос, таким становился сам. Наруто был соткан из света и плоти, весь такой живой, источающий праздность каждым своим жестом, он говорил всё так, как видел, чтобы люди знали, что именно творится в его голове, не умел лукавить, держать эмоции в себе — если кто-то ему не нравился, то точно об этом знал.        Удовольствие одиночки медленно покидало омегу, с Наруто и без него. Ранее, благодаря ему, Учиха становился самодостаточным, интимно обладая независимостью от других, а те служили, сами того не ведая, его наслаждению, которое даже наяву придавало малейшим движениям вид наивысшего безразличия по отношению ко всем прочим. А теперь его настигла некоторая неловкость, и мысль, что он с радостью будет укладывать в постель себе какого-нибудь альфу, нещадно била его, как будто лбом прикладывался о гранитную плиту.        Наруто об этом не переживал, если он что-то чувствовал, то значит так и надо. Если приглянулся неразговорчивый, замкнутый омега, походящий на холодный камень, то это само собой разумеющееся, и вообще, самый живой мир и самые нежные люди, они из мрамора.        Саске идёт по коридору, чувствует на своём плече чужой взгляд, а после слышит голос, его окликнувший. Наруто догоняет его после занятий и трогает за локоть. — Ты не ответил мне словами, а потому я вынужден интерпретировать твоё молчание как «да, я пойду с тобой гулять, время, когда можно меня забрать, я пришлю тебе смс-кой». — Ты не так всё понял.        Омега забрал сменную обувь из ящичка и начал обуваться. — Хорошо, я заберу тебя, когда мне будет удобно. — Только осторожно, у нас во дворе очень злая собака.        Саске ставит обувь на место и замечает небольшой листок красного картона в форме сердца. Подобное обычно дарили на день Валентина, а для него было ещё рано. На обороте открытки с шёлковыми нитями аккуратно выведено « Люблю тебя». Омега сводит брови, поднимает глаза на альфу, который так же склонился над признанием, и выжидающе дёргает плечом. — Это не мой почерк.        Открытка была отброшена в сторону. — Конечно не твой, ты же писать не умеешь.        Омега так и не ответил на вопрос, изобразил незаинтересованность и отвернулся, чтобы направиться к школьным дверям, но не успел сделать и шагу, как широкая ладонь легла ему на живот и остановила, а следом Наруто необычным для себя трогательным порывом запечатлел на беззащитно открытой шее влажный поцелуй.        Альфа извернулся точно в танце, оказавшись впереди, подмигнул и скрылся из виду, а Учиха от подобной наглости почти что выронил сумку из рук.       «Земля ускользает у меня из-под ног.» — эту фразу он читал и произносил тысячи раз, но не чувствовал её. Сейчас понял. Ведь стоило хотя бы на мгновение задержаться на моменте, когда его раз за разом, подряд посещали воспоминания о нежном прикосновении чужих губ, чтобы почувствовать под ногами дрожь земли, влекущую в ту же бездну, в какую неизменно падаешь ночью, когда засыпаешь. Саске стоял посреди коридора и падал. Ни одна протянутая милосердная рука созданного им культа одиночества не захотела его удержать. Несколько утёсов, может быть, и протягивали ему свои каменные руки, но при этом так, чтобы он не смог бы за них ухватиться. Он падал. А чтобы оттянуть момент последнего удара — ведь ощущение падения пьянило его, равно наполняя и безнадёжностью и счастьем, и кроме того, страхом пробуждения, возвращения к событиям в прошлом, когда всей этой оттепели в его душе не было — он нагромождал катастрофы, несчастные случаи вдоль вертикали пропасти. Он призывал невероятные препятствия на пути к конечному пункту, не позволяя себе проявить к Наруто ни капли симпатии.        Это было нечестно и беспардонно! И тем не менее, вернувшись домой, он почувствовал, что прелесть чужого поступка околдовывает его. Что-то новое, вроде ощущения превосходящей чужой силы, окутывало его. Он чувствовал как вздуваются мускулы чужого плеча, его обхватывающего, и Наруто в его воспоминаниях становится похожим на высеченную из камня статую, подобную шедеврам Микеланджело.        Раздеваясь перед сном, Саске посмотрел в зеркало и немного покрутился. Он не понимал, что особенного альфы находят в омежьих телах, они были такие же как у бет и альф, кроме того, что лично Учиха был слишком бледен, его фигура была точно из слоновой кости, без видных волосков, обтекаемая, даже в местах, где виднелся его скелет. Ему не интересно думать об этом, он быстро натягивает пижаму и уходит в ванную комнату.        Омега никому не даёт свой номер телефона, если только в этом нет большой необходимости, у него нет профилей в социальных сетях, а потому Наруто мог доставать его только при встречах. Как только наступали выходные, Саске вновь оказывался вне его досягаемости, сидел, что-нибудь читал в уже непривычной тишине - это же надо за те несколько школьных часов ему так надоесть!        День близился к вечеру, семья Учиха собралась в зале, скорее случайно, чем следуя какой-нибудь традиции — Микото и Фугаку смотрели кино, Саске сидел в углу дивана, потому что любил читать в том освещении, а Итачи просто задержался на пути из кухни в свою комнату. Телевизор был единственным источником шума, а потому неожиданный звонок в дверь заставил вздрогнуть всех присутствующих. Вновь заиграло кино на фоне, но всё внимание уже было устремлено к входной двери, за которой притаился незнакомец. Итачи был ближе всех к коридору, а потому пошёл открывать.        Диалог с кем-то за дверью был короткий, когда альфа появился в гостиной, он первым делом обратился к Саске: — Это к тебе.        Под пристальным взглядом родителей омега отложил в сторону книгу, встал с дивана и неуверенным шагом направился к входу.        От ночной свежести, проникавшей сквозь приоткрытую дверь, его охватывала дрожь. За ней стояла знакомая высокая фигура в яркой оранжевой куртке, виляла коленом и светилась золотым нимбом от уличного фонаря. Наруто поздоровался, и Саске испуганно покосился в сторону гостиной, ему не хотелось, чтобы родители видели альфу, который за ним ухаживал. Узумаки не был с ним солидарен: он почти не говорил, а пел, как эолова арфа, и ветер, проходя под его руками и у лица, уносил голос далеко в комнаты.        Омега прошипел, вышел в тонком свитере на крыльцо, закрыв за собой дверь, и сложил на груди руки. — Какого чёрта ты припёрся? — Я предупреждал, что приду, когда мне будет удобно. — Молодец, пришёл, посмотрел, и уходи восвояси. — Только с тобой, кстати, я хотел купить цветы, но ты, вроде как… — Даже не думай. Я никуда не пойду, — Саске потянул плечи вперёд при очередном порыве ветра.        Наруто вновь подёргал себя за ухо, изображая глухоту, а после резким движением стянул с себя куртку и накинул её на покатые от холода плечи. Нагретая чужим телом ткань быстро распространила свой жар на немного озябшее тело под ней, заставив одеревеневшие мышцы расслабиться, а омегу неуверенно опустить взгляд. — Сколько времени тебе нужно, чтобы собраться? — Нисколько. — Ты же понимаешь, что я не уйду отсюда? Я буду звонить, пока ты не уйдёшь со мной, а если не уйдёшь, то я нарвусь на разговор с твоими родителями, что будет тоже неплохо, потому что я представлюсь как твой парень. У меня есть достаточно аргументов, чтобы они мне поверили, даже если ты будешь отнекиваться. — Дома сочинил? — Я, в отличие от тебя, — альфа сделал на это акцент с упрёком, — готовился к нашему свиданию.       Наруто самодовольно улыбнулся и встал, задрав подбородок и развернув плечи, как стена или скала. Стена эта была не так уж и широка, но от неё на мир обрушивалось столько величия, столько спокойной силы, что Саске впервые в жизни отступил, стянул с себя куртку, чтобы вернуть обладателю, а когда повернулся к двери, что-то неразборчиво ляпнул, даже сам не знал что, но оба поняли этот звук одинаково.        На фразу «я выйду немного погулять» родители синхронно переглянулись, но добрый жест Микото спас омегу от расспросов отца, а после послышалось «он уже взрослый».        У себя в комнате, стоя перед зеркалом, он вновь стал бледным робким школьником, сгибающимся под тяжестью неуверенности и новизны. Для себя он решил, что не станет наряжаться, оденется так, как обычно — в штаны из синей саржи, в длинную чёрную, почти как школьную блузу с белыми фарфоровыми пуговицами на спине; в носки из чёрного хлопка, которые скрывали его едва обозначенные икры и такого же цвета туфли. Он носил чёрное не в знак траура по кому-либо, но вид у него был трогательный.        Когда он забирал куртку из прихожей, попрощался с родными, а после поспешил выйти из дома к ждущему его альфе. — Ох, ты быстро собрался. — Потому что тебе везёт, как самому дьяволу.        Наруто был переполнен за себя гордостью, а потому, казалось, светился больше, чем прежде. Он вновь заговорил, рассказывал о том, как математик пришёл к нему домой, чтоб лично показать задницу — так он называл свои результаты. — Я думал, он пришёл показать её твоим родным. — Пусть найдёт их сначала, я не смог, может, у него получится.        Саске ненадолго замолчал. Он знал, что за Наруто присматривает опекун, но считал, что это вынужденные меры, потому как он несовершеннолетний, а родители где-нибудь в командировке. Омега подумал извиниться, но не сделал этого. Слова только возникли в горле, и тут же его лицо снова закрылось, как клевер в сумерки. — За тобой же должен опекун присматривать. — Этот старик больше времени проводит у женской бани, чем дома, мне его отлавливать что ли, чтоб он за мной следил? — Узумаки тряхнул светлой шевелюрой. — Ладно, не будем об этом, — тёплая ладонь подхватила омегу под руку, — я намерен сегодня повеселиться от души. — А я нет. — С твоим вечно недовольным лицом я уже смирился.        Они шли до городка пешком через парк, обвешанный тысячей звёздочек из гирлянд. Было холодно, по крайней мере для Саске, его рот выпускал пар, который быстро таял в морозном воздухе, но Наруто будто только спустился со снежных гор. Альфа оделся потому, что нужно было для вида, шарф бессмысленно болтался где-то у его живота, шея, не прикрытая горловиной бежевого свитера, немного краснела от внутреннего жара, а куртка болталась на его предплечье. При всём этом у парня руки оставались тёплыми.        Учиха смотрел на него из-под полуопущенных ресниц. Медовый, хрустальный голос окружал его точно заботливое облако, где был только он и альфа. Наруто выглядел не так, как другие знакомые Саске, он ведёт себя как хулиган, дружелюбный хулиган, и выглядит так же — сильный и мускулистый. Были в школе парни и покрупнее его, намного крупнее, обычно завсегдатаи кружков и спортивных залов, мышцы Наруто были другие — жёсткие, гибкие, как стальные канаты, настоящая «дворовая» сухая стройность. Учиха видел его стремительным, хамоватым, руки в карманах, посвистывающим.        Омега остановился и пожал плечами. — Чего ты добиваешься? — Тебя. — Зачем? Вокруг много других красивых омег. — Красивых? — альфа наклоняет голову в бок в жесте недопонимания. — Ты про отработку? Это просто комплимент, честно признаться, ты изначально даже не совсем в моём вкусе был. Не подумай ничего такого, я просто раньше предпочитал более… — Наруто сделал руками плавный жест, и Саске понял, о чём он говорил — о женственности. — Но это было тогда. Твой умный взгляд, твои манеры, твой независимый вид, очаровательное ворчание произвели на меня приятное впечатление. Я видел все твои выступления, и ты был таким идеальным, правильным. Поэтично нелюдимый, одинокий. Ну, и твой запах — я думаю, это судьба. — Проще говоря, тебе понравился мой запах, а остальное ты додумал сам. — Мне понравился твой запах, но влюбился я в твою улыбку. — Я не улыбаюсь. — Ты сделал это при нашей первой встрече. — Это была ухмылка. — Самая очаровательная из всех, что я видел. В этом был весь ты. Кто угодно может иметь мягкость твоих волос, цвет кожи, твою походку, но не взгляд и эту редкость. — То есть, я понравился тебе при первой встрече, но ухаживать ты начал только после того, как я сказал, что не дам тебе? — тон омеги предполагал, что это будет звучать, как констатация факта, но на деле всё слышалось как просьба опровергнуть чужие сомнения. — Я присматривался, ощупывал почву, просто так совпало. Твоя острота показалась мне забавной.        Наруто как и всегда был слишком честен, то ли намеренно, то ли наивно открытым. Саске это понравилось. Понравилось, что альфа говорит только то, что по-настоящему чувствует, не возводит всё в абсолют, не строит воздушных замков и не обещает их омеге. Учиха осознал, что всё то время их странных, односторонних разговоров, он ни разу не усомнился в честности Узумаки, хотя никогда раньше так не делал с чужими людьми. Возможно, так случилось потому, что он до тех пор считал альфу глуповатым, сейчас верит потому, что Наруто загадочным образом к себе располагает, даже не открывая рот.        Ночь сгущалась, с нежностью возводила жёсткие постройки из широких поверхностей, заполняла их тенью. От деревьев остались только ветвистые силуэты, а за ними, точно маленький звёздный островок, куполом из света виднелась новогодняя ярмарка.        Саске снова замолчал и возобновил шаг, и как только альфа продолжил рассказ, почувствовал умиротворение.        Луна поднималась в небо с торжественностью, рассчитанной, чтобы произвести впечатление на людей, которые не спят. Тысячи звуков, которые составляют ночную тишину, теснились вокруг них. Впереди слышался гомон и смех, звон меди, бурление вина и музыка каруселей с лошадьми. Они медленно шагали по длинным аллеям, ориентируясь на звук. Наруто говорил, а Саске редко что-то отвечал, больше кивал головой и хмыкал, но альфу это никак не расстраивало. Он, на свой расхристанный вид, был счастлив. Заразительно счастлив.        В праздничном городке играла музыка — инструментальная, немного с джазовым мотивом, как в лучших традициях бродвея. Наруто подсвистывал в ритм: свистел он чудесно, с металлической пронзительностью и виртуозностью, это было не последней чертой в его привлекательности. В школе ему завидовали, и многие парни хотели научиться делать это так же.        Среди стоек с закусками, вином и «забавными побрякушками» было людно, на вкус самого Саске — практически невыносимо, он по обыкновению не переносил неуправляемые толпы, а потому когда альфа неожиданно предложил омеге отставленную в сторону и согнутую в локте руку, он согласился и обнял её. Возле горячего тела волнующий запах бузины и мандаринового эфира был почти опьяняющим, чудесный запах, как у любимого парфюма.        Наруто покупал вино, а Саске оглядывался и слушал песню на французском. — На японском бы поставили что-нибудь, — заметив внимание омеги, прокомментировал альфа, — а ты вроде как посещал кружок французского. — Просто нужно было куда-нибудь вступить, я его серьёзно не учил, а потому на слух различил в песне только «побей людей, прикончи кошку».       Наруто рассмеялся. — Что бы это значило, — он протянул стаканчик с горячим напитком. — Что я не знаю французский? — Ты милый, когда позволяешь с собой поговорить. — Что мне остаётся, когда ты шантажом выманил меня на свидание? — Так у нас всё-таки свидание? — С твоих слов.        Наруто сдался, он больше не предпринимал попыток выманить из Саске каких-нибудь признаний. Ему было достаточно, что омега отвечал ему и не делал вид, что ходит один.        Они говорили о школьных кружках, о тестах и учителе математики. Неожиданно, как очень часто происходило, но к этому невозможно было привыкнуть, альфа прекратил разговор, сделал выпад и указал в сторону катка. «Нет» Саске осталось позади, когда его дёрнули к стеклянной будке, обхватив ладонями за талию, подняли над землёй и внесли внутрь, точно куклу или непослушного ребёнка. Сопротивляться было бесполезно, бесполезным было даже ничего не делать — Наруто заботливо оплатил две пары коньков, и так же придерживая омегу рукой, подтолкнул его к скамейкам вдоль стеклянных стен. — Я не умею. — Тебе и не нужно, я буду рядом, если вдруг ты попытаешься упасть.        На них умилённо смотрели некоторые пары, когда Саске изображал мебель, не желая самостоятельно шагать к смерти на катке, а Наруто заботливо опустился перед ним на колено, чтобы собственоручно обуть.        Непоправимое свершилось, и омега, смирившись и привыкнув к этому, принялся за поправимое. Как снимают пальто, он избавился от мысли попытки побега, но мёртвой хваткой вцепился в чужую куртку, потому что если Учиха отправится на тот свет, ударившись об лёд, то утянет наглого альфу за собой.        Лёд под ногами был небезопасным, белый, исцарапанный и твёрдый, как бетонная плита. Саске натянулся как струна, сделал ноги деревянными и держал их на постоянном расстоянии друг от друга. Нельзя было делать шагов, махать руками, бороться с земным притяжением — он просто скользил вперёд от тычка, и только уверенные движения Наруто внушали ему спокойствие. — Ты часто катаешься? — Нет, — альфа отрицательно покачал головой, — на коньках нет, но на роликах катался, разницы особой не чувствую, разве что тормозить приходится немного по-другому.        Саске хотел съязвить про другие свидания, но обо что-то на ровном месте споткнулся и в надежде сохранить равновесие повис на чужих плечах. Наруто его обнял в ответ, куда более нежно и без какой-либо необходимости. Не имея возможности контролировать скорость, омега слишком тесно прижимался к альфе, а потому при каждом движении ощущал его мощные бедра, тяжёлые руки, которые лежали чуть ниже талии и поглаживали его бока, вздымающуюся грудь и живот. — Ты привёл меня сюда, потому что хотел облапать? — Да, — губы Наруто очерчивает довольная улыбка, — и мне нравится то, что я нащупал.        Саске специально громко цокает, чтобы альфа услышал его недовольство. — Чтобы было честно, тоже можешь меня потрогать.        В тесноте чужих объятий было тепло и уютно, можно было даже забыть, что под ногами нет устойчивой земли, и что подобные вольности Учиха раньше никому не дозволял. На странное предложение ответа не требовалось. Он крепче схватился одной рукой за плечо, а другую положил на крепкую шею с дорожкой золотых волосков от затылка к холке, и трогать их кончиками пальцев показалось ему несколько интимно. Наруто послушно наклонил голову вперёд.        Коньки Саске уже снимал сам. Ему даже немного понравилось на них кататься, конечно, он не вернётся на лёд в одиночку, но если кто-то будет его сопровождать, то возможно. Кто-то, у кого хватит терпения пропускать мимо ушей его притворное «нет».        Они едят сладкую вату, смотрят вечернее огненное шоу перед огромной украшенной елью, перекусывают странными бутербродами, а после, когда написали родители Саске, медленно направляются обратно. И как бы до этого омега не любил молчать, весь путь по аллеям он поддерживает спор. Они накручивали друг на друга свои фантазии, которые сплетались, словно мелодии двух скрипок, так что получался некий невероятный клубок, скрученный туже, чем заросли лиан в бразильской сельве*, и ни один из собеседников уже не был уверен в том, что продолжает собственную тему, а не тему другого. Эти игры велись сознательно, не для того, чтобы обмануть или запутать, а для того, чтобы очаровать. Без усилия они спорили странным языком, Наруто словами, а Саске движением плеча, взмахом ресниц, и тихим «хмм», чем вызывал в альфе сладостную растерянность, чем-то подобную волнению, которое человек испытывает, когда читает книгу, смотрит на картину, слушает мелодию. Так изящно, неожиданно, ясно и светло разрешался их конфликт. Доказательством тому служит душевное умиротворение, которое возникало следом.        Они остановились чуть дальше толпы молодёжи, что фотографировалась у красивых стриженных кустов, поближе к деревьям. — Мне проводить тебя до дома, или… — альфа посмотрел на телефон в руках омеги. — Нет, поздно уже, меня заберут родители, — слово «поздно» отозвалось эхом в голове, — ты далеко живёшь? — Нет, мой дом прямо рядом с автобусной остановкой, так что я доберусь до него спокойно.        Саске кивнул и замолчал, наблюдая за тем, как альфа крутит головой, оглядывается, а после задирает её и задумчиво улыбается. — Омела. — Я буддист, — отвечает Учиха и так же поднимает глаза, чтобы увидеть густую веточку с белыми ягодами, подвязанную к дереву. Они висели повсюду. Он мельком смотрит на экран телефона, за спину на дорогу, где должна была остановиться машина его семьи, и на альфу перед собой.        Он всё ещё холодный и независимый, сильный и самодостаточный, прекрасно — одинокий, но впервые за долгое время такой чистый и прозрачный, как вода, в которой самым потрясающим образом затихают мелодии чужого хрустального голоса. Когда альфа опустил голову, по его губам скользнули чужие губы, так быстро и мимолётно, что это едва можно было назвать поцелуем, но их тепло, оставшееся на коже, ещё долго не угасало. Омега, неприступный, нелюдимый, спокойный и бесстрашный, как небесная стихия, просто убежал от него, попрощавшись подобным образом.        Наруто сунул руки в карманы и улыбнулся ему вслед. Саске — не холодный неотёсанный камень, каким казался в начале. Он — жеода*. — Лантерн руж — приз гонщиков Тур де Франс, которые заняли последнее место. — Однорукий бандит — игровой автомат со слотами. — Сельва — влажные экваториальные леса в Южной Америке. — Жеода — замкнутая полость с аметистами, хрусталём и т.д в осадочных породах.