Белый шум

— Ты совсем поехавший, что ли? — взвизгнул молодой парнишка, я не помню ни его лица, ни возраста. Я поморщился от начавшей разрастаться боли, тупой и мерзкой боли во лбу. — Слушай, не хочешь если, не надо. Никто тебя здесь не держит, — я пьяными глазами вычленял из липкой темноты его худые ноги и белую кожу. Хотелось нагнуть его и, навалившись, зажать рот рукой. Или даже не зажимать, просто трахнуть. В паху потяжелело. — Ну, почему, я хочу, — опомнился парень и снова включил в себе милашку, я фыркнул. — Но не здесь, пойдём в спальню? — Пошли, — улыбаюсь и щипаю его за ягодицу, нервно оглянувшись на улыбающуюся с фотки Аню. Стоящий рядом енотик, казалось, сверлил меня укоризненно своими чёрными глазами-бусинками. Дергаю плечами, отгоняя дурные мысли. Я не работаю уже четвёртый месяц. Время, которого мне так отчаянно не хватало, теперь душит. Все дни мои, только мои, целиком и полностью, а я не знаю, чем заняться. Начал коротать их, цепляя парней в клубах и приводя к себе домой. На девушек и смотреть не могу. А с парнями… С ними не считается, это не измена. Вжимаю парнишку в стену, властно хватаю его за подбородок. Такая мелочь, а его уже ведёт. Дышит тяжело, ластится, пьяно хихикая. — Тебе сколько лет-то? — хмыкаю и кусаю его за скулу. — Не посадят? — За геев не сажают, — хохотнул он и обхватил меня руками, притягивая ещё ближе, хотя я уже выгнул шею. — Будем считать, что это в клубе накосячили, если проник несовершеннолетний. Так полицейским и заявлю, — я лукавлю. Я не люблю их, стараюсь избегать. Последний с ними контакт ничем хорошим не закончился. — Ага, оттрахают тебя дубинками, неделю кровью будешь срать, — мелкий хватает меня через штаны. — И вот так стоять уже не будет. — Ну так успевай, — нетерпеливо сжимаю его бока, он меня правильно понял, вижу по его хитрой ухмылке. Тащу парня за собой в глубину спальни, к кровати. # Я забыл, что такое сон. Уже давно. Пятый год на этой адской работе, на которой ничего, кроме должности и растущей зарплаты, не менялось. Тот же шеф, несколько тех же коллег, которым не так повезло. Я единственный в нашей фирме сотрудник, доросший до заместителя за такой короткий срок. Парни хмыкают, списывая это на невидимых «покровителей», и им не понять, что я отдаю за те нули в банковском счету. Уже пять лет, как Аня живёт со мной в этой неразберихе. Спим мы с ней раз в неделю, а то и месяц. От усталости банально не встаёт. Помню, как мы с ней радовались моей удаче, когда из двадцати двух кандидатов выбрали именно меня. И с тех пор я все глубже увязал в бесконечных командировках по всей стране, квартальных отчетах и корпоративах, после которых она молча забирала моё пьяное, глупо хихикающее тело. Пару раз мы с ней крупно ругались, эти же два раза я отправлял её в больницу. Стресс, обида и усталость смешивались в адскую смесь. И я избивал её, кричал о несуществующих изменах. Мне мерещилось, что у неё непременно есть любовник, что она все ещё со мной из-за денег. И мне казалось, если я куплю ей новый ноут вместо её нынешнего, гудящего и жутко горячего, она уйдёт от меня. Что ей больше ничего от меня не нужно будет. По той же причине я дарил ей всякие глупости, по типу кружек или фоторамок. Конечно, я видел в её глазах обиду и разочарование, но ничего не мог с собой сделать, в душе я выдыхал свободно и расслаблялся. До следующей годовщины или Нового года. Мне думалось, что она от меня не уйдёт. Что ещё месяц, ещё чертов месяц я потерплю до зарплаты, счёт вырастет ещё немного, и я непременно уволюсь. Хлопну дверью как в фильмах, раскидаю опостылевшие отчёты и сверки. Что приеду домой, схвачу Аню в охапку и помчусь с ней в аэропорт. В Чили, она рассказывала мне о каком-то лыжном курорте, где хотела бы пожить. Так я и работал. Спал урывками, часа по четыре в сутки, иногда мы с ней не виделись неделями — у неё на носу дипломная работа, и так вышло, что я даже не знаю, о чем она. Я и не помню, на кого она училась эти пять лет. # Просыпаюсь хоть и с тяжёлой головой, но и без жажды. Меня мелко потряхивает, когда я вытягиваю вверх руку. Раскрываю пальцы, будто пытаюсь что-то поймать. Не болят. Не дрался. Уже хорошо. Слышу чье-то сопение рядом, заинтересованно оборачиваюсь. Как-то в суматохе и под градусом не замечал у него огромного, на половину лица родимого пятна. Оно россыпью покрыло его скулу, не зацепив бровь, уползло наверх, под корни волос. Пятно это меня почему-то не отпугнуло. Странно. Никак оно не вяжется с его вчерашним, весьма доступным поведением. Чёрт, и имени его не помню. Охнув, перевернулся на другой бок, лицом к нему. Круглое, почти девчачьей формы лицо, яркие губы, словно покрытые помадой. Ткнул пальцем. Нет, не помада. Кожа мягкая, тёплая. Веду пальцем вверх, к его скуле. Пятно не выпуклое, кажется, это и не пятно вовсе, а будто щека его отличного от всего лица цвета. Хмыкаю и запускаю пальцы в его каштановую шевелюру. Мягкие, мне нравится. Улыбаюсь собственным мыслям. Странный он. — Это невус Ота, — промычал парень, не открывая глаз. — Обычно появляется у женщин-азиаток. Тут, как видишь, матушка-природа дважды промахнулась. — И давно ты проснулся? — хмыкаю, не отпуская его волосы. Совсем не хочется рушить это одноразовое знакомство неловким прощанием и вызовом такси. — Сразу же, как ты начал мои губы щупать, извращенец, — хихикнул парнишка и укутался в одеяло до самого носа. — Я уеду, не переживай. Просто дай поспать, а? — Завтракать будешь? — я не мог глаз оторвать от его щеки. Казалось, что сотни мелких, бледных родинок собрались вместе и ушли в отрыв. — Знаешь, я вот сейчас понял, что щека твоя похожа на вечеринку. — Ась? — он удивлённо таращился на меня, высунув лицо из-под одеяла. — Ты сам не видишь? — ткнул его куда-то в висок. — Вот явно бар, их здесь больше всего. А тут танцпол, не замечал разве, какое между ними пространство? А чуть ниже, у носа, и вовсе фейс-контроль, не всех пускают. А бровь у тебя в роли служебных помещений, поэтому и пусто, нет родинок. — Кхм, — он явно о чем-то думал. — Расстроился? И правильно, родинки твои те ещё алкоголики, это ж надо такой гурьбой бар окружить! — мягко улыбаюсь и целую его в щеку. — Меня Женей звать, а тебя? — Саша, — хихикнул парень и прижал меня к себе. — Надо бы зубы почистить, но вставать так лень. — Тонкий намёк на запах? — ухмыляюсь и нащупываю через одеяло его бедра, он тут же стискивает их, обхватив мои пальцы. — Можем в наездника поиграть. Никогда не спал с парнем днём, хороший шанс. — Ой да замолчи уже, — смеётся, прижавшись губами к моей шее. Хитрец, как-то понял, что это моя самая большая слабость. — Может, в душ? — Попа слиплась? — тихонько посмеиваюсь, вставая с кровати. — Да, но не от сладкого, — вздыхает Саша и идёт за мной. По пути он заглядывает в гостиную и тут же тушуется. И я знаю, почему. Но говорить об этом нет желания. — Слушай, я все думал, померещилось ли мне. В общем, скажи прямо, ты сектант? — Что? — удивлённо на него смотрю, чувствуя, как к горлу подкатывает хохот. — Ну, это… В гостиной. У тебя там алтарь какой-то. А кто на фото? — он медлит у душевой, краснеет. — Бывшая, — выдавливаю из себя эту ложь, настрой весь тут же пропадает. — Её изнасиловали и бросили на улице. Замерзать. # Когда я поднялся на свой этаж и нашарил в кармане ключи, уже слышал её тихие шаги. Время пять утра, но я знаю, что она не спала. У нас совсем недавно появился своего рода ритуал. Она ждала меня с работы, а затем мы с ней обязательно ложились спать. Глаза невольно скользнули по шрамам на её предплечьях — забывшись, я швырнул её чересчур сильно. И она упала на наш стеклянный столик, располосовав кожу на руках стеклом. Застонав, столик выдержал ее вес, но когда я навалился сверху, стремясь взять ее здесь и сейчас, максимально грубо и больно, он не выдержал и треснул. Я тогда жутко запаниковал. В Скорой она отшучивалась от хмурого взгляда врача, твердила, что упала сама. Запнулась. Но с её начавшим цвести синяком на щеке получалось плохо, это я понял по тяжелому взгляду молодого фельдшера. Мы тогда разругались из-за мелочи. Я впервые смог приехать в восемь с чем-то, мы с ней даже занялись сексом, но потом меня переклинило. Она слабо реагировала на мои ласки. В голове вспыхнули подозрения о любовниках, стало обидно. И меня понесло. Я не думал тогда, что уставать может и она. Что и у неё бывают паршивые дни. После, взяв первый за полтора года отгул, я явился в больницу, едва я зашёл в её отдельную, ВИПовскую, палату, меня замутило. Я видел её синяки при ярком дневном свете, перевязанные руки и вовсе меня добили. Я расплакался. Как нашкодивший мальчишка, я боялся подойти, мне было стыдно. # Саша понятливо молчит, принимает из моих рук полотенце, шампунь и одноразовую зубную щётку. Он неловко сжимает её в руках, кивает сам себе и, видимо, расстраивается ещё сильнее. Мнется, явно хочет что-то сказать, нерешительно открывает и закрывает рот. Тихонько закрываю за собой дверь и прислушиваюсь к шуму воды. Думать о собственной лжи вообще не хочется. Значит, именно так это и происходит? Кто-то спросит о ней, и мне придётся снова лгать, на словах её убивая? Надо перенести фотографию. Например, в кладовую. Там её никто не увидит, не спросит и, собственно, не придётся лгать. Киваю сам себе и облегчённо улыбаюсь. Все наладится. Все будет хорошо, обязательно. Я пошел на кухню. Все ещё тяжёлая голова начала болеть, ноющая, тупая боль прямо возле глаз. Включаю наспех чайник и зажмуриваюсь. Пытаюсь отвлечься, думаю о душе, о Саше в нем и о вечеринке на его щеке. Растираю переносицу и жду, пока вскипит вода. Вроде отпускает. Наливаю воды из-под крана, медленно выпиваю. И в самом деле нужно почистить зубы. Но не сейчас, позже. Достаю из холодильника сыр, разрезаю полосками, кладу на хлеб. Включаю микроволновку, когда слышу его мокрые шаги по ламинату. — Спасибо, — неловко улыбается и садится за стол. Наливаю ему кипятка, кладу пакетик. — Только зелёный есть, не страшно? — Да вообще отлично, — он обхватил кружку пальцами. — А сахар есть? — Да, — ставлю сахарницу и горячие бутерброды. — Как ты оказался в клубе? — Одногруппники потащили за собой. Я вчера неуд получил, расстроился. Потом с соседом поругался. Он приебался к моей щеке, начал заливать, типа я ему аппетит порчу. — А ты что? — недовольно хмурюсь. Ну, ничего не поделать, тупые люди всегда будут. — Надеюсь, ты ему врезал? — Я выругался в ответ и психанул, — Саша отвел взгляд. — Сбежал? — понимающе вздыхаю. — Я привык так. Чаще всего обходится просто любопытными взглядами и парочкой неловких вопросов в месяц. А иногда бывает совсем плохо. Я в общаге живу. И Миха, сосед мой, сразу мне дал понять, что я ему противен. От такого проще уйти, — он пожимает плечами и дует на чашку. — И зря. Врезал бы хорошенько, чтоб понял, — хмыкаю и кладу ноги на соседний стул. — Со стороны легко судить, ты вот с этим, — он ткнул себя в щеку. — Вот с этим ты не жил, не поймёшь, даже если захочешь. — Дай угадаю, и себя не любишь? — хмурюсь все сильнее. — Ненавижу, — дрогнувшим голосом отвечает Сашка и снова прячет взгляд. — И зря. Ты красив, умен и сексуален. Что ещё для счастья надо? Молчит. И правильно. Достаю телефон, свайпаю пару раз, нашёл приложение такси. Вбиваю адрес выезда. — Тебе куда такси вызвать? — растягиваю губы в улыбке. — До Волжской, дом 132, — Сашка снова отпил чай, все ещё рассматривая столешницу. — Знаешь, ты занятный. Может, ещё как-нибудь встретимся? — теперь улыбаюсь по-настоящему. Он парень, а парни не считаются. — Хорошо! — лицо его посветлело, и он робко хихикнул. # А сейчас, стоя на пороге своей квартиры, я смаргнул злые слёзы, пока она их не увидела.  — Жень, ты чего застыл? — Аня тепло улыбалась, сонно щурясь. — Заходи, холодно же.  — А, да, прости. Задумался, — я стягивал своё зимнее пальто, не переставая вспоминать тот случай со столиком. — Слушай, ты завтра свободна?  — Пары до семи, а что?  — Может, я заеду за тобой и поужинаем где-нибудь? Расскажешь о дипломе или ещё что, не знаю.  — Правда? — Аня, вспыхнув, радостно хлопнула пару раз в ладоши.  — Да, правда, — я улыбнулся, прижавшись носом к её уху.  — Щекотно, перестань, — хихикнула она. — Кушать хочешь? # Я вернулся домой в очень приподнятом настроении, проведенный в кинотеатре день перетек в ресторанный ужин, а после и в полную секса ночь в гостинице. Сашка на редкость отзывчивый, он словно без слов понимал, когда нужно менять ритмы, позы, интонации. Секс прекращал быть животным инстинктом. Мы словно танцевали. И долго-долго целовались. Я отчего-то прикипел к его щеке, мне снова и снова хотелось целовать его пятна, по разу каждую родинку. А он в ответ млел, плавился и отвечал с такой пылкостью, что и мне сносило крышу. Он хоть и немного тоньше меня, весит килограмм шестьдесят, не больше. И коленки у него такие острые. Улыбаюсь, стягивая обувь. В груди потеплело от одних воспоминаний. Напевая какой-то приставучий мотив, я зашёл в гостиную. И замер. Енот снова сверлил меня недовольными глазами-бусинками, а Аня все так же беззаботно улыбалась. Мне стало плохо. Тело снова зачесалось, мерещилось, будто я под одеялом. Я чувствовал, как пылали мои щеки, а глаза снова защипало. Я метнулся на кухню, освободил крайний ящик. Вернулся в гостиную. Аккуратно перетащил все наверх, спрятал все туда. Я замер, не решаясь закрыть дверцу. Погладил фото и, опустив глаза, захлопнул шкафчик. Надо купить замок. Кивнул сам себе и пошёл в гостиную. Сел на диван и пытался отвлечься. В голове шумело. Я старательно вспоминал эту ночь, постепенно расслабляясь. Мерещилось, что Сашка здесь, снова жарко стонет в шею, вдавливает меня в матрас. Помню, как он раскраснелся, его пунцовые от возбуждения щеки горели, левая ярче правой. На последней все ещё шла та вечеринка. # Я рвал и метал. Мои планы разваливались прямо на глазах. С утра опоздал из-за чертовых пробок, за что на меня наорал чертов шеф. Закрутившись, я изредка посматривал на телефон — ждал конца Аниных пар и хотел позвонить, сказать, что не смогу. Я уже отгонял от себя её грустный голос, представляя, как она расстроится. Но замотался с аудитами так сильно, что очнулся только от звонка. Аня.  — Жень, я, наверное, домой пойду? — я слышал, как она всхлипнула. Глянул на часы. Половина девятого. Че-е-ерт!  — Ой! Да, родная, прости! Тебе денег на такси скинуть? Ты не замерзла?  — Не стоит. Тут близко, я пешком дойду. Люблю тебя, — Аня шмыгнула носом и сбросила, не дождавшись ответа. # Сперва он стеснялся, зачесывая волосы так, чтоб они хотя бы частично скрывали щеку. Я же недовольно цокал языком. Глупости какие, такое прятать! Усадил его на кровать, пригрозил, что трахну шампунем. Он глупо рассмеялся и чмокнул меня в щеку. Я спросил, есть ли у него ножницы — мы были в его комнате. Он неуверенно на меня посмотрел, но все же потянулся и дал мне их. Я сел на стул напротив него и, прикусив губу, вытянул самую длинную прядку из его «защитных». Кромсанул по ним ножницами, видел, как от ужаса распахнулись его глаза, отчего зрачки казались ещё темнее. И шире. Я успокаивающе сжал его руку и снова отрезал очередную прядь. Его мягкие, не сильно густые волосы было приятно стричь, они были очень послушными и сговорчивыми. Минут пять я старательно его стриг, даже от усердия прижал кончик языка к верхней губе. Сашка чуть ли не плакал, но все ещё сидел смирно, слегка вздрагивая, когда я щелкал ножницами у самого уха. В полнейшей тишине я пытался придать его волосам более-менее приличный вид, почти на корню срезав его челку. Оказывается, у него очень красивый лоб. Немного жаль, что его теперь буду видеть не только я, но ничего не поделать. Я не стал много срезать на макушке — меня самого так в детстве стригли, и я ненавидел получавшийся в итоге ёжик. Оставил сантиметра три-четыре у макушки, постепенно уменьшая их у висков и лба. Получилось, конечно, криво, но мне нравилось. Без этой его чёлки лицо казалось невероятно милым и забавным, особенно с поджатыми губами и полными слез глазами. Счастливо улыбнулся и чмокнул его в щеку. — Ну, и никто же не умер? — я рассмеялся и начал смахивать с него волосы. Делитант. Даже не закрыл его плечи полотенцем. — Если ты меня изуродовал, клянусь, этими же ножницами отрежу твои яйца, — прошипел Сашка и, страхивая колючик волосы, рванул в «коридор», к висящему у входа зеркалу. # Уши горели. Я уже видел, как она стоит на холоде в своём пуховике, без шапки. Эти её ботинки, не знаю, насколько они тёплые. Снова взял в руки бумаги, стараясь сосредоточиться. Близится аудиторская проверка, нужно сверить отчёты бухгалтеров, двух других замов и вообще все, что попадется. Чуть меньше недели осталось. Сгорбившись над документами, я и не заметил, как настала полночь. Сонно зевнув, откинулся на спинку кресла. В кабинете не только я, но и весь мой отдел. Домой и тянуло, и не хотелось одновременно. В лучшем случае увижу спящую на диване Аню, в худшем придётся с ней говорить, просить прощения. И я ведь знаю, что она уже скоро перестанет мне верить. И точно уйдёт. И, по-хорошему, меня нужно было бросить ещё пять лет назад. *** Щелкнув замком, я зашёл домой и замер, прислушиваясь. Тишина. Не барахлит этот её древний ноут. Значит, спит. Я не пошёл в гостиную, сразу свернув в спальню. Спрятавшись под одеялом, я совсем скоро заснул. А утром Ани не было. Как и её обуви, рюкзака и пуховика. Я достал телефон, нажал на вызов. Абонент не доступен. Обиделась? И правильно, есть на что. Разогрел вчерашний ужин и наскоро позавтракал, на ходу допивая свой зелёный чай. Если бы я знал, что будет дальше, никуда бы не пошёл. # Сашка на удивление быстро привык к его новой прическе, даже отказался идти в парикмахерскую. Он все ещё робко прятал взгляд от любопытных прохожих, затыкая уши наушниками, но уже не тряс головой, стараясь прикрыть щеку волосами — просто нечем было скрывать. Я же шел возле него и впервые за долгое время довольно улыбался. Мы заскочили в кафе, проболтали о пустяках несколько часов, мне нравилось его смущать. И нравилось вот так, перегнувшись через стол, гладить пальцами его вечеринку на щеке. Я бы его поцеловал, если б не увесистый пинок в ногу. Глаза мои заслезились, я смаргнул их и ухмыльнулся. Ну, не все сразу, Жень, не все сразу. # Мне позвонил какой-то неизвестный номер. Звонивший представился капитаном полиции и спросил, знаю ли я гражданку Свиридову. Через два часа я был в отделе полиции на окраине города — утренние пробки ещё не рассосались. Хмурый, средних лет капитан печатал что-то и рассказывал о находке. Аню обнаружили в узком переулке, кто-то наспех накинул на неё мусорные пакеты и прислонил к баку. Видимо, очнувшись, она ползла к главной улице, идти в полный рост не давала ей обширная ЧМТ, полученная «в следствие удара тупым предметом». Сил у неё было мало, из-за травмы мутило. И она проползла всего пару метров, после чего отключилась. Смерть в результате обморожения приблизительно в три ночи. Плюс-минус пара часов. Капитана интересовало, как она оказалась на окраине, если её вуз расположен более чем в пятнадцати остановках. Это он узнал, позвонив туда. Капитан протянул мне её зачётку. Там ему сообщили контактный телефон. Мой телефон. Я, сжимая в руках эту книжку, рассказал о несостоявшейся встрече, о её звонке и планах дойти до дома пешком. В ушах звенело «Люблю тебя», сказанное тихим, грустным голосом. А ещё тело чесалось. Я помнил, как лежал под тёплым одеялом, пока думал, что она спит в гостиной. В это время она умирала, умирала от холода. Я расплакался, уронив голову на руки. Капитан понимающе молчал, перестав печатать. Он как-то по-дружески даже похлопал меня по плечу, спросил мой адрес и попросил никуда не уезжать. Сказал, что опознание после обеда. Дал адрес и взял подписи для протоколов. Кивнул дежурному, тот пропустил меня через двери. Я же сжимал в руках её зачётку и все ещё плакал. В морге сил на слезы уже не было. Я сжимал покрытую шрамами руку, большим пальцем поглаживал запястье. Тупой сюр, как во снах. Смотрю на это успевшее пойти трупными пятнами тело, на синие потрескавшиеся губы и не могу до конца понять, что это и в самом деле она. Но я неожиданно жадно ловил слова патологоанатома об обнаруженных на её теле повреждениях. Он упускал из виду её старые шрамы, рассказывая о следах насильственного секса. Я мотнул головой, мы не спали уже две с лишним недели. Да и не увлекались мы подобным. Следов семенной жидкости не было, из видимых до вскрытия повреждений синяки на запястьях и бедрах. Видимо, кто-то держал её руки, пока второй избивал тяжелыми ботинками. Под ногтями не было ничего, ей просто не дали шанса кого-то поцарапать. Ещё и разрывы анального сфинктера. На шее остались следы, её пытались задушить. Когда поняли, что не удалось, ударили чем-то тяжелым, привези в тот переулок и оттащили к мусорному баку.  — Скажите, гражданин Немцов, где вы были в период с девяти вечера до шести утра? — капитан молча до этого за мной наблюдал и теперь решил спросить.  — Я был на работе до часа пятнадцати, после поехал домой. Дома был один, — я все ещё сжимал её руку.  — Кто-то может это подтвердить?  — В офисе я был не один, у нас проверка намечается, аудиторы скоро приедут, мы всем отделом проверяли бумаги. После чего я уехал, но в подъезде меня видела наша консъержка, спросите, она подтвердит. Я никуда не выходил больше. Скажите, — я повернулся к врачу. — А когда я смогу её забрать?  — Я обязательно все проверю, а сейчас давайте выйдем, — капитан отступил немного в сторону, пропуская меня вперёд. — Мы вам позвоним, как только все выясним. Но он больше не звонил. Я забрал тело, отвез его в крематорий. Ненавижу этот цирк похоронный. Одно дело родня, а другое — «сочувствующие» одногруппники и знакомые, пришедшие ради галочки. Алиби моё подтвердилось, начались поиски этих мразей. На камерах университета я видел, как полтора часа Аня топталась на крыльце и во дворе вуза. И увидел, как после звонка, она пошла к выходу с территории, где буквально в паре метров от ворот притормозила какая-то машина. Качество видео улучшить не удалось. В темноте не видны ни номера, ни даже марка машины. Она сначала попятилась, хотела снова вернуться к вузу, но её схватили за рюкзак и затащили внутрь. Все случилось меньше, чем за минуту. Вероятно, я тогда уже сидел с бумагами, совершенно ничего не чувствуя. Говорят же, когда с твоим близким человеком беда, ты это как-то чувствуешь, становится тревожно и совершенно невозможно усидеть на месте. У меня этого не было. Но теперь я не могу находиться в своей квартире. Трезвым не могу. Я уволился и уже почти месяц беспробудно пью. Звоню в доставку, заказываю еду и выпивку в ближайшем ресторане. Расплачиваюсь, не смотря на чек. За пять лет я заработал достаточно. У меня вошло в привычку засыпать под шум её ноута, я закрывал глаза и представлял, что она сидит рядом с этим древним детищем прогресса и готовится к очередной презентации или докладу. Я привык плакать под галдеж этого ноута, лёжа с закрытыми глазами в полной темноте. Я не давал ему замолкать. Я снова и снова включал на нем какие-нибудь фильмы, полностью вырубая динамики. Этот шум стал для меня белым, жизненно необходимым. Бедолага не продержался долго. Вскоре он перегрелся и вовсе перестал включаться. Я испуганно вскочил на ноги, пьяными глазами всматриваясь в чёрный, безжизненный экран, истерично вжимая кнопку питания. Я тогда начал сооружать своего рода алтарь. Я выбросил телевизор, и на его место водрузил её урну с прахом, поставил рядом её фото в рамке. Усадил рядом купленного плюшевого енота и тарелку с её любимым «Птичьим молоком». Ноут я поставил там же, бережно стряхнул с него несуществующие пылинки. Отдаленной частью мозга я понимал, насколько кардинально сдвинулась у меня крыша, но теперь, когда у меня есть это место, я чувствовал себя спокойнее. Аня не умерла, вовсе нет. У неё ведь нет могилы и гроба. Она просто превратилась в эти вещи. И она теперь точно не уйдёт, она будет со мной. И это хорошо. Эта мысль настолько меня порадовала, что я впервые за долгие месяцы рассмеялся. Мне вдруг стало так легко и спокойно, хотелось прыгать, плясать. Я любовно погладил крышку многострадального ноута и снова счастливо улыбнулся.