El Verano Que Nunca Se Terminara

Трахаться под носом у ничего не подозревающего мира - это азартно. Адреналин обостряет, преумножает работоспособность осязательных рецепторов. Сердце стучит так бешено, словно это его самая последняя возможность погонять кровь туда-сюда. Жарко, душно, от каждого прикосновения по телу проходят сильные волны дрожи и все кажется, что больше держаться не сможешь, что это выше твоих сил. От мысли о том, что может случиться в любое мгновение, о том, что однажды, как в русской рулетке, тот самый патрон все-таки получит свой шанс и застрелит вас обоих, выдавая все ваши грязные секретики с потрохами, и страшно, и сладко. Хранить тайну на двоих всегда сладко. На задворках сознания вы оба страшитесь того дня, когда тайное станет явным. Но когда Давид так крепко прижимает тебя к себе и хрипло шепчет, касаясь губами самого уха, опаляя жарким дыханием и без того разгоряченное тело: "Хватит беспокоиться. Расслабься, niño" приходится повиноваться и оставить тревоги, окунаясь в пучину чувств и ощущений. *** Выходить на поле и понимать, что весь мир - слеп, а ты - зрячий - безусловное превосходство. Ты - есть часть того, о чем мечтает вся эта многотысячная толпа, того, о чем им остается лишь строить догадки, непосредственный участник, непрестанно обсуждаемый и осуждаемый, но куда чаще - восхваляемый. Они любят стройные величавые фигурки в красных футболках, яркую, волнительную картинку на экранах телевизоров, техничную, отточенно-безукоризненную игру, но ты располагаешь существенно большей информацией. Твоя точка зрения основывается на участии в непосредственном сотворении победоносного мгновения; изнанка. Ты, как никто другой, знаешь, что для того, чтобы блистать на поле полтора часа, необходимо накопить солидную кипу опыта: годы, годы тренировок без устали и безо всякого снисхождения. Хочешь быть лучшим - забудь о жалости, особенно к самому себе. Только в футболе, как ни крути, никуда без фактора удачи, да и сражение совершается при участии и прямом контактировании с не менее компетентными людьми, мыслящими, за которыми тянется такой же многолетний шлейф опыта. Когда сборная выстраивается в линию, высоко воздав головы, ощущая на себе десятки тысяч взглядов, чувствуя, как кровь закипает и начинает бурлить, а ответственность за мечты миллионов земляков и фанатов опускается на ваши плечи, ты интуитивно осознаешь, что все вы сейчас мыслите на одной волне, упиваясь мыслью о своей претенциозности и уникальности. Толпа сопровождает вас бурными аплодисментами, свистом, оглушительным гвалтом на схватку за покорение целого света. Вероятно, утверждение, что все внимание мира сконцентрировано сейчас на вас будет весьма справедливым. Как уж тут не прочувствовать собственную исключительность? Ты, не поворачивая головы, кидаешь взгляд в сторону Вильи, который стоит через три человека справа. Его взгляд обращен к зрителям; на лице улыбка, глаза полыхают, светятся, подбородок высоко вскинут. Хочется поймать его взгляд, хоть на один короткий миг. Хочется знать наверняка, хоть ты почти не испытываешь сомнений: вы с Давидом все равно выделились. Вы оба чувствуете это. У вас есть собственная темная ниша на изнанке, скрытая от людских очей двойными затворами. Так ли это важно сейчас, когда начало матча неминуемо приближается, и счет уже пошел на секунды? Пожалуй, нет. Тайнами не принято хвастать. У вас еще будет своя вечность: вечность победителей, а может и проигравших. Но сейчас вы - обожаемые миллионами фигурки, которые призваны покорять ровный травяной покров стадиона. И вы - шестое чувство настырно навязывает тебе эту мысль - оба знаете, что без победы домой не вернетесь. Ты веришь Давиду, и, если он чувствует то же самое, то тебе вновь остается только положиться на него и сосредоточиться на превосходном выполнении своей роли. Поэтому, когда команда расходится по полю, занимая свои позиции, ты не ждешь и не пытаешься зацепить взгляд Вильи. Он и так с тобой. Ваш разум навеки един. *** Ты всю жизнь страшился этого дня. Того рокового дня, когда человек достигает своего лимита, шмякается затылком о потолок, некогда казавшийся недосягаемым, окидывает взором пройденный путь, и начинает с ускорением, многократно превышающим гравитационное, лететь по вертикали вниз. Причем, чем выше умудряешься забраться, тем больнее будет приземляться. В твоем случае о "приземлении" говорить вообще едва ли уместно - разорвет на клочья, вовек не соберешься воедино - будь уверен. Многие, конечно, считают этот день мифом, ведь любимцы судьбы, которым не довелось обзавестись подобным опытом, будут до последнего упираться в собственную незыблемость. Те же, к кому царица-жизнь не была столь милостива, знают, что даже после коллапса такого масштаба жизнь есть. Естественно, твои внутренние демоны внушали тебе, что твои обстоятельства отличны; таким персонам, как ты, ошибок не прощают. Люди - твое все: твои кормильцы, твои работодатели, твои друзья, твои обожатели, твоя опора, но еще и твои палачи, и ты не имеешь возможности ослушаться их, а уж тем более - подвести. Они дают тебе все, а ты принадлежишь им. Такова цена славы. Каждый день ты совершаешь осторожный шаг вдоль по канату, натянутому на высоте девяти миль, не меньше, а внизу - скалы да бурлящее жерло реки с кровожадными крокодилами, и лязг их клыков не замолкает ни на минуту. Только не оступись, не загуби столь волнительное зрелище. Лавры достанутся героям, а к проигравшим люди безжалостны. Дома - Олалья. Она, несомненно, поймет. Примет любым. Не оставит. Славная, милая сердцу жена, мать твоих детей, она - твоя главная опора, твой путеводный свет в этом мире. Твоя отдушина. Ты всегда можешь быть уверен, что найдешь покой и поддержку в ее объятиях. Без нее жизнь немыслима. О чем еще можно молить небеса? Но милая Олалья скорее страховка, спасательный круг, который не дает тебе пойти ко дну. А зная, что брошен не будет, человек смеет украдкой веровать в то, что можно слегка приспустить лошадей, мол, никуда оно не денется. Здесь-то и вступает на сцену Давид, ослепительно сияя в ореоле собственного величия. Сияет, словно путеводная звезда. Словно свет в конце коридора. И стоит тебе лишь взглянуть на него, как сомнения исчезают: вот она, твоя цель. По поверхности воды идет рябь, амплитуда волн возрастает, и вот над тобой уже нависает девятый вал, однако, спасательный круг тебе больше не нужен - ты собираешься покорить эту волну. Страсть пламенем выспихивает в твоей груди. Вилья становится твоим главным соперником, жизнь превращается в сумасшедшую гонку, и ты срываешься с места, несешься вперед что есть мòчи, голос разума едва возможно различить, когда бешеный ритм сердцебиения громко отдается в ушах, оглушая, и все запахи, все краски, все лица становятся лишь фоном, лишь декорациями для вашей беговой полосы. А бежать вам в любом случае в одном направлении. Вилья быстро включается в эту гонку, перехватывает инициативу, дразнит, забегая вперед, порой толкает тебя в спину, оставшись позади, да и ты сам не пренебрегаешь подобными трюками. В мире меняется все и не меняется ничего, жизнь течет своим чередом, но вы превращаетесь в озорных ребятишек, возводя свой, известный лишь вам двоим маленький мир, в котором стержень конкуренции постепенно начинает обрастать иными побуждениями и чувствами, на анализ вида и происхождения которых просто-напросто нет времени; вы слишком увлечены друг другом и вашим грандиозным соревнованием. Есть только Давид, только жажда победы, только азартный блеск черных глаз. Тем не менее, когда Давид внезапно прерывает гонку, страстно впиваясь тебе в губы, у тебя и мысли не возникает о протесте против такого грубого нарушения. Кто стал бы гоняться, когда есть столь заманчивая альтернатива? К финишной полосе вы идете взявшись за руки, шаг в шаг. *** Ты вовсе не являешься глубоко религиозным человеком, но лучшего объяснения всей череде событий, произошедших в твоей жизни, чем то, что ты родился благословленным, найти не можешь. Ты всегда верил в свои мечты: красочные, отчасти безумные, но такие заветные. Та же реальность, которая имеется у тебя сейчас столь восхитительна, что мечтательство, вероятно, справедливо было бы приравнять к преступлению. Впервые в жизни ты мало спишь не из-за настойчивых, будоражащих сознание мыслей, но по причине нежелания прерывать этот дивный сон, это самое настоящее волшебство. По причине страха проснуться. Ведь, несмотря на то, как громко ты стараешься смеяться, как широко ты улыбаешься ослепительно-яркому мадридскому солнцу, как всецело ты отдаешься Давиду, скрываемый бархатной черной занавесью ночи, ты не можешь перестать слышать тот кровожадный лязг. Где-то там, в самой глубине твоей неоднозначной сущности, ты держишь, заковав в десятки цепей и закрыв на дюжину замков, чудовищное знание: за все в этой жизни приходится платить. Но в этот самый миг тебя едва ли по-настоящему может встревожить тихо нашептанная внутренним голосом бунтарская мысль. Ведь что есть жизнь, если не мгновение?