Коридоры

Никогда бы не подумал, что Ад можно перепутать с Раем. Никогда бы не подумал, что Ад может быть таким похожим на Рай! Честно. В этот раз меня не душит жара, а рот не набивается песком и пылью. В этот раз спина болит сильнее и ноет каждая мышца в теле. Когда я открываю глаза, мне приходится их тут же зажмурить от непривычного, дневного света. Пробую ещё раз — взгляд упирается в низкое, нежно-розовое небо. Не такое розовое, как лепестки пионов или тех же самых роз, а, скорее, как персиковый йогурт, в который добавили немного клубники и сливок. Небо кажется полотном с плавным переходом оттенков, без единого облака, без единой тучи. Нет даже солнца. Нет диска луны и загорающихся звёзд. Время суток определить совсем невозможно: сейчас раннее утро или сумерки? И это начинает нервировать, потихоньку сводить с ума. В этот раз всё кажется совсем другим, даже запах. Здесь не воняет дерьмом и трупным разложением, нет запаха крови и потных тел, не пахнет озоном. Наоборот, воздух чист и свеж, с нотками ароматных ванильных пончиков с сахарной пудрой и какао. На мгновение мне кажется, что если закрыть и снова открыть глаза, то можно оказаться в номере мотеля, где нам уже заботливо принесли завтрак прямо в постели, и в окна бьют лучи зенитного солнца. Но, нет. Сырая, холодная и грязная одежда, прилипшая к ноющему, будто разделённому надвое, телу, говорит об обратном. Я всё ещё в дерьме, тщательно замаскированном приятным запахом и цветом, но уже через долгую половину деления секунды мне это кажется приторным. Приторным настолько, будто я за раз съел всю сладкую вату мира, будто я выпил всю колу на планете и вот-вот на моей заднице выскочит диатез. Прежде, чем я решаюсь собраться в кучу и вернуть контроль рукам и ногам, я слышу удивлённый голос Джо: — Дин? — она оказывается рядом и прикрывает ладонью глаза от света. — Ты тоже здесь? — когда я приподнимаюсь на локтях и хмурю брови, глядя на неё, как на умалишённую, Джоанна продолжает: — Очень жаль, что ты…погиб. — В смысле? — но мне совсем не смешно. Почему-то от поведения Харвелл мне становится не по себе. Так, если бы я впервые в жизни встретился лицом к лицу со сверхъестественным. — Мы были вместе в том коридоре, с вихрем, — когда я оглядываюсь, чтобы отыскать проход в тот безумный коридор, взгляд бьётся о зелёную изгородь с алыми розами-вьюнами. Эти цветы растут всюду, всех оттенков бордового и розового, так, что кажется, будто мы находимся во владениях Красной королевы из сказки про Алису. Джо открывает рот и тут же закрывает, будто хотела что-то сказать, но так и замирает, вобрав в грудь больше воздуха. Слова не слетают с кончика языка, а обезображенное лицо охотницы выражает десяток оттенков недоумения и ещё сто — непонимания. Поднявшись на ноги, потирая ушибленную спину, я продолжаю: — Ты не помнишь? Там, нас чуть не снесло… Или, снесло, — на руках остаётся влажный песок и грязь. Я отряхиваю их и затем принимаюсь за тяжёлые от влаги и грязи брюки. — Ты про взрыв? — Джо смотрит на всё с ужасом, так, как обычно дети смотрят в пугающую темноту. Она обнимает себя за плечи и кутается в вымазанную, мокрую кофту, а моё сердце превращается в нечто, похожее на комки грязи с моей подошвы — его будто раздавили и превратили в дерьмо, вот, каково мне становится после поведения Джоанны. — У нас ничего не получилось? Точнее… Я думала, что у меня получится, я думала, вы успеете спастись, — лепечет она, а её глаза начинают блестеть от влаги. — Получается, наш план провалился? И мы не упечём Люцифера обратно в клетку? И сейчас мне кажется, что надо мной снова грохочет небо. Мне кажется, что каждый мой орган сжался до размеров пылинки, когда я понимаю, что мы будем ходить по кругу памяти. Мы будем гадать, что с нами произошло, что было вымыслом, а что нет, и искать эти чёртовы ворота, которые могут оказаться такими же призрачными, как и то, что с нами случилось в последние минуты жизни. — Джо, всё не совсем так… — я не могу оторвать взгляд от её изуродованного, превратившегося в исполосованное царапинами и ранами полотно, лица, и слова даются с трудом. — Мы мертвы, но я здесь не так давно, — чтобы примерно сказать Джо, сколько я времени здесь пробыл, мне приходится опустить взгляд на разбитые часы Сэмми. Минутная стрелка едва сдвинулась с места, что здесь может казаться вечностью. — В общем, я мёртв самую малость, а ты сперва была на Небесах, а затем, из-за Метатрона, все души были изгнаны в Ад. Джо хмурит брови и её взгляд скользит по мне снизу-вверх. — А кажется, будто мы оба вылезли из пекла там, на заправке, — хмыкает она, а я смотрю на её красные руки и на расплывающееся алое пятно на ткани её одежды. — Чёрт, — само-собой слетает с губ, когда ко мне приходит понимание, что Джо не совсем здорова, если так можно говорить о мертвеце. — У тебя кровь! — я снимаю рубашку, пока что слабо представляя, что делать. Ведь, насколько я помню, насколько мне память позволяет судить обо всём здраво, адская гончая распорола Джо живот, и мы едва могли удержать лезущие наружу внутренности. Бэт говорит: — Разве здесь это имеет значение? — а я к ране прикладываю ткань, и её быстро пропитывает непривычно холодная, чёрно-бордовая кровь. Она говорит: — Я имею в виду, разве можно умереть в Аду? — Мы прошли с тобой два круга, и, да, там были те, кто погиб. Я не знаю, что происходит и почему так, почему ты ничего не помнишь, но мне это совсем не нравится, — возможно, зря я всё это говорю. Возможно, я лишь сильнее пугаю Джоанну, но лучше быть напуганным, чем наивно полагать, что раз ты уже умер, то тебе больше ничего не угрожает, тем более, кажется, дела обстоят ужасно. Когда моя рука вместе с частью покрасневшей рубашки проваливается внутрь Джо, я молчу. Лишь дыхание замирает. Мне кажется, в этот момент, даже если бы моё сердце билось, оно бы тоже на мгновение прекратило свой бег. Молчит и сама Джоанна, а её холод передаётся мне по кончикам пальцев. Если вдруг кто-то окажется в Аду, важно помнить, что здесь может случиться абсолютно всё, что угодно. По пути сюда важно не растерять все знания по оказанию первой медицинской помощи — нужно уметь хотя бы перевязать раны лоскутами и без того грязной одежды, подавить в себе рвотные рефлексы в тот момент, когда пальцы нечаянно коснутся склизкости давно остывших внутренностей, а то и вовсе превратившихся в желе. Чтобы было легче представить, можно попробовать сунуть руку в… Нет, пожалуй, не стоит. Не в этот раз. Я знаю о чём говорю — за моими плечами целая жизнь, посвящённая смертям многих существ, и к этому невозможно привыкнуть. К таким ранам, я имею в виду. Когда я аккуратно отнимаю руку — вижу, как с ней тянутся нити какой-то слизи, смешанной с кровью. Второй рукой мне приходится держать рубашку, так, чтобы Джо не «рассыпалась», и в это время я никак не могу придумать, что с этим делать, но Харвелл говорит: — И что с ними было? — она смотрит вдаль, на пахучие розы, цвета её внутреннего мира и слизи, в которой пропитана вся её кофта, мои руки и рубашка. — С кем? — я стараюсь, чтобы мой голос звучал бодро, но Джо, кажется, всё равно. Она не обратит на это внимания, раз уж ей плевать на то, что вот-вот с ней может произойти…неприятность. Она спокойно, подавляя зевок, говорит: — Ну, с теми, кто умерли здесь. Мне остаётся лишь пожать плечами и проследить за тем, чтобы кишки Джо оставались там, где им положено быть, а не в моих руках. И как только она всё это время умудрилась проходить вот так?! Неужели совсем ничего не чувствует?! Или дело опять в кругах и конкретно в этом месте Ада всё становится другим? Но почему тогда я чувствую себя также, как и прежде? Относительно также, разумеется. — Слушай, — кое-как у меня всё же получается перевязать живот моей спутницы, но вряд ли эту повязку можно назвать надёжной. — Память восстановится, ты всё вспомнишь, — но, припоминая свой горький опыт в этом плане и собрав по частям всё немногочисленное, что всплыло в полупустой голове за всё это время, я добавляю: — Должна восстановиться, по крайней мере. Ты сама мне так говорила, — руки вытираю о джинсы, но чище они от этого не становятся, и глубоко вбираю воздух. Сладкий аромат почему-то оседает горечью во рту и мешает дышать — сколько бы вдохов я ни делал, воздуха всё равно мало. От этого начинает кружиться голова, а вдохи становятся чаще и рванее. Это как сунуть голову в пустую упаковку из-под стирального порошка — задохнёшься от едкого запаха. Это как сунуть голову в пакет или обмотать нос пищевой плёнкой — неприятно, но не совсем то, что происходит на самом деле здесь. Чтобы лучше представить, вам придётся забраться по самые облака, где воздух становится разряжённее, и держать в намазанных клеем руках букет из шикарных голландских роз. По крайней мере, ладони у меня теперь липкие, как после растаявшей карамели. — Странно здесь как-то, — я протираю грязными и липкими пальцами глаза, а организм требует больше кислорода. В отличие от Джо, удержаться от зевка у меня не получается. Я обхватываю её за талию, аккуратно, чтобы не причинить боли, которую Джоанна, кажется не чувствует, и говорю: — Надо выбираться отсюда. Ты говорила, что нужно идти туда, где опаснее. Там должны быть ворота, — Бэт опирается на меня и вместе мы делаем успешные шаги вдоль цветущих коридоров навстречу розовому, низкому небу. — Я кое-что вспомнила, — она смотрит под ноги, на то, как мы ступаем по мягкому грунту, оставляя за собой вереницу следов. — Ты прав, я была здесь и до тебя, — Джо делает несколько вдохов, прежде, чем продолжить. — Точнее, я помню это место, как дежавю, только розы были белыми. А ещё мне кажется, что такое со мной не впервые. — Не впервые дежавю? — обнимая Харвелл, я придерживаю её повязку и ловлю себя на мысли, что даже в крови, даже в мерзкой слизи, в дерьме и грязи, мне комфортно. Точнее, мне никак. Это всё равно, что каждое утро выпивать чашку кофе или каждую ночь засыпать в одной и той же пижаме — уже привычно и не кажется чем-то из ряда вон выходящего. Даже прерывистые вдохи кажутся обыденностью и практически не доставляют неудобств, разве что, зевать приходится чаще. — Нет. Ты сказал, что память восстановится, и я вспомнила, что уже не один раз почти всё забывала вот так, — Джоанна беззаботно пожимает плечами и кладёт руку на рану, морщится. Всё-таки, ей больно. Всё-таки мы и, умерев, находимся в смертельной опасности, как бы странно это ни звучало. Но Джо не умирает. Она даже не бледнеет, не теряет сознание, у неё не идёт кровь из горла и с пульсом, наверняка всё в норме, если он у нас есть. — Если тебя это как-то подбодрит, я тоже мало, что помню. Я вот до сих пор не знаю, как так случилось, что меня всё-таки убили, и я до сих пор не знаю, всё ли в порядке с Сэмом, — я говорю: — Но зато я точно уверен, кто за всем этим стоит и кому первому нужно надрать зад за такие дела! Кстати, что ты вообще помнишь? — может быть, чисто теоретически, если я расскажу всё, что знаю сам об этом гадюшнике, Джо быстрее наверстает забытое? Может, что-то из моих слов подтолкнёт её к тем знаниям, которые помогут нам выжить? — Если этот кто-то находится где-то здесь, то сомневаюсь, что мы его отыщем. Всё равно, что выйти в поле и искать в нём булавку, — невесело усмехается подруга по несчастью и сдувает попавшую на глаза прядь. Она говорит: — У меня ощущение такое, что я как раз сейчас в поле и ищу булавку, только, кажется, местом ошиблась и не знаю, как выглядит эта булавка и её ли я ищу. Звучит так себе, да… Это как раз то, что смутно проясняется в голове — я что-то искала здесь. Это как идея фикс, зудит где-то в висках, или как постоянно звенящий будильник. Наверное, я искала выход отсюда, раз ты говоришь о вратах, — Джо поджимает губы и щурит глаза, на мгновение её взгляд будто теряется, становится рассеянным. Она теряется в себе, в своих мыслях, давая мне возможность подумать, говорить ли ей об Эллен? — Ты права, — выдавливаю я из себя через заразительный зевок. Такой, как будто я хотел поглотить весь мир, вобрать в себя абсолютно весь воздух, и не важно, был бы в нём кислород или нет. — Мы оба искали выход отсюда. — Точно! — неожиданно громко выкрикивает Бэт Харвелл и щёлкает пальцами. — Вспомнила! Нам нужны не врата, а камень! Ну, знаешь, он как сердце всего этого места, источник энергии для того, кто за всем этим следит! Найдём камень, уничтожим и выберемся! — в её глазах блестит огонь загоревшейся надежды и чего-то, похожего на воодушевление с оттенками облегчения. В моих глазах, я уверен, Джо может прочесть только недоумение с нотками возмущения и даже злости. Сквозь зубы, когда кулак свободной руки сжался до такой степени, что косточки могли вот-вот треснуть, я нервно процеживаю: — Какой ещё камень?! — задержав дыхание и мысленно досчитав до пяти, я говорю: — Почему тогда ты раньше о нём не упоминала? — Я не помню, — выпаливает охотница и снова опускает голову. — Не могла я скрывать от тебя такую информацию! — с полной уверенностью, несмотря на то, что память Джо была похожа на ржавое решето, настаивает она. — Но слышу-то я о нём впервые! — кулак приходится сжать ещё сильнее, до тех пор, пока рука не начинает дрожать, но и это кажется лишь сущей мелочью, такой же, как и малое содержание кислорода в розовом воздухе. — Откуда ты о нём узнала? — несмотря на всю уверенность Джо, я, наоборот, полон до самых краёв сомнениями. — Раз я здесь дольше тебя, значит, и информацией владею! — будто бросает вызов, будто пытается мне доказать недоказуемое, говорит Джо, и глаза её сужаются. Это выглядит так, будто она была прокурором и устроила мне, грандиозному преступнику, допрос и поймала на лжи. — Не помню откуда. Наверняка у кого-то выпытала… — но теперь она хмурится, отводит взгляд, вспоминает и облизывает пересохшие губы, а я ловлю себя на мысли, что всю дорогу смотрю только на неё и всей душой надеюсь, что пропитанная рубашка продержится ещё немного, если я ещё чуть-чуть её придержу и чуть плотнее прижму к незаживающей ране. Небольшой ликбез по выживанию в Аду для заблудших душ или попавших к нам по несправедливой случайности. Во-первых, можно смело выбросить из головы все законы и научные факты. Вот новый факт — они здесь не работают. Аргумент — крови может оказаться в одном теле целое море, которое может быть то неиссякаемым источником и бить ключом, то превратиться в мизерную каплю, в последний остаток жизни. Ещё один аргумент — здесь невозможно окончательно задохнуться. Факт. Задыхаться можно бесконечно долго, но так и не отключиться. Попробуйте не дышать вообще, и вы поймёте, что я прав. Из побочных эффектов — потемнение в глазах, спутанность мыслей, неконтролируемость эмоций, сонливость, головокружение и головная боль — всё то же самое, что и при недосыпании или хронической усталости. Во-вторых, голову и вовсе можно отключить и дать волю инстинктам. Например, инстинкт самосохранения, один из самых сильных, должен взять над разумом верх и… И вы можете блуждать по коридорам и дальше, оставляя за собой кровавые дорожки, потому что в первом пункте краткого ликбеза всё сказано. Факт — мы почти не дышим, истекаем кровью. Мы идём дальше практически в обнимку и не пытаемся бежать. Факт — перед смертью часто ощущается спокойствие. После неё мало, что меняется. Прозевавшись и ущипнув переносицу, стараясь тем самым прогнать темноту с глаз, я говорю: — И где искать этот камень? — я говорю это так, будто он — выдумка, будто его не существует. Мне просто не верится в то, что какой-то камень — причина Ада. Зная Кроули, он бы не стал заключать энергию в магический булыжник, он бы не стал строить из этого целый квест. Дело совсем в другом. Зная Кроули, нужно думать наоборот и на два шага вперёд. — Какой камень? — Джо усмехается и смотрит на меня так, будто мы были на пляже и мне напекло голову. Её взгляд так и кричит: «У тебя с головой всё в порядке, а, Дин Винчестер?», не хватает только пальцем у виска покрутить. Она отстраняется и снова хмурится, её дыхание учащается и теперь на лице можно разобрать опасение под тонким слоем страха и присыпкой из волнения. — Дин? У тебя кровь… — Джоанна смотрит на мои испачканные руки и пропитанную красным одежду и тихое «Ох…» срывается с её уст. — Это не моя. Я ведь, — совершенно случайно мне на глаза попадается моя же рубашка, повязанная у Джо на бёдрах, а её одежда оказывается чистой. Чистой от крови, в смысле. — Я ведь хотел помочь тебе, — ничего не понимаю и касаюсь живота Джо, где должна была сочиться слизью её рана. Но в этот раз пальцы не погружаются внутрь, зато я вижу красные руки, перевожу взгляд на заляпанные джинсы и на расплывающиеся пятна на футболке. Подвох в том, что пятна просто так бы не появились. Я поднимаю край ткани — на боках, на животе — множество царапин и ран. Все разные — ножевые, огнестрельные, ожоги. Подвох в том, что боли никакой нет. Полное спокойствие. Абсолютное отсутствие инстинкта самосохранения. — Вопрос дурацкий, но как ты себя чувствуешь? — Джо не отводит от меня взгляд. На этот раз он заботливо-нежный и по-матерински встревоженный. Она касается моего лба, будто наличие или отсутствие жара могло что-то прояснить и как-то помочь, но мне это не нравится. Подвох в том, что боль появляется от осознания проблемы. Руки сами кладутся туда, где под ладонями уже горячо и мокро от крови. Настоящей крови, такой, какой она и была у меня при жизни. Сейчас всё по-настоящему! Так, что спокойствие разбивается на мелкие осколки и поддаётся всему: панике, страху, суете — тому, что всегда ходит рядом с желанием и целью выжить. Слабость в ногах и резкая бледность появляются от осознания, что раны серьёзные. — Эй! — Джо даёт мне звонкую пощёчину и я переключаюсь на неё. — Не смотри, — говорит она. — Возможно, это всё нам мерещится. Надо убираться отсюда, это что-то новенькое. — Ты же говорила, что была здесь! — пощёчина отвлекла, но не заставила приковать взгляд к охотнице. Я снова гляжу на кровавые пятна, на алые капли, падающие на землю… — Что?! Нет! — громко возражает Джо. — Не смотри, говорю! — и новая пощёчина заставляет мою щёку гореть с новой силой. Для неё не нужна визуализация, чтобы понять, что эта боль настоящая. — Идём, — в этот раз пришла очередь Харвелл тащить меня вдоль по коридору, где зелень становится гуще и выше, где небо кажется розовее и насыщеннее, и где розы раскрываются так, что становятся размером с ладонь. Розы везде. Яркими пятнами они бросаются в глаза. Они бордово-алые, будто напитанные кровью, и пахнут так резко и сильно, что слезятся глаза. Если обычные цветы дарят эстетическое удовольствие, когда на них смотришь и касаешься их нежных лепестков, то от этих хочется сбежать. Это как пристальный взгляд маньяка в спину — его чувствуешь кожей и хочешь скорее спрятаться, поёжиться. Цветы переключают на себя всё внимание, так, что в какой-то момент, я перестаю ощущать и боль, и кровь, и себя в целом. Это как смотреть в центр вращающегося чёрно-белого круга — всё быстро отступает на второй план. В какой-то момент моё внимание рассеивается настолько, что я теряю из вида Джо. В какой-то момент я остаюсь один, посреди искусственного розового облака, сладкой вони и сочной зелени с вкраплениями красного. Чтобы представить — достаточно остаться одному в комнате и выключить свет. На этот раз не сложно, да? Только всё же придётся выполнить ещё одно условие — быть в комнате со стенами, не пропускающими ни звука, чтобы собственное дыхание отзывалось взрывами петард. Тишина должна быть такой, чтобы она казалась осязаемой, чтобы она была тяжёлой, чтобы в ней даже мысли казались, как чьи-то громкие слова. Она должна быть такой, чтобы уловить в ней: — Эй, Дин… — и не понять, кому принадлежит голос. — Всё будет хорошо, слышишь? — звучит так, будто одновременно везде и неоткуда. — Я что-нибудь придумаю, — говорит кто-то отдалённо, невольно затрагивая этой фразой частицу дырявой памяти.

***

— Ох, Бельчонок! — после недолгих гудков раздался хриплый баритон с нотками надменности и сарказма. — Как давно я не слышал твой звонкий голосок! И ещё б лет сто не слышал, — пропел он, а я прям представил, как Кроули, по-обычному в чёрном, развалился на своём троне и лениво потягивал виски, попутно выслушивая своих прихвостней и недовольно закатывая глаза. — Я тоже без ума от тебя, но есть дело. Важное, — я уже был в машине, весь на нервах и полный жажды смерти Метатрону. — Конечно же, услышав «дело важное», я тут же сорвусь и упаду Винчестерам в ноги! Забыл, что мы больше не друзья? — ехидно проскрипел король Ада, а мне стоило огромных усилий, чтобы не вонзить первый клинок в приборную панель детки. — И вообще… Я помню, с какой силой вцепился в руль. Так, что думал, будто он раскрошится, превратится в пыль, будто я его вырву прямо на ходу. Я помню, что всё-таки гаркнул Кроули в трубку: — И вообще, у Метатрона демонская скрижаль! — тогда мой голос был похож на раскаты грома, а руки сотрясала доводящая до бешенства дрожь. — И он забрал Сэма. — Пока что я не нахожу в этом связи со мной, — снова язвил Кроули, но в этот раз в его голосе появились напряжённые нотки. — Уверен, что обратился по нужному адресу? — я уже знаю, что он заинтересован. Ключевое слово — «скрижаль» и ещё одно — «демонская». — Просто помоги мне найти Метатрона. — Мне нужны гарантии. Жизнь, штука такая, что научила меня доверять, но проверять. Я уже побывал у вас в багажнике, спасибо, больше не хочу. Я молча жду, когда он закончит ломаться, как девочка на первом свидании, и перейдёт к сути. — Мне нужна твоя зубочистка, — уже серьёзно процедил король, — и скрижаль, разумеется. — Издеваешься?! — свободной рукой я выкручивал обивку руля, жалея, что не могу через трубку прикончить этого надменного гада. — На время наших поисков я хочу, чтобы ты был в здравом уме, а это невозможно, пока первый клинок зажат в твоих ручонках. Кроули меня боится! Ха! Я бы даже усмехнулся и посмеялся от всей души, если бы не был на взводе и не ляпнул озлобленное: — Ладно! Только давай быстрее. Я ожидал ответа, что-то вроде «Чудно!» или «Так бы сразу, Белка», но в трубке было молчание, зато голос Кроули прогремел с соседнего сидения: — Вот и славно, Дин, — и он улыбнулся своей фирменной хитрой улыбочкой. — Дин… … — Дин! — постепенно его голос искажался, отдалялся, звучал тоньше, пока и вовсе не перерос в истеричный. — Дин! — розовое небо сменилось чёрным. Таким чёрным, в котором ничего не видно. — Эй, всё в порядке, — голос такой, что не понятно, кому он принадлежит. То есть, он совсем безликий, если такое бывает. Чёрный не кажется страшным, он не внушает ужас и панику. В нём спокойно и непривычно уютно. Это как пить пиво возле трещащего камина, слушать пластинку с альбомом Guns N Roses*, пока за окном бушует ураган. Это как залезть под одеяло в дождь и заснуть крепким, приятным сном. Это так, как со мной никогда не случалось. Но даже сейчас луч рассеивающего, не бьющего по глазам света, освещает фигуру девушки в вечернем, бордовом платье до самого пола. Её волосы золотистого оттенка завиты и лежат по плечам, а кожа кажется неестественно-бледной, контрастной с тканью одеяния, но не менее привлекательной. Луч затрагивает и плетущиеся розы, такие же бордовые, насыщенные. Кажется, что ещё чуть-чуть и из их лепестков начнёт сочиться нектар. Если я в Аду, то я не хочу возвращаться обратно. Это слишком приятная часть Ада, вгоняющая в эйфорию. — Мне нужна твоя помощь, — говорит девушка, и в ней я узнаю всё ту же Джо, ту, которую я помнил из далёкого прошлого — привлекательную, обаятельную, сексуальную в таком непривычном глазу виде. Она подходит ко мне, а подол платья струится по земле блестящим шёлком. Она кладёт прохладные ладошки на мою грудь и заглядывает в глаза таким… Таким щемящем сердце взглядом! — Потанцуй со мной, — шепчет она и льнёт ко мне. — Пожалуйста, — и почему-то по телу проносится странная волна, не похожая ни на холод, ни на дрожь. Она будоражит, но и дарит ощущение теплоты и нежности. В этот момент, в самый нужный и подходящий, мягко начинает играть музыка. Точнее, я её начинаю замечать — мотив Unchained Melody** самый известный, самый чувственный и при жизни надоевший, но сейчас кажущийся самым прекрасным, апогеем того, что могли создать музыканты. — Пожалуйста, — выдыхает Джоанна и крепче прижимается к моей груди, не боясь запачкаться кровью. От её волос пахнет цветочными духами, почти так же, как пахнут растущие повсюду розы, а её голос успокаивает, так, что тело перестаёт слушаться. — Пожалуйста, — продолжает она так нежно, что я перестаю замечать всё вокруг. Я обнимаю её в ответ, такими объятиями, в которых ей было бы тепло, в которых она чувствовала себя в безопасности, а не в Аду. — Пожалуйста, Дин, — шепчет Джо и, кажется, всхлипывает. Мы переминаемся с ноги на ногу, а песня кажется бесконечной, зацикленной, будто желая, чтобы мы танцевали вот так вечно, если это вообще можно назвать танцем. Я был бы не против того, чтобы так оно и было. Пусть поёт себе, хоть до конца нашей смерти — с Джо легко. В какой-то момент я не хочу её отпускать, в какой-то момент мне начинает казаться, что именно здесь наше место, что именно так всё и должно было закончиться…или начаться. Её голова на моей груди, а я щекой касаюсь её макушки, на автомате переставляю ноги, чуть покачиваясь, в такт песне и Джоанне. По кругу. Чтобы лучше представить, достаточно просто прижаться к кому-нибудь родному, кого давно не было рядом, по кому вы успели соскучиться так сильно, что аж дыхание спирает. Чтобы лучше представить, хватит и того, чтобы вас обняли в ответ — так, как никогда никто не обнимал. Вам не захочется уходить. Вам не захочется покидать теплоту и нежность этих рук, и совсем скоро они станут ловушкой. — Дин, — говорит Джо, уже громче, уже окрепшим голосом. — Дин! — практически кричит она в самое ухо, но не отстраняется, крепко держит, а я вздрагиваю и пытаюсь заглянуть девчонке в глаза, пытаюсь встряхнуть её за плечи и узнать, в чём дело, но ни один звук не слетает с губ, а руки становятся слишком тяжёлыми, чтобы ими хоть как-то пошевелить. — Дин, чёрт! — и визжит. Так, будто она внезапно превратилась в банши, так, что у меня едва не лопаются перепонки, но охотница не отстраняется сама и мне не даёт прекратить наш глупый танец. Её руки становятся крепче и сильнее, и теперь обвивают меня подобно плотным канатам. Как бы я не хотел отпихнуть её, уйти, прекратить — всё остаётся на своих местах. Я чувствую себя мухой в паучьей паутине, объятой тревогой и непониманием. — Помоги мне! — кричит Джоанна так надрывно, что через всё тело проходит дрожь. Нет, не дрожь, а импульс — как удар током в самое сердце. Он умножает тревогу и превращает её в страх. Он заставляет распахнуть глаза, он возвращает небу розовый оттенок, но не такой сливочный и нежный, а мрачный и грязный, такой, как если бы клубничный йогурт смешали бы с глиной и илом. Он такой, как выглядела бы сладкая вата, брошенная в лужу. И запах резко меняется — из цветочного и приторного он превращается в душный и гнилой. Так воняет забытый на несколько недель букет в воде. Так воняет прокисшая вишня с уже дохлыми червями внутри, но розы никуда не исчезли. Их всё также много, они везде — кутают высоченные стены коридора и расползаются по земле среди грязи, мха, листвы и корней. Их ветви тянутся и ко мне — обвивают ноги, грудь, кисти, шею. Их острые шипы уже глубоко под кожей — и от этого вида становится не по себе, но ещё больше не по себе становится от глухого удара в спину и приглушённый крик Джо: — Ди-и-ин! — так, как будто бы она находилась за стеклом или где-то далеко, а в аккомпанемент ей звучит яростное, раскатистое рычание. Я уже слышал его прежде. В тот раз этот рык стал для Харвелл знамением смерти. Резкий выдох и я так же резко дёргаю руки вверх, вырывая колючие стебли из земли, избавляясь от части уз и шиплю от неприятных ощущений. Быстро освобождаю ноги и шею — и плевать, что уже практически весь оказываюсь в алой крови, каплями скатывающейся из ран от шипов. — Джо! — непроизвольно вырывается из глотки, когда я, наконец, оборачиваюсь и вижу её. Когда я чуть ли лбом не ударяюсь об уже знакомую преграду. Прозрачная, плотная, твёрдая, я упираюсь в неё руками и оставляю грязные разводы. Я колочу её изо всех сил, не контролируя себя. — Джо! — вырывается само собой, когда я вижу её закатившиеся глаза, когда я вижу, как невидимые, рычащие твари тянут Джоанну за руки в разные стороны, как её рвут на части, будто перьевую подушку, как кровь брызгает во все стороны и оказывается на розах, на земле, стекает по перегородке, а я совсем бессилен. Топот лап адских псов отдаётся вибрацией, а комки грязи из-под их когтей летят во все стороны, но их рыка я больше не слышу. Я не слышу ни собственного голоса, ни дыхания, ни собственных ударов — ничего. В какой-то момент я замечаю, что пытаюсь разбить перегородку огромным булыжником, но он валится на землю, а по перегородке не идут и трещины. В какой-то момент я ловлю себя на мысли, что выдохся. С этим возвращаются и звуки, с этим возвращается понимание того, что уже поздно чего-то добиваться — Джо мертва. Она повторила свою судьбу, свою смерть, а адские псы, кажется, они уже ушли. Их больше не слышно, а я ловлю себя на мысли, что их не видно даже в Аду. Я ловлю себя на мысли, что опять Джо спасла меня, ценой своей жизни. Я ловлю себя на мысли, что опять не смог помочь близкому человеку. Мысли, мысли… Такие сумбурные и разные, они бьют в самое сердце, пока взор неустанно обращён на то, что осталось от Харвелл, на то, что уже обвевают ползучие стебли, впиваясь в ошмётки колючими шипами и распускаясь новыми цветами — ярко-розовыми.