Когда сойдут снега

Отабек всё ждал холодов, а холода всё не наступали. Мама заверяла, что такое случается: по-летнему теплая и сухая осень, и удивляться тут нечему, тем более все приметы указывали, что будет так, потому даже сатиры не торопились со сбором ягод, но на памяти Отабека такое было впервые. Он знал, что в это время деревья обычно стоят уже совсем голые, над толщей опавшей листвы поутру стелятся такие густые туманы, что не видно собственных копыт, а после полудня моросит и моросит дождь. Затапливают печи. Настает черед теплых рубах, горячего питья и долгих вечеров перед очагом за домашней беседой, когда каждый занят неспешным делом: распутыванием пряжи, вышиванием, выстругиванием основы для стрел и приладкой к ним наконечников. В кузне накрепко закрывали двери, чтобы не выходил жар, а холод не студил мокрые от пота спины. Словом, начиналась долгая и тоскливая предзимняя пора. А в этом году не начиналась! Деревья стояли почти одетые, и лес, если выйти на открытую местность и оглядеться, представал сплошной желто-красной стеной в пятнах темной зелени. Клены раскинули пятипалые листья и горели на солнце, как гигантские костры. Небо стало таким голубым, что глазам становилось больно, если долго в него вглядываться. А ещё начинало казаться, что это не небо вовсе, а бездонное перевернутое озеро, и если разогнаться, как следует, и прыгнуть, можно в него нырнуть. Потом набегали белые, как пена, облака, и иллюзия растворялась. Поутру и после заката уже пробирал холодок, но днем, на солнце, жарило почти как в начале лета, и Отабеку казалось, что будет только теплеть, теплеть, и скоро наступит лето. Не может после такой теплыни вдруг наступить зима. После такого ласкового солнышка. Вот на солнышке Юру и разморило. Он разлегся на теплых листьях, нападавших таким толстым ковром, что холод от осенней земли не добирался до тела, устроился головой у Отабека на боку, там, где гладкая кожа переходила в плотную шерсть, и дремал. Его дыхание грело. Отабек осторожно переложил хвост, подобрал передние ноги, прошуршав по листьям копытами, и вернулся к работе. Он выстругивал флейту. Изабелла попросила. Зачем ей в зиму флейта? Отабек не стал спрашивать, просто пообещал, что сделает за пару дней. Может, будет играть Жану снежными вечерами. Их будто вовсе не тяготила грядущая перспектива провести здесь очередную зиму, в родном лесу, а Отабек, чем ближе подбирались отсроченные холода, тем больше смурнел. Даже Юра это заметил. А Отабек всё не мог избавиться от мысли, что сама природа дает ему шанс наконец-то всё изменить. Сам лес подталкивает к переменам. Шепчет: ещё тепло, тропинки не размыли дожди, лед не сковал озера, спеши, торопись, ты успеешь. А иначе зима, поля завалят сугробы, морозы обездвижат леса, а ты так и останешься здесь, в тепле и уюте, в привычной повседневности, где не меняется ничего, где всё знакомо до ветки и кочки. Может быть, он не мучился бы так сильно, если б не сны. В последний месяц он видел их часто, почти что каждую ночь, а проснувшись, не мог разобрать, где он. Когда же понимал, что дома, в своей постели, сердце билось о ребра так, словно вот-вот разорвется от нетерпения. Ему и раньше снились дальние края. Картинки из маминых рассказов оживали, и Отабек скакал по степям, на каждом прыжке опускаясь по грудь в душистые травы, как в воду. Брел среди барханов, увязая копытами в обжигающем песке. Переплывал от острова к острову, раскачиваясь на волнах, нырял в затопленные гроты, взбирался на горные плато и оглядывал стелющуюся, как зеленая дымка, понизу бескрайнюю тайгу. Оскальзывался на льдинах и плотнее закутывался в дубленую шкуру неизвестного животного, а меховой воротник лез ему в нос. Отабек чихал и просыпался. И почти выл. Мама всё понимала, едва взглянув на него поутру. Гладила, целовала в макушку, но ни слова не говорила. Отабек знал, она покинула родные края как раз в его годы, и путешествия завели её в этот самый лес, к отцу, который родился здесь, на этой самой поляне, и всю жизнь здесь прожил, и этим был счастлив и даже немножечко горд. Именно отец увещевал Отабека подождать ещё хотя бы год-два. Куда торопиться? Век кентавра не так мал, в сравнении с человеческим. Это людям надо спешить, не терять ни единого дня при их-то короткой и быстротечной жизни, а кентавру можно набраться сил, знаний, окрепнуть, научиться всему, что умеет клан, а потом уж, если так хочется, пускаться исследовать свет. — Интересно тебе, — говорил отец, прилаживая тетиву к новому луку и наматывая концы так туго, что Отабек потом еле-еле мог из него выстрелить и, конечно же, мазал. — Понимаю. Мне тоже интересно было в твои годы. — И ты куда-то ходил? — А как же! До дальнего леса. Там твою маму и встретил. Дальний лес тянулся вдоль горизонта в полутора днях пути отсюда, и там Отабек уже был. Нет, не о таком путешествии он мечтает, не о таких грезит дорогах, не такой хочет приобрести опыт. В дальнем лесу, по сути, всё то же самое, даже клан кентавров свой есть, родственный их клану. Те же птицы, те же деревья, те же звери. Ни моря, ни пустыни, ни льдин. — Ты вернешься, — приговаривал отец, рассматривая заготовку клинка на свет. — Лучше дома места нет. — Может и так, — отвечал Отабек, — но я хочу знать, из чего выбираю. Иначе это не мой будет выбор, а ваш за меня. Тем более мама… — Болтает много твоя мама, — перебивал отец и откидывал косу за спину, чтобы не припалить раскаленным металлом. И всё-таки речи о том, что его не пустят, запрут, велят не возвращаться, если всё же уйдет, не было. Отабеку не пришлось бы сбегать в ночь с котомкой за плечами, оставив на столе прощальную записку, и не пришлось бы в путешествиях мучиться чувством вины. Его просто просили повременить, молод ещё, почти мал. Подожди, сынок, вот ещё чуть-чуть подрастешь, капельку возмужаешь — и в путь. — И как же ты, — спросил однажды отец, — оставишь своего друга? Ты же без него ни дня. Вопрос справедливый. Но Юра был первым, кто Отабека в его мечтаниях поддержал! И не просто поддержал, а сразу предупредил: я с тобой. Отабек опешил: — Что? Юра, это не шутки. Я собираюсь идти, куда глаза гладят. Ну, почти, хочу сперва найти родственников со стороны мамы, у неё было много сестер и братьев, а это знаешь как далеко отсюда? Очень! — И что? Я вырос, летаю ещё лучше, чем раньше, крылья меня не подводят, и дедушка ещё крепкий, даже если я на десять зим уйду, он дождется запросто. А мне тоже опыт нужен. Как я буду в лесном совете заседать, если ничего, кроме этого леса не видел, и о мире ничего не знаю и не понимаю? Кто меня слушать будет, какой мой голос будет иметь вес? Никакого, правильно. Так что даже страх надолго расстаться с Юрой не держал Отабека в лесу, а всё-таки он не уходил. Всё ждал чего-то. Зимы, когда можно будет вздохнуть и сказать себе: что же, не теперь, значит, надо дожидаться весны. И корил себя за малодушие. — Я что, уснул? Юра завозился, приподнялся, и Отабеку сразу же захолодило нагретый бок. — Совсем немного. — Разморило на солнце. А солнце уже опускалось понемногу, подсвечивало карминные ягоды шиповника. Юра поднялся, расправил сложенные во сне крылья, махнул ими раз и другой и поднялся над багряным ковром из листьев. Сладко потянулся, вися в воздухе. — Хорошо-о, — проговорил он. — Скоро опять из хижины носа не высунешь, заметет. Будем куковать до весны. Отабек посмотрел на свои руки, отвел дальше ту, что с ножом, перехватил поудобнее сыреющую от тепла ладони рукоять, и спросил: — Ты жалеешь? — Я — нет. А ты — да. Отабек совсем сник. — Это так заметно? — А то! У тебя вон даже хвост дергается. Отабек оглянулся на круп, и правда — хвост ходит сам собой, ворошит листву. Отабек опомниться не успел, как Юра кинулся, напал на хвост, как игривый лесной котенок, сунул руку в карман за поясом и выудил гребень. Даже мама не расчесывала его так ласково! Ни разу не дернув, медленно, пальцами расправляя свалявшиеся от лежания узелки, вытягивая прядку за прядкой, превращая косматую копну, перепутанную с сухими черенками и листочками, в гладкий вороной поток. Цветов поблизости совсем не осталось, но Юра выкрутился, набрал самых красивых и ярких листьев и вплел их в мудреную толстую косу из кентаврового хвоста. С того случая, как Юре пришлось собственноручно обкорнать Отабеку хвост, он привязался к нему как-то совсем уж особенно, будто это была его собственность, отданная почему-то Отабеку на хранение. И Отабек поэтому не должен был возражать, когда Юра принимался плести ему косы и всячески украшать, а должен был лежать смирно, строгать свои палочки и развлекать Юру разговорами. Но сейчас слова не шли на язык. Отабек хотел найти тему — не получалось, а о чем думалось — Юра знал и так, зачем в очередной раз об этом? Только расстраиваться. — У-у, дружище, что-то ты совсем приуныл. Ну-ка, поднимайся. Давай, давай. Отложив нож и флейту, Отабек оперся на передние ноги и встал крепко на все четыре. Коса из хвоста тяжело ударила по ноге. Давно прошла подростковая шаткость и вечная неуверенность: получится ли удержаться, сможет ли побежать, не подведут ли связки? Юра взмахнул крыльями, облетел Отабека кругом и остановился перед ним, лицом к лицу. Протянул руки, Отабек вложил в них свои. — И что плохого, если мы переждем ещё одну зиму? — Не знаю, — сказал Отабек. — А если так и будет? Если мы будем ждать, ждать чего-то, год за годом всё ждать, а потом решим, что нам и здесь хорошо, и зачем отправляться куда-то? Что если мы потеряем эту мечту? Превратимся во взрослых и перестанем мечтать. Я буду работать в кузнице, ты заменишь дедушку в лесном совете, будешь следить за лесом и совсем уже никуда отлучиться не сможешь. И это уже будут настоящие, серьезные причины никуда не идти. — То есть, ты думаешь, это у тебя временное? И надо скорей исполнять мечту, пока она не прошла, а то время упустишь? Отабек промолчал. Нахмурился. Юра продолжал: — Ты хотел этого всегда. Вот сколько я тебя знаю, столько и тянет тебя путешествовать. И ты думаешь, всё это в одну зиму возьмет и пройдет? Снежком присыплет, растает и утечет в речку? Дурак, что ли? Да всегда ты этого будешь хотеть: и зимой, и весной, и через пять зим, неважно. Просто сейчас… — Что? — спросил Отабек. — Что сейчас? — Рано ещё. И ты это сам понимаешь. И родители это тебе говорят, и дедушка — мне. Я тоже огрызаюсь в ответ, но что тут поделаешь — это правда. Для путешествия тоже нужен опыт, какое-то понимание жизни, что ли. Я-то считаю, что у нас этого уже — во! А с другой стороны — вдруг нет? Ну, страшно же. И мне, и тебе страшно. Это не через поле сбегать в соседний лес. А я ещё хотел научиться у твоей мамы плести корзины и тапки и варить противопростудное средство. Перезимуем ещё раз, а? Из надобности. Копыта наполовину утопали в листве, Отабек переступил передними, поднял маленькую волну в лиственном море и выдохнул: — Отправишься со мной, когда снег сойдет? Да или нет? Юра расхохотался, махнул крыльями, развернулся в воздухе, — Отабек не успел удержать его руки, — глянул через плечо. Отабек быстро подобрал нож и заготовок флейты, спрятал в сумку, перекинул её через плечо. — Поймаешь, — сказал Юра, — уйдем сразу как снег сойдет, не поймаешь — когда зацветет черемуха. Листья фонтанчиками разлетались из-под копыт. Отабек бежал, примериваясь, чтоб не споткнуться о кочку, и делал вид, что уже в третий раз не получается поймать изворотливого фея. Наконец, бросился и поймал-таки прямо в прыжке. До какой ещё черемухи? Выдвинутся пораньше, заодно посмотрят, какая она в дальних лесах.