Изгой

«Демона не понимают - путают с чертом и дьяволом, тогда как "черт" по-гречески значит просто "рогатый", дьявол - "клеветник", а "Демон" значит "душа" и олицетворяет собой вечную борьбу мятущегося человеческого духа, ищущего примирения обуревающих его страстей, познания жизни и не находящего ответа на свои сомнения ни на земле, ни на небе.» Врубель М. А. Не осуждай меня, Господь, За то, что в жизненном смиреньи Я не пытался побороть Свое земное назначенье, *** А ныне здесь, у алтаря, Стою с протянутой душою, Чтоб, милосердие даря, Ты принял жертву от изгоя. «Исповедь» Денис Коротаев Глава 1.       Солнце медленно клонилось в закат, озаряя бескрайние поля алыми лучами. Мальчик замер на несколько секунд у открытой двери в дом, чтобы полюбоваться представившейся панорамой. Ему было всего семь, но в свои годы он уже умел чутко чувствовать красоту. Олаф выучился неплохо рисовать и играть на флейте. Когда он занимался этим, то едва ли не физически ощущал, как за спиной расправляются крылья. - Эй! Олаф! Ты где застрял опять?! – донесся из дома голос старшего брата, и мальчик, неуклюже дернувшись к двери, едва не расплескал воду из ведра, которое все это время держал в руках.       Это был очередной теплый вечер августа. Многие говорили, что деревня и все места в округе словно заколдованы. На скот никогда не нападали хищники, непогода обходила стороной, посевы всегда вызревали и урожаи были богатыми, новорожденные почти никогда не умирали, да и в целом люди редко болели.       Олаф никогда прежде не задумывался об этом.       Никогда, до этого дня.        Солнце село, пока он был вместе с родными в доме и наводил порядок или помогал матери на кухне. Все было, как обычно, пока в дверь не постучали. Только тогда он впервые увидел следы неуверенного беспокойства на лицах родных. Возможно, если бы в тот момент он ушел на задний двор и бежал, прорвавшись сквозь колючие кусты ежевики, то смог бы спастись, но в то мгновение угроза казалась абсолютно нереальной.       И что, если задуматься, могло ему повредить в кругу семьи?       Отец открыл дверь и мальчик, выглянув из-за спины мужчины, увидел стоящего на пороге одного из старейшин деревни. Высокий крепкий мужчина, с густой темной бородой (намного длиннее, чем у его отца), облаченный в длинную светлую мантию, встретился взглядом с Олафом, и ребенок испытал едва ощутимое, пока еще не осознанное, беспокойство. Он хотел послушать, о чем те будут говорить, но старший брат по безмолвному приказу матери быстро взял Олафа за руку и увел в соседнюю комнату. В этот момент он ощутил, как в душе поселилось реальное беспокойство, которое в дальнейшем с каждой минутой только крепло.       Брат внимательно прислушивался к происходящему за дверью и, как показалось мальчику, старался не смотреть на него самого. На обеспокоенные вопросы Олфа тот не отвечал. Лишь прикладывал палец к губам, призывая к молчанию, поэтому ребенок, чтобы успокоиться, начал концентрировать внимание на родных и давно любимых вещах. На небольшом сундуке, который смастерил их отец в прошлом году. На нем стояла шкатулка, в которой мать хранила свои немногочисленные украшения. В углу такой же грубо сколоченный, но крепкий шкаф с вещами. Справа от кровати, на которой сидел мальчик, стоял небольшой стол с глиняным кувшином. Мать совсем недавно приготовила его любимый отвар из ягод, которые они с братом собирали днем.        Дом, несмотря на свою простоту, был пропитан теплом и уютом. И от этого такой поздний приход старейшин был еще более подозрительным.       Олаф не мог сказать, как долго они просидели с братом в комнате, но когда дверь, наконец, открылась на пороге стояли не родители, а старейшина деревни. Мальчик ухитрился заглянуть за спину мужчины в длинном светлом одеянии с посохом в руке и увидел, что отец и мать стоят чуть в стороне от входа. Мама явно плакала, а папа крепко обнимал её, прижав к широкой груди. Мужчина с явной ненавистью смотрел на спину старейшины, плотно сжав губы.       Вся жизнь Олафа прошла в любви и внимании родителей и старшего брата, поэтому все произошедшее в тот вечер показалось ему абсолютно нереальным кошмаром, который мог случиться с кем угодно, только не с ним.       Высокий мужчина взял мальчика за руку и вывел из дома. На улице их уже ждали около десятка из самых уважаемых членов деревни. Олаф боялся и постоянно оглядывался на родителей и брата, которые остались на пороге дома. Брат что-то возмущенно шептал отцу, указывал постоянно на мальчика, но мужчина только молча качал головой. Мать плакала, уже не скрывая этого, а затем резко ринулась к младшему сыну и прижав к себе, поцеловала.       Олаф был настолько подавлен и испуган, что не сопротивлялся, а бессилие и бездействие собственных родителей, вселило в него чувство абсолютной безысходности. С ним никто не разговаривал. Мужчины шли молча, словно в трансе. Один из них (господин Вийон, которого Олаф знал с детства), так крепко держал его за руку, что если бы мальчику взбрело в голову убежать, он скорее всего вывихнул бы себе запястье.        Его увели за пределы деревни на границу с лесом, где располагалась старая церковь. Заходя за деревянные ворота, которые прежде всегда были закрыты, мальчик вспомнил с внезапной болью в сердце, что родители обычно запрещали им с братом играть рядом с этим местом. Они никогда не нарушали родительских запретов. Теперь это воспоминание показалось будто пришедшим из чужой жизни.        Олаф понял, что сейчас ему предстоит на собственном опыте узнать причину родительского запрета. По центру внутреннего двора церкви располагался плоский валун и мальчик, как-то отстраненно подумал о том, что же здесь появилось первым – церковь или этот камень. Мужчины о чем-то негромко разговаривали, а затем, образовав круг, протяжно запели. Олаф любил петь и слушать песни, а еще всегда любил играть на флейте, но от этой песни его замутило и прошиб холодный пот. Мальчик не понимал ни слова, а когда его голова начала сильно болеть, так и вовсе стал плохо осознавать происходящее вокруг. В лицах, выхватываемых бликами огня, бушевавшего в поставленных вокруг широких лампадах, оставалось все меньше человеческого. Черты лиц искажались приобретая сходство со свиными рылами, а у кого-то с зубастыми волчьими пастями. Звуки вокруг слились в ужасную гудящую какофонию, которая разрывала его голову все нарастающей болью. Лампады чадили и дышать становилось все тяжелее.        Ребенок стоял в центре круга, по щекам лились слезы отчаяния и страха. Он точно знал, что ночи сейчас прохладные, но здесь было жарко, как в Аду.       Паника навалилась удушливым одеялом на плечи, когда мальчик ощутил, что с него снимают рубашку и почти бережно укладывают на холодный валун. Олаф попробовал дернуться, то тут же сильные руки сжали его запястья и щиколотки. Мальчик закричал изо всех оставшихся сил, которые еще в нем были, но все было бесполезно.       Дальнейшее слилось в едином болезненном вздохе, после которого мир для него изменился. Он пытался вырваться, кричал, звал родителей и брата, но никто не пришел. Только сильные руки все крепче прижимали его к ставшему невероятно-холодным камню. А затем в свете жаркого пламени огня лампад, Олаф увидел блеск металла клинка и замер, внезапно осознав, что все кончено. В то же мгновение острое холодное лезвие оборвало его жизнь, пронзив грудь.       Боли почти не было. Было много страха и резко стало нечем дышать. Звуки исчезли и внезапно мальчик увидел все со стороны. Сверху.       Ночное небо неожиданно озарилось невероятным теплым светом и он потянулся к нему, оставляя внизу бесноваться людей вокруг трупа недавно убитого ребенка, но что-то остановило его, впившись огненным ошейником и скинув вниз.       Мальчик поднялся на ноги с земли, внезапно осознав, что не почувствовал обычного прикосновения к ней. Все изменилось. Земля ощущалась совершенно иначе, воздух больше не пах гарью и не был удушающим. Олаф поднял непонимающий взгляд на мужчин и увидел, что один из них сжимает в руке цепь, крепящуюся к ошейнику на его тонкой шее.        Новая волна паники нахлынула на мальчика, когда он посмотрел на свое неподвижное залитое кровью тело на холодном камне и снова попробовал сбежать наверх. Туда, где его ждали.       Но все попытки оказались тщетными.       Теперь у него была работа. И пока он не выполнит её, его не отпустят.       Ночь завершилась приковав Олафа к деревне путами, которые мало кто смог бы разрушить. К рассвету страх ушел, негодование, досада, боль – все стихло. А небо потемнело. С тех пор Олаф не видел того волшебного сияния, в которое его не пустили.       Каждый день был похож на предыдущий – его никто не видел кроме двух-трех жителей деревни, с детства обладающих даром Видящих. Он видел всех.       Каждый день он видел свою семью, которые сначала очень по нему тосковали, а мама постоянно плакала. Он пытался их утешить, как мог и защищал деревню от темных сущностей, сновавших по лесу и поблизости реки. Несколько раз отогнал стаю волков от скота, ушедшего от деревни на слишком большое расстояние.       Потом у его родителей появился новый ребенок и их печаль немного успокоилась.        Год за годом время текло и все люди вокруг менялись. Кроме него и еще нескольких таких же несчастных, как и он сам. Олаф часто видел в деревне других детей, на чьих шеях висел непомерно тяжелый для хрупких костей ошейник. Они видели друг друга, но никогда не разговаривали.       Олаф наблюдал за тем, как его родители старились, а брат и сестра росли. Затем они обжились собственными семьями и через некоторое время в другой семье снова повторился кровавый ритуал. И опять сожженные останки ребенка были закопаны под углом дома, в котором тот когда-то жил.       Все менялось. На смену прежних старейшин, приходили новые. Сменялись поколения. Только они, стражи деревни так и оставались маленькими грустными детьми, о которых уже почти никто и не помнил.       А потом однажды люди отказались от жертвоприношений древнему темному Богу.       Олаф не знал, что послужило толчком для такого решения. Может, то, что деревня разрослась и стала больше походить на город. К поселенцам стали часто приезжать гости из других отдаленных мест и привносить новые веяния и убеждения. Люди изменились и внезапно стражи стали никому не нужны. Про них то ли забыли, то ли посчитали больше ненужными.        Цепи упали с тонких шей, но идти им было некуда и они остались, наблюдать за чужой жизнью. Раньше их питали молитвами, теперь же они стали находить себе пропитание сами, и не всегда оно было в достатке. И тогда больше ненужные стражи стали уходить. Олаф не знал, куда они уходят. Они по-прежнему не разговаривали. Да и мальчик сомневался, что сам смог бы.        За пару лет город разросся, а затем внезапно начал пустеть и чахнуть. Люди стали часто болеть, дети умирать, урожаи с каждым годом становились все скуднее. Вскоре, те, кто смог - уехали, а те, кто не захотел или было некуда уезжать, постепенно умерли.        Олаф не мог сказать, сколько времени прошло с того момента, как он погиб, но он был единственным из стражей, кто остался. Мальчик бродил по пустым улицам города, где больше не было людей и пытался вспомнить где именно находился его дом. Их дом был небольшим, деревянным. Там было всегда тепло, уютно и вкусно пахло.       Каменные улицы казались ему абсолютно одинаковыми и безликими. Из подвалов несло сыростью и крысами. А иногда и темными сущностями, которые всегда в обилии наполняли подобные места.        Снова садилось солнце, но на этот раз алых лучей было не разглядеть за глухими каменными стенами домов. Воздух наполнялся стрекотанием ночных насекомых, возней крыс и мышей, где-то в соседней подворотне Олаф слышал, как роются в помойной яме несколько собак, которые когда-то были домашними, но с тех пор как их хозяева либо уехали, либо умерли, лишились своего угла. Он и сам себе в этот момент напоминал такую помойную собаку. Теперь его смерть стала еще более глупой и бесполезной, чем была. Страж, который уже не был привязан, но, тем не менее, не мог по какой-то причине оставить место, которое когда-то было родным.       Внезапно, чуткий слух защитника города уловил звук, который ясно диссонировал с остальными, и он тут же поспешил в сторону, откуда тот доносился, не веря собственным ощущениям. Он не хотел верить тому, что слышал, но по мере приближения убеждался в своей первоначальной догадке.       Мальчик успел как раз вовремя. К моменту, как он влетел в каменный дом, минуя стену и два лестничных пролета наверх, в подвале уже зашевелились несколько темных сущностей. По полу комнаты бегали в немалом количестве крысы, извечно голодные, ищущие чем бы набить брюхо.       В темном дальнем углу комнаты, в стороне от окна, страж различал женскую фигуру, замершую в неудобной позе. Женщина словно бы уснула, облокотившись о небольшой стол. Олафу не требовалось подходить, что бы понять, что она мертва. Зато рядом с умершей стояла небольшая колыбелька, накрытая на удивление чистой белой простынею. Внутри маленькой кроватки кто-то ворочался и хныкал. Мальчик двинулся к колыбели, как человек. Шаг за шагом. Не так, как он прилетел сюда, пролетая сквозь стены и заборы, а если бы был живым. Плач ребенка внезапно затронул глубоко спрятанные чувства и переживания. Страж, пусть и отвергнутый городом, все равно оставался его стражем. Душу внезапно затопили почти забытые теплота и забота. Он снова нашел смысл существования.       Крысы, завизжав, бросились врассыпную с дороги стража, в то время, как Олаф ступая голыми ступнями по деревянному грубо отесанному полу, подошел к колыбели.       Внутри лежал, бережно закутанный в белые простыни, малыш. Очевидно, ощутив присутствие защитника, младенец улыбнулся и, закрыв глазки, сладко уснул. Малыш был абсолютно здоров, Олаф ощутил это по светлой ауре исходящей от маленького свертка, которой не коснулась хворь, забравшая его мать.        Страж позволил себе на секунду замереть и полюбоваться ребенком, а затем бросив беглый взгляд на умершую мать, поднял того на руки. Надо было торопиться – темные сущности в подвале хоть и были слабее него, но их было много. А он был один и к тому же не мог выбраться из дома так же быстро, как попал в него.       Стремительно рванувшись к лестнице ( окна оказались забраны ставнями) мальчик спустился вниз, бережно прижимая к груди маленький сверток. Внизу, в подвале явно ощущалась тягучая темная энергия, подбирающихся падальщиков, которые были не прочь полакомиться молодым мясом.       Еще пролет и просторный холл. Страж сначала ринулся к двери, но тут же ощутил, что там его уже ждут и сквозь такой кордон он может и не прорваться. Все-таки давно он хорошо не питался. А молитвы стражам уже были давно и прочно забыты.       Широкое окно на кухне с выбитым стеклом отлично подошло для его целей. Мальчик в один гигантский прыжок с середины комнаты пересек пространство и выскочил на улицу, бережно прижимая спящего ребенка к груди. Ему повезло. Дом был крайним к дороге, поэтому страж, не теряя ни секунды, уже более привычным ходом полетел в сторону дороги, ощущая, как из окна за ним по пятам уже вылезли преследователи, но так быстро, как он передвигаться не могли.       Летя с ребенком на руках, впервые ощущая на лице ветер, мальчик улыбался. Впервые с тех, пор, как умер, ощущая умиротворение.        Добравшись до ближайшего города, Олаф оставил ребенка в одном из наиболее богатых домов, подложив в кроватку к другому такому же на его взгляд младенцу.       Солнце начало подниматься из-за горизонта, а небо впервые за долгое время снова засияло…       Дилижанс тряхнуло на очередной кочке и я, вздрогнув всем телом, открыл глаза. Опять видение. Когда они наваливались, сон переставал быть отдыхом и я чувствовал себя абсолютно разбитым. Но с другой стороны – какой может быть отдых в дилижансе, который трясет на каждой колдобине, угрожая перемолоть кости в пыль?       Моё путешествие на север в провинцию Барроуберг длилось уже неделю, и с каждым днем я ощущал, что дорога становится все хуже, а расстояния между населенными пунктами все больше. Несколько раз уже приходилось ночевать посреди дороги, будучи застигнутыми непогодой. Один раз дождь был таким сильным, что дорогу размыло до состояния скользкой жижи. Кучер отвел лошадей с размытой колеи и вместе со мной и еще одним попутчиком мы соорудили подобие шатра.       Я заметил в стороне нескольких лярв и даже одного беса. Кучер обмолвился о том, что недалеко где-то за полем есть небольшая деревня, но добраться по размытой дороге мы все равно туда бы не смогли. Это объяснило присутствие лярв, но я о них и не беспокоился. Эти сущности в своем большинстве были неопасны – не обладают собственным сознанием, и в открытом поле, а уж тем более на таком расстоянии вообще ничего из себя не представляют. Чтобы подцепить такую, надо столкнуться с ней нос к носу и быть при этом ослабленным болезнью или несчастьем. А вот бес – это совсем другое дело. Такой может доставить известные неприятности.        Поддерживая время от времени разговор и разведя огонь, пока двое других моих спутников занимались перетаскиванием вещей, я сплел защитную фигуру вокруг нашего вынужденно разбитого лагеря. Бес вроде как почувствовал служителя Церкви и не рисковал приближаться. Но и не уходил.       Будучи клириком или, как чаще нас называли в народе – заклинателем – я хорошо понимал, что тот не отстанет и попробует подобраться к нам в тот момент, когда все будут спать. Или двое из троих.        Фигура получилась довольно неплохой и я постарался наложить её так, что бы она накрыла собой и большую часть вещей. За три года работы в доме Дансени и еще трех лет скитаний по всей стране я успел хорошо изучить природу бесов и знал, что если те не могут нанести настоящий ущерб, то постараются напакостить хотя бы по мелочи. Было время, когда я удивлялся почему в том прекрасном доме лорда Дансени с его чудесными обитателями часто заводится подобная нечисть. Но время на все открывает глаза.       Бес, почуяв защитную фигуру, замер на секунду, перебирая на месте шестью мохнатыми лапами и жадно уставился налитыми кровью глазами. Затем, сделав несколько шагов назад отошел чуть дальше и стал наблюдать за нами с бо́льшего расстояния.       «Видимо, недавно вылез на поверхность. Слишком бесстрашный,» - подумал я, вполглаза следя за нечистью. - Демиан, я очень рад, что сегодня вы с нами! - улыбнувшись желтозубой простодушной улыбкой, наполовину скрытой густой бородой, произнес кучер, устанавливая котелок над костром, - а то, как-то мы застряли посреди поля и встретили старуху из акшаров!       Я покачал головой, как бы подбадривая рассказчика и соглашаясь, хотя про себя подумал, что встреть тогда они настоящего акшара, сейчас бы нас вез другой возница. И уж тем более, облик старухи акшары никогда не принимают. У них другие методы.       Возница тем временем продолжал рассказывать сказки о том, как они втроем с другом и пассажиром сражались с нечистью, а я не выпускал из поля зрения продолжающего крутиться неподалеку беса.       Просто так он не собирался уходить. Хорошо, что большинство людей не видят эту нечисть.       Та ночь прошла относительно спокойно и в существенной мере этому способствовали защитная фигура и знак, которые я наложил на лагерь, не надеясь на уставших спутников. И как обычно оказался прав.        Посреди ночи, когда дождь, наконец, прекратился, я проснулся от дикого воя боли и обиды. Я подскочил, готовый отразить атаку и увидел, как прочь от нашего лагеря ковыляет уже на четырех ногах продолжающий подвывать бес.        Оба мои спутники продолжили спать крепким сном младенца, убаюканные чарами нечисти, несмотря на всю поставленную защиту. Я помялся с ноги на ногу, вглядываясь в ночную тьму и отслеживая движения беса.       Этой ночью он к нам точно больше не сунется.       Оглядевшись по сторонам, я заметил две мохнатые когтистые лапы, оставшиеся лежать у границы лагеря, как раз в том месте, где нечисть залезла за границу защитной фигуры. Знак усилил её и в результате бес лишился сразу двух ног, которые все еще подергиваясь, лежали и влажно поблескивали в лунном бледном сиянии. Поежившись, я поднял голову к небу. Тучи разволокло налетевшим внезапно холодным ветром и,вздрогнув, я сел поближе к костру и подкинул несколько веток потолще. Прежде, чем лечь спать, я сделал еще одну фигуру и снова растянул её по границам лагеря. - Остановка! - резкий окрик кучера вывел меня из раздумий. Я и еще двое путешественников вышли из дилижанса поразмять ноги и немного прогуляться. Кучер тем временем проверял состояние лошадей.       Я вышел на дорогу и посмотрел в обоих направлениях. Стояла середина ноября и вскоре должен был выпасть снег. В этих краях он выпадает временами и раньше, но пока осень довольствовалась холодными дождями и ветром. Растирая замерзшие руки, я прошел вдоль дороги, приметив в траве мертвого козодоя. Трава пожухла, а листья давно опали, усыпав всю дорогу и обочины грязно-желтым ковром. Лес по обеим сторонам дороги был довольно плотный и уже через несколько метров было невозможно ничего разглядеть кроме плотно стоящих друг к другу темных стволов. Очевидно, не так давно тут прошел дождь, поскольку по обоим краям дороги скопились немаленькие лужи и если бы сама дорога не находилась на насыпи, то скорее всего её бы тоже развезло.       Начинала болеть голова и я, слегка нахмурившись огляделся по сторонам.        Впереди высился небольшой верстовой столб, а рядом довольно широкая табличка с резной надписью – «Добро пожаловать в Алербург!». - Совсем немного осталось ехать и зачем нужно было останавливаться? – раздался за спиной голос одного из спутников, ехавших со мной на одном дилижансе.       Обернувшись, я увидел крепкого невысокого мужчину в довольно дорогом дорожном плаще, отделанном редким мехом черного иктиса. - Лошадям нужен уход и отдых, - флегматично ответил я, переведя взгляд в сторону леса. Что-то меня беспокоило, но я никак не мог понять причины. - Еще минут двадцать и мы были бы на месте, - мужчина явно не собирался заканчивать разговор. Я пожал плечами, поймав себя на том, что в последнее время этот жест начал входить у меня в привычку. - Могу ли я узнать с какой целью вы едете в Алербург? – доброжелательно улыбаясь, спросил попутчик и я снова перевел взгляд на мужчину,отвечая: - Проездом. - Кажется, я знаю откуда вы едете – вы учитесь в Хокингардской семинарии и едете повидаться с родными на время каникул!? – выдал мужчина и довольный своей догадливостью выпрямился, на самом деле даже став на пару сантиметров выше. Я не смог сдержать легкой улыбки, подумав о том, что на самом деле похож на семинариста в своей пусть и простой, но добротной одежде. Никаких знаков отличия, которые позволили бы мужчине отнести меня к служителям церкви на мне не было. Серебряный потертый жетон клирика я носил на правом запястье, а крест на шее под одеждой. Никогда не питал склонности к демонстрации собственного положения. Люди становятся менее разговорчивыми, когда видят перед собой представителя церковной власти, а временами это сильно вредит работе. - Вы меня раскусили, - улыбнулся я в ответ мужчине, надеясь, что тот отстанет, но, к сожалению, ошибся. Мистер Синклер (так звали моего спутника) тут же начал расписывать все прелести Алербурга, и как он скучал по городу, а так же приглашать в гости. Мне пришлось представиться в ответ, хотя от этого разговора голова начинала болеть все больше.       Мужчина продолжал говорить и я пространно кивал, иногда поддакивал, слушая вполуха, когда внезапно заметил еще одного козодоя прямо на табличке с приветствием.       Я нахмурился и огляделся по сторонам. Скота или следов недавнего его пребывания не было видно и это вызывало некоторое беспокойство. Многие считают, что крысы и вороны – вестники беды, но это заблуждение. И те и другие любители поживиться дармовщинкой, но не более того. А вот козодой и кукушка – совсем другое дело. За шесть лет моей работы я встречал козодоев всего три-четыре раза и обычно поодиночке. Рядом с пасущимся скотом.       Я наклонился и увидел, что под табличкой лежит еще двое. - Погибли, - внезапно донесся до меня голос Синклера, - холод побил, видимо. По вечерам уже холодно. - Возможно, - спокойно ответил я, а про себя добавил – «либо наелись не только мух, а чего и похуже».       Алербург встретил толчеёю центральной улицы, мальчиком-карманником, попытавшимся обчистить мои карманы и еще больше разболевшейся головой. Прихватив свои немногочисленные вещи из дилижанса, я кивком головы попрощался со спутниками и направился на поиски постоялого двора. В центральной части города их было предостаточно, а денег у меня хватало. Были, конечно, и на окраинах, но у меня уже был неприятный опыт проживания в таких. Сейчас у меня слишком сильно болела голова, а высокая плата за проживание была какой-никакой гарантией того, что твои соседи будут приличными людьми.       Правда, без сложностей опять не обошлось. Из первой гостиницы меня не очень вежливо попросили и сказали, что не заинтересованы в таких клиентах.       Я уже привык условно делить людей по отношению к таким, как я на два лагеря. Есть такие, как мой предыдущий кучер – относятся благосклонно и всегда рады помочь, а есть те, кто считают, что мы сами насылаем нечисть, чтобы потом за деньги изгонять. И обычным людям не объяснишь, что для призыва нужны совсем другие силы. Надо быть колдуном и при этом не меньше третьей ступени.       Меня же Бог наградил совсем другими умениями.       Очевидно, как он заметил жетон на моем запястье и ровно в тот момент, когда я хотел сказать ему о зародившейся темной сущности у него в подвале, которая крепнет с каждым днем, меня едва ли не силой выперли за порог.        Уже стоя на улице, я увидел смеющееся лицо древней сухой старухи, внезапно проступившее на стене гостиницы. Сущность смеялась надо мной. В ней уже сформировалось достаточно сознания, что бы понимать, что ничего я ей сейчас делать не буду.       Развернувшись я побрел дальше. Теперь хозяину придется самому разбираться со своими разгневанными умершими родственниками. Тут же мелькнула мысль о том, что, когда сущность покажет себя в полной мере, хозяин двора наверняка свяжет мое появление у них и появление старухи.        Я отогнал от себя эту мысль, хотя понимал, что это вполне реальный ход развития событий.       На следующем дворе мне повезло больше. Хозяйкой была немолодая, но все еще привлекательная и доброжелательная женщина. Она заметила жетон и от этого её улыбка стала еще ярче. Шелестя складками дорого алого бархатного платья, госпожа Алисия предложила мне осмотреть комнату, время от времени поправляя золотистый локон, выпадающий из сложной прически. - Вот, господин Тель - Велоти, посмотрите, - оставив у стойки внизу принимать новых гостей одного из служащих, хозяйка вместе со мной поднялась на второй этаж, великодушно позволив выбирать те апартаменты, которые мне больше подойдут. Я воспользовался выбором, ожидая, когда же она попросит о «небольшом одолжении». И оказался прав.       За свою жизнь я успел не раз убедиться в том, что если незнакомый человек относится к тебе хорошо, значит ему что-то нужно. А про то, что срок людской благодарности крайне короткий – об этом можно вообще не говорить. - Я рада, что вам понравились эти апартаменты. В стоимость за них входит так же завтрак, обед и ужин. Я готова отдать вам эти замечательные комнаты за полцены, - женщина излучала доброжелательность и готовность услужить, - вы надолго у нас? - На день. Завтра по утру собираюсь уехать, - я поморщился. Голова продолжала болеть, - не подскажете, где тут у вас есть аптека? - Конечно, подскажу! Налево от входа за углом, там еще небольшая круглая площадь с фонтаном-рыбкой. - Да, видел его… проходил мимо, - ответил я, глядя в большое окно до пола, закругленное кверху. Красивое место. Теперь мне, очевидно, не скоро придется побывать в подобном. - И еще одно, - наконец, произнесла вкрадчиво госпожа Алисия, на секунду потупив взгляд. Когда женщина снова вскинула глаза на меня, я подумал, что в молодости, она, скорее всего, была необычайно красива. - Я заметила, что вы – Заклинатель. Служитель церкви, - женщина сделала паузу и я молча кивнул, подтверждая её догадку, - я увидела, что на вашем жетоне нарисована ладонь со звездой. Такие обычно носят те, кто способен изгнать темную сущность..? Я снова молча кивнул, ожидая продолжения. - Мне кажется, у нас внизу в подвале что-то происходит, и я была бы вам крайне благодарна, если бы вы посмотрели… - наконец, закончила свою просьбу Алисия, не догадываясь, что я бы ей помог и без всех этих привилегий с апартаментами. - Конечно, я посмотрю и сделаю все, что будет в моих силах. Но сначала мне надо сходить в аптеку и кое-что купить, - с этими словами я вытащил кошелек и расплатился за полный день, - как вернусь, найду вас.       Распрощавшись, я вышел из гостиницы и пошел в указанном направлении, как внезапно осознал, что голова по мере приближения к аптеке начинает болеть нестерпимо. В конце концов, когда я дошел до здания, в котором она располагалась, мне пришлось свернуть за угол и меня стошнило. Отдышавшись в грязном пыльном узком переулке, я выпрямился, отмахиваясь от назойливых мух. Тошнота прошла и даже головная боль стала меньше. Зато появилось другое чувство, которое я никогда в жизни не смог бы игнорировать. Даже не «чувство», а «предчувствие». Мой дар еще ни разу меня не подводил.       Придерживаясь за стену, я направился вглубь по узкому переулку между зданиями, отмечая для себя, что сюда не выходит ни одного окна, а дальше переулок с одной стороны ограничивался стеной аптеки, а со второй - высокой стеной какого-то подворья. При неблагоприятном исходе, меня даже не сразу найдут.       Осторожно ступая и стараясь не обращать внимание на смрад и жужжание вездесущих в этом городе мух (и это несмотря на ноябрь), я достал из ножен, находившийся при мне последние пять лет квилон, освещенный и с выгравированным распятием на рукояти.        За углом определенно кто-то был. Плечи неприятно покалывало, а так же я ощущал, как по затылку и шее побежали мурашки.       Когда я осторожно выглянул из-за угла, то убедился, что мое предчувствие меня не обмануло.       Невысокий, плотного телосложения мужчина в запыленной дорожной одежде вырисовывал пентаграмму, щедро сдабривая начавшие светиться линии вязкой жидкостью из небольшой черной пиалы. Здесь запах гнили и разложения был особенно сильным и вскоре я понял почему. Род деятельности этого человека не вызывал ни единого сомнения. Передо мной был довольно умелый колдун. Не меньше третьей ступени.       Времени терять было нельзя. Я быстро составил фигуру и направил прямо в колдуна. Но тот, очевидно, ощутил, пусть и запоздало, моё присутствие и успел закрыться щитом. Моя магическая фигура, разбилась снопом алых искр о выставленный белесый переливающийся щит, на секунду ослепив нас обоих. Я едва успел уклониться от полетевшего в меня кинжала, который в противном случае вонзился бы мне прямиком в живот. Уклоняясь и в процессе падая на колени, я составил еще одну фигуру, приправив небольшой долей молитвы и та, наконец, смогла проломить щит колдуна, а так же нанести вред тщательно созданной им печати.       Мужчина громко выругался, поняв, что не сможет справиться со мной так быстро, как рассчитывал. А затем швырнул в меня последним, на скорую руку составленным парализующим пламенем, и бросив в стену горсть верлемовской соли, прошел сквозь неё.        Я поднялся на ноги и подошел к треснувшей от моей освещенной молитвой магической фигуры пентаграмме и, не удержавшись, присвистнул.       Это было не обычное насылание порчи на соседей, у которых в этом году урожай уродился лучше или скота прибавилось. И не усиленный приворот.       Это был вызов. И вызов не какой-то простой мелочи по типу беса, от которого я избавился по дороге сюда. А кого-то значительно более сильного.        Демона.       Покачав головой, я достал из внутреннего кармана плоский бутылек со святой водой и распятие, которым пользовался только для подобных целей. Оно ни разу меня не подводило.       Стоило первым каплям упасть на контур незавершенной печати, как она мгновенно вскипела отторгая святость, но все же разрушаясь под её влиянием. Распятье по мере очищения земли нагревалось и в какой-то момент мне даже начало казаться, что еще немного и обожжет мне пальцы, но все обошлось. Я задумчиво обвел взглядом разложенные по пяти вершинам трупы некрупных животных, вокруг которых опять же вились полчища мух. На стене в том месте, где скрылся колдун, остался едко розовый выжженный отпечаток, отдаленно напоминающий человеческую фигуру.       Обжегся, скорее всего, он не слабо. Должны были остаться следы не только на одежде.       Кинжал, которым колдун надеялся прикончить меня, я тоже вытащил из стены и, тщательно, замотав в снятый нашейный платок, забрал с собой.       Похоже, здесь мне придется задержаться чуть больше чем на день.       Я вышел из переулка, запоздало осознав, что голова болеть перестала, как только я уничтожил печать.