Ангел седой

«Ко мне ангел седой приходил поутру. Он был болен, метался в горячем бреду». Эмма и Миллард были самыми старшими детьми в их большой разномастной семье. Нет, по времени, проведённому в петлях, они вряд ли смогли бы догнать «столетнего» Еноха. Но если бы судьба оставила их детьми обыкновенными, они возвышались бы над всеми. Быть может, именно это, помимо всего прочего, притягивало Эмму к Милларду Наллингсу — невидимому мальчишке, которого подобрал их когда-то бродячий «цирк уродов». «Он обжёг свои крылья в полёте ко мне, схоронил свою душу в священной золе, равнодушие встречных глаз принимал за отказ». Хотя юная мисс Блум и не любила щенячьих нежностей, этот невидимка-заучка был для неё ангелом. Девушка почему-то сразу решила, что седым, и хотя она не была уверена, как часто немцы бомбили Шотландию, ей казалось, что видел парень многое. Воистину, Миллард был свидетелем жуткой жестокости: ищущий убежища, он нашёл его спустя сотни и тысячи попыток у тех, кому он не верил, и всё же… Нет, он не поверил им, не мог поверить вбивающим в него свою веру сребробородым старцам, зовущим его грешником и уродом. Мисс Сапсан и её дети нашли его в полуразрушенной церкви, под обломками которой погибли все, кроме невидимого мальчишки. Разговаривал он по-английски и даже в храм чужой веры приносил свои надежды, бормотал как-то непонятно, сидел на скамье, что подальше от входа, поджав ноги, иногда переходил на сбивчивую латынь. Не молился, нет, даже в такое время его научная точка зрения не ставилась им самим под сомнение. Его присутствие выдавала не только серая пыль, окутывавшая его дрожащий силуэт. Он был одет, и крошащаяся извёстка ложилась мантией поверх его вязаного свитера с заплаткой чуть выше локтя, заляпанной кровью кепки газетчика, брюк и ботинок. С рождения наделённый острым слухом, парень обернулся на звуки шагов, ритмичные и размеренные, но совсем не похожие на марш немецких солдат. И увидел пред собой — впервые, о как прекрасно было это мгновение! — таких же странных, таких же ненормальных людей: женщину, которая умела превращаться в птицу, и девушку, державшую огонь на ладони. «Он хотел меня взять и укутать теплом». Первый в своей жизни перезапуск петли Эмма хорошо помнила. Помнила свой ужас и за тем последовавшее облегчение. И её страх и последующие кошмары по ночам не шли ни в какое сравнение с кошмарами Милларда Наллингса — невидимого мальчишки, отчаянно пытавшегося быть взрослым. Встречать ужасы жизни как события повседневные, а не реветь, свернувшись калачиком под одеялом, баюкая разбушевавшееся воображение. Они помогали друг другу, безвозмездно и из добрых побуждений, во время бессонницы всё же засыпали в гостиной на диване, безвольно уронив головы, и девушка краснела и отводила глаза, когда их заставали так, вдвоём. «Он был добрым, он плакал, встречаясь со злом». То, что дети мисс Сапсан называли «набегом на деревню», вызывало ужас у ещё «зелёного», как выразился Енох, Милларда. Впрочем, ему такие упражнения не нужны были вовсе: когда ты невидим всё время, тебе не нужно по надобности «включать» и «выключать» свою способность и помнить, как это делается. Всю четвёртую неделю в петле, в которую проводились «набеги», парень читал. Всё, что попадалось под руку: он смело атаковал «Трёх Мушкетёров» и «Ромео и Джульетту», а «Евгения Онегина» взялся читать с русско-английским словарём, — но не мог отогнать мысль о том, что там, в деревне, его друзья убивают мирных жителей забавы ради. Но не он один брезговал столь неблагородным занятием. Рядом часто была Эмма, в которой ещё сохранились остатки морали. Вместе, сидя в гостиной, пока директриса орлиным взором наблюдала за веселящимися подопечными, они веселились по-другому: однажды пытались готовить, но только перевели продукты, после чего стали чаще обращаться к книгам. Миллард читал быстрее, а потому ему часто приходилось читать вслух для своей подруги. И так тревога и страх уходили на задний план до прихода остальных. Иногда они всё же присоединялись к общему «веселью», но стоило мисс Сапсан отвести от них взгляд, бежали куда глаза глядят, чтобы потом устроить себе отдых под плакучей ивой у самой воды и разговаривать, жуя наворованные булочки из пекарни. Миллард знал, что было нужно Эмме. Когда грустно, когда больно, когда хочется плакать до изнеможения и икоты от вопиющей несправедливости и жестокости к первым встречным. Так они проводили это чудесное время, открыв друг для друга сердца свои, рассказывая всё, без утайки, глупо улыбаясь, едва коснувшись рукавами. «Звал меня то ли в ад, то ли в рай, всё просил — выбирай!» Девушка знала, что это за чувство. И знала, что случится, если не придумать, что с ним делать. И, казалось, Миллард тоже понимал: что-то происходило. Они сидели в гостиной вместе в тот вечер, в окружении других детей, пока директриса хлопотала на кухне. Парень незаметно пихнул девушку в бок, и оба одновременно покинули уютную обитель чувств и тепла. Эмме нужно было принять решение. «Я ж пред ним не открыла застывшую дверь, я сказала ему: Не теперь!» Миллард всё понимал. Он не был экспрессивным человеком, и всё же обида захлестнула его, стоило девушке уйти. И разбитый горшок с цветастой геранью не остался для неё незамеченным, но на этом всё и кончилось. А ведь ей нелегко далось это решение, нелегко было отталкивать от себя единственного человека, который понимал и был готов утешить. Нет, Эмма не была готова привязываться к тому, кто, несмотря на обещания, может в любую минуту бросить: так поступили с ней её родители. И всё же, какой бы эгоистичной не была эта мысль, Миллард всегда был и будет рядом: они ведь живут в одной петле, в одном доме на одном этаже, их комнаты упираются стенами. Он никуда не денется, и до тех пор, пока Эмма слышит его приветливое «С добрым утром», она может быть спокойна и имеет право «играть с его чувствами». По крайней мере, так это выглядело для Милларда. А потом появился Эйб. За ним Джейкоб. И оба Портманы — моряки, путешественники. И оба её новые седые ангелы. И оба то отправлялись в дальние плавания, то просто уходили прочь, рискуя не вернуться. Однажды не вернулся Эйб, затем Джейкоб навсегда покинул петлю третьего сентября 1940 года. А Миллард остался. Он всегда оставался.