Папочка, остановись!

      Меня всегда спрашивали, каково это, растить дочь в одиночку? Сказать, что это было тяжело — ничего не сказать.       Особенно было нелегко в начале её переходного возраста. Я её попросту не понимал. Даже какую-то литературу читал. До серьёзных разговоров дело не доходило; а когда я хотел с ней поговорить на тему полового воспитания, она только злилась и уходила в другую комнату. Я старался не вмешиваться в её личные, как говорится, дела, но осведомлялся об оценках и общей успеваемости в школе, об общем состоянии здоровья. Даже в комнату её не заглядывал до последнего времени. И как-то однажды обнаружил интересные находки: маток верёвки, лезвия бритв (неужели мои взяла?) и упаковку презервативов. Я, конечно, был удивлён увиденным, хотел с ней поговорить об этом, но всё откладывал разговор.       А там и день рождения её замаячил, я тогда и забыл уже об этом. Ну и вот на пороге её шестнадцатилетия я как-то проникся к ней. Я заметил: как она выросла, как её детские трусики превратились в пикантное нижнее бельё взрослой девушки (чему я тоже был удивлён). Волновал вопрос: был ли у неё партнёр и вообще отношения? Я ведь этого совершенно не знал.       Утром буднего дня она, напевая что-то себе под нос, стояла у плиты в пижаме, подаренной мною когда-то. — Доброе утро, — садясь за стол, сказал я ей тогда, так как утро действительно было доброе. Я сам только встал. А она всегда вставала раньше, чтоб успеть привести себя в порядок и собраться в школу. Сегодня она приготовила простой завтрак — яичницу и тосты. — Доброе утро, папочка! — поставила она тарелку на стол. — Ты можешь пригласить подруг сегодня, — сказал я ей, — хочу, чтобы ты была сегодня дома. — Ладно.       Решил провести в порядок дом и подготовить всё к празднику, почему-то вот захотелось. Даже с работы пораньше отпросился, чтоб прибыть домой первым. Она пришла домой где-то в районе пяти-шести часов вечера. А я уже везде свечи расставил, шарики эти чёртовы повесил, кое-где свет погасил. Не знаю, для чего это всё, но мне так хотелось. Даже на лестнице, ведущей на второй этаж поставил эти свечи. Уверен, удивилась очень. Я же сидел в своей комнате. Не знаю, она, наверное, посчитала, что меня нет дома…       Она почему-то всегда не удосуживалась закрывать дверь в свою комнату и всегда ходила раздетая, и громко включала музыку.       Так вот, когда мне это порядком надоело, я хотел поругать её. Сегодня, конечно, ругать не собирался. Просто этот свет свечей… Я, кажется, немного выпил по дороге домой и пока готовил, но этого мало, чтоб меня так развезло.       Не знаю, видимо, это сработало как спусковой рычаг. Господи, снова и снова эта музыка давила на меня.       Из колонок (тоже мною купленных) надрывался этот патлатый, которого так любят подростки. — Rape me! Rape me, my friend! Rape me again!* — Подпевала она исполнителю. Танцевала она полуголая перед зеркалом. Наверняка подбирала наряд, так как несколько комплектов в ряд разложены были на кровати. — Ой, папа! Привет! Я не знала, что ты дома, — накинула она халатик. — Это красиво, спасибо, папа, — с чувством она обняла меня. Песня продолжала разрывать колонки и мои перепонки. — Ну ладно, пап, мне одеться надо.       «Hate me, Do it and do it again!»** — Я… да… Сейчас, — я уже развернулся к выходу, как меня… переклинило…       Господи! Я набросился на собственную дочь! Испугав девочку, грубо схватил за плечи, повалил на кровать. — Нет! Нет! Папа! Пожалуйста, остановись! Папочка, не надо, — так жалобно она это сказала, заплакала и совсем как маленькая отпихивала меня от себя, отползая в сторону.       Я не знаю, что это было! Это не я… Не я, нет!       Песня закончилась, и я услышал звонок в дверь.       Господи, прости! Она была девственницей. 05 декабря 2016