Рукопись

　　Рукопись нашли в поезде. 　　Я говорю “нашли”, как будто саквояж с ней просто вынули из-под упавшего на бок столика, но на самом деле это было, конечно, не так. 　　Две страницы вытащили с верхней полки в купе номер девять. Обе исписаны крупным неуверенным почерком, словно писавший совсем недавно выучил алфавит и старательно выводил каждую букву для конкурса по каллиграфии в конце учебного года. Содержание ничем не отличалось от описания обычного школьного лета. 　　Страницы с сорок седьмой по девяностую были завёрнуты в газету. На всех — зарисовки цветущих растений и парочки животных с указанием некоторых анатомических частей. 　　Кусок кожаной обложки, частично сгоревший, выудили из тарелки в вагоне-ресторане. 　　Страницы двадцать девять и пятнадцать лежали под сиденьями в вагонах двадцать девять и пятнадцать соответственно. Первая обгорела до нечитаемого состояния. На второй была молитва в стихах пятистопным ямбом и безо всякой рифмы. Имя святого не называлось, но пару раз мелькало “мудрость когтей” и “воскресший на Столе”. 　　На странице, найденной в багаже профессора Т., красовались иероглифы, которые не удалось идентифицировать. 　　Несколько листов без номеров были разложены в третьем вагоне. На всех них — чернильные отпечатки лап крупного хищника. 　　На странице девяносто девять во всех подробностях описан путь от Собора Святого Павла в Лондоне до ближайшей станции метро. Почерк бисерный и едва понятный. 　　Листы, вынутые из-под колёс паровоза, испещрены криками о помощи и последними просьбами. Каждая из них проверяется Министерством. 　　Часть корешка с золотым тиснением вырезали из желудка мистера Э. П. Выдавленный на нём герб соответствовал гербу со страницы двадцать три, придавленной телом мистера П. П. Под кожей между лопаток мисс Л. П. обнаружили страницу тридцать, которую не удалось восстановить. 　　Последнюю часть рукописи я держу под замком в своём кабинете. Её отдала мне Сьюзан — после того, как мы провели опознание её братьев и сестры. Она не проронила ни слова, только кивала или качала головой, отчего её намертво завитые кудри прыгали вокруг бледного лица, словно ёлочные игрушки. На её месте я не смог бы сделать и того. 　　В рукописи не хватает страниц: работы по очистке железнодорожных путей всё ещё идут. Мы ежедневно вытаскиваем из самых неожиданных мест кусочки пожелтевшей бумаги. 　　Я листаю их по вечерам — всегда левой рукой, затянутой в перчатку. В правой держу стакан с виски. Передо мной расстилаются равнины чужой зелёной страны, вечная война с зимой, армия говорящих зверей и другие невообразимые чудеса. Лучше всего описания выходили у младшего брата. Старший неплохо рисовал. Младшая сестра составляла списки и переписывала молитвы. Старшая — та, что осталась в живых, — записывала местные легенды. 　　Последнюю страницу она не желала отдавать. 　　Я могу только предполагать, что там: каллиграфически выведенное “ПОПАЛСЯ” на весь разворот, подписи всех четверых, вложивших так много труда в свои фантазии, или подробная инструкция о том, как попасть в страну, где духи деревьев держат слово, а боги сражаются за людей так же, как и люди за них. 　　Я не могу спросить у Сьюзан — не видел её уже пару месяцев. Никто не видел её уже пару месяцев. И я отчего-то надеюсь, что она не отправилась на переговоры с плотоядным аллюзиями на религию. С такими разговоры могут затянуться. А меня всё-таки гложет любопытство.