Prisoner of conscience

Маккой никогда не считал себя человеком с широкой душой и добрым сердцем. Сегодня он проснулся так: открыл глаза, увидел неровный желтоватый от дыма и времени потолок гостиницы и понял, что пора идти. Мысли лениво текли в голове. Он любил своего друга, лучшего друга. Но как-то все поистерлось, идти к нему было тяжело, видеть тяжело, и доктор все искал себе оправданий. Он понимал, что не существует в мире силы, способной объяснить чувства утратившего человека. Джим старался выглядеть счастливым и, доктор это знал наверняка, никогда не показывал ребёнку чувств, что старательно прятал. Ведь он не потерял Спока насовсем, так? Эту мысль не нужно было даже упоминать, она все время лежала на поверхности, на самой видной полке, никогда не пылилась среди забытых книг, за ней не нужно было тянуться. Верно, ведь старпом, их Спок просто безвозвратно превратился в ребёнка и ничего не помнил. Ни их безумных космических приключений, ни гибель родной планеты, ни своего капитана. Ничего, что случилось с ним после того, как ему исполнилось восемь. Но Джим будто бы пытался убедить всех в округе в здравости этой самой мысли. Может, поэтому их дом и стоял на отшибе без видимого соседства? Все до смешного просто: Джим без колебаний собирается отдать Споку всю свою жизнь, вырастить его, быть рядом когда нужен и не задумается пожалеть время, которое проведет вместе с ним. Джиму сейчас двадцать семь, Споку восемь с половиной. Не нужно быть русским вундеркиндом или снобом вулканцем, чтобы сопоставить данные. Маккой понял все ещё тогда, увидев ребёнка на руках капитана. Эта временная линия не оставила им и полшанса. Для человека даже в 23 веке время так и осталось непостижимым параметром. Этим утром все, казалось, было погружено в какую-то смутную дымку, тайну, без шанса ее разгадать. Его тянуло к дому на отшибе. Почему? Может это была судьба? А может, проснулась странно притихшая совесть. Что ж, давно пора. Маккой не хотел идти, если маленький вулканец дома. Не потому, что он не любил детей. Доктор не был глупцом, а безрассудные поступки были вовсе не его коньком. Просто в последнее время у Маккоя появилась проблема с этими взглядами глаза-в-глаза. Но совесть настаивала. Сам дом никогда ему не нравился. И сейчас, стоя на крыльце и слушая пение редких птиц, он размышлял о том, как Джиму одобрили опеку над ребёнком. Но более он задавался вопросом: почему здесь, на краю мира? Джим провёл тут детские годы, и, если доктор все правильно понял, он ненавидел дом. Настолько, что неоднократно хотел сжечь. А теперь живет тут с самым дорогим ему в мире существом. Боже, прошло так много времени с момента, когда они виделись в последний раз: может три месяца? Полгода или больше? Но доктор в нерешительности замер у выцветшей двери. Голова была в полнейшем беспорядке, в ней мысли тысячами роились как пчелы. И жалили также больно. Узнает ли он в хозяине дома того, кто жертвовал собой ради других, не задумываясь? И что, если нет? Боже, какой же он друг! Доктор решительно постучал в дверь. Сами ли мы привязываем свои несчастия и беды к местам, или есть такие, что действительно приносят их? Дом был глух. Он, как старик, что видел слишком много на своём веку, стал черствым к страданиям своих жильцов. Дверь скоро открыли. Фигура Джима вся была в тени, и лишь его лицо осветило закатное солнце. Он улыбнулся, но улыбка как-то не успела коснуться глаз и неловко и быстро померкла. Доктор не заметил тревожных симптомов. Один шаг внутрь и дом уже поглотил его, и будто было смутное движение, что-то все же происходило. Это незримое напряжение тяжело оседало на пол и что-то шептало под ботинками гостя. Шептало о важном, но так тихо, что буквы никак не складывались в слова. Нет, дело вовсе не в доме. В плохих попытках Джима изобразить нормальность? В этом было что-то чужое и страшное. Ведь его от всей остальной терранской расы отличали именно искренние улыбки. Такие, которым невольно отвечаешь. Но в этот раз доктор не хотел вглядываться, искать различия Джима прошлого и настоящего, подмечать такие важные мелочи. Они болтали обо всем и ни о чем одновременно. Иногда Джим вставлял какую-нибудь реплику про любимые энциклопедии Спока и его милый перфекционизм, что-то спрашивал про жизнь бывшего судового врача. Но доктор не взялся бы сказать, интересно ли ему на самом деле. Потому как иногда друг замолкал, и, видно было, что он далеко. Да, доктор имел скверный характер и обычно подмечал детали. Но только сейчас, в этой глуши, на ферме в Айове, он понял, что будто ослеп к некоторым, самым важным. И не хотел понимать, что именно он упускает. Или давно упустил со своей глупой ленивой совестью, которая просыпалась слишком редко, по праздникам. Они с ней опоздали, явно недоглядели. Джим всегда смотрел этими его глазами, вмещавшими в себя все звезды мира, с бурей эмоций, заставлял чувствовать больше, видеть больше. Эти глаза сохраняли жизнь там, где все уже было потеряно, эти же глаза не могли ничего скрыть. Они всегда выдавали его, слишком светлые, чтобы прятать. И теперь Маккой боялся в них заглянуть. Что-то чужое и страшное было в комнате. В каждом уголке, кажется, даже в раковине. Шёпот незаметно усиливался, гнал ненужные мысли прочь, гнал непрошенного гостя прочь, и пространство сжималось вокруг, и некуда было бежать. Доктор имел скверный характер, а Джимми тихо застыл у окна. И то странное, притаившееся в тени и сковавшее теперь комнату оцепенением и страхом перестало пугать. Доктор понял, почему Джим бросил бунтарскую мысль о поджоге старого дома. Здесь уже нечему было гореть. За окном темнело, и тихо падал чистый снег. Перешагивая все тот же злосчастный порог, прощаясь, Маккой обернулся и судорожно вгляделся в его глаза. В них и правда были прекрасные звезды, но не те. Просто чертово отражение звезд неба Айовы. Вселенная так громко смеялась, являя доктору свои белоснежные зубы, будто убивая в человеке с тихой фермы среди полей последнее от того, с кем ему посчастливилось познакомиться однажды, ломая «no win scenarios», сводя на нет все старания, ставя шах и мат и на колени, толкая в бездну и дальше. Сегодня утром совесть что-то напутала.Стоя под этим бескрайним небом, Маккой отчетливо понял,насколько они все беспомощны.