***
Он спал беспокойно, несколько раз просыпаясь и кутаясь в одеяло от могильного холода, тихо ползущего по рукам, хотя Цуна мог поспорить, что даже ночью в доме стояла невыносимая жара. Ему снился мутный силуэт и приятный мужской баритон, который, будто прохладное море, заполнял собой все уголки сознания. Странные коротко обстриженные тёмные волосы, резкие черты лица и длинные музыкальные руки, рукава которых были перепачканы порохом. И… Что странно, запах холодного снега. Утром он проснулся разбитый и помятый, словно не спал несколько дней, а то и недель. День у Цуны начался… Ну, как обычно, если можно так сказать. Рано, когда за окном ещё рассеивался сумрачный туман, его разбудил писк детей, прыгающих на его кровати и хватающих его за руки холодными пальцами. Он медленно раскрыл глаза, холодея от плохих предчувствий, но картина оказалась куда приятнее: детское пухлое лицо, большие любопытные зелёные глаза, на дне которых искрилось веселье, и маленькие ладошки, хватающие его за щеки. — Встава-ай! Вставай, глупый Цуна, и поиграй с Ламбо-саном! — кудрявые волосы малыша были похожи на черное грозовое облачко, в них явно застряли парочка мелких вещиц, например, недоеденные леденцы или жвачка, вычесывать которые в скором времени пришлось бы ему, Цуне. Ламбо обиженно надулся и одним сильным прыжком взлетел вверх на пружинистой кровати. — Если Цуна не встанет, то Ламбо-сан сам поиграет! Цунаеши глубоко вздохнул и с глупой улыбкой бросился к несмышленышу, пытавшемуся засунуть в свою прическу мелкие детальки конструктора. — Доброе утро, И-пин, — приветливо кивнул он через всю кухню маленькой китаянке. И-пин была дочерью его учителя, который являлся близким другом их семьи, и пока Фонг находился в Германии, И-пин жила у них. Малышка что-то пробормотала в ответ на китайском, и, пусть Цуна ни слова не понял, он тепло улыбнулся ей и отпустил вырывающегося Ламбо с рук. Шея болела и неприятно зудела, но Цуна списал всё на то, что Ламбо переборщил с его побудкой. Малыш был активным ребёнком и ужасно любил играть, пусть и его игры иногда заходили слишком далеко. В кухне царила темнота, лишь неестественный свет лампочки из холодильника освещал мрак комнаты. Наверное, мама ещё не проснулась. — Что вы будете есть? — спросил он, хотя и знал, что ответа не получит. — Я брокколи-монстр! — рычал Ламбо, а И-пин с испуганным писком носилась от него вокруг стола. — Значит, тамаго-яки, — кивнул Цуна сам себе и полез в холодильник за яйцами. Приятная прохлада остудила горящие щёки, и Цуна невольно вспомнил содержимое своего сновидения. В голове зазвучал странный мужской смех, но Цуна решительно отогнал от себя эти мысли и сосредоточился на готовке. Летом светало рано. Если даже ночью было жарко, то что будет днём, когда солнце полностью вскарабкается на макушку неба и начнёт светить с ещё большей силой? Цуна надеялся, что уроки сегодня сократят из-за погодных условий. «Мне кажется, что я опоздал», — несколько отстраненно подумал он, бредя по улице, залитой солнечным светом. Соседская собака, маленькая противная чихуа-хуа, звонко скулила, длинный язык свисал с её оскаленной пасти. Видимо, не только люди страдают от жары. А ведь в школе, наверняка, ещё жарче. — Цуна-кун, где ты был? — удивленно хлопая пушистыми ресницами, спросила его одноклассница, Кёко, когда Цуна, наконец, дошел до здания школы и поднялся в нужный кабинет. — Гулял, — беззлобно бросил он, буквально растекаясь лужицей по парте. Кёко ахнула, пробормотав себе под нос что-то вроде «Ты прогулял урок?!», но тут же её внимание заняла другая вещь. — Ой, Цуна-кун, что у тебя с шеей? — удивленно спросила она, а Цуна повел плечами. Всё-таки, не зря у него болело именно то место, куда указывает Кёко. Наверняка там синяк или расползающееся красное пятно. Надо будет задать Ламбо трёпку, когда он придёт домой. И, прежде чем он смог найти объяснение, в глазах девушки промелькнул восторг. — Цуна-кун, какая красивая у тебя татуировка! — Восхитилась миловидная Сасагава, указывая пальцем на его шею. Цунаеши мысленно возликовал: если Кёко первая увидела его метку, то наверняка она и есть его соулмейт! А ведь неплохо, Кёко по праву считалась самой красивой и милой девушкой их школы, а Цуна мог бы поклясться, что и всей Японии. Не секрет, что он давно был влюблен в прекрасную Сасагаву Кёко, отличницу, любимицу учителей и учеников, и красавицу. Он даже и мечтать не мог о таком соулмейте! В их мире всё было устроено не так просто. Люди сходились друг с другом не только из любви, но и из нужды, которая была основана на метке, особенных словах на их телах, сказанных друг другу. Слова, фразы, предложения появлялись на теле хаотично: у кого-то надпись могла появиться на запястье, у кого-то на бедре, у некоторых невезунчиков на лбу, и так далее. И смысл надписи тоже был разным — случайно брошенное слово, шепот в порыве страсти или громкие бессмысленные фразы, это смотря как кому повезет. — А что тут написано? — нахмурила брови Кёко, тщательно вглядываясь в слова. Цуна непонимающе моргнул. Разве не может она прочитать собственные слова? Или дело совсем не в этом?.. Он медленно подошел к зеркалу, висевшему на стене, и оттянул помятый ворот рубашки. Действительно, кожа вокруг надписи была покрасневшей, будто бесцветные чернила иглой вбивали в его кожу. Слова оказались явно не на его родном японском языке, но Цуна, не будь учеником по иностранным языкам несколько лет, смог автоматически перевести словосочетание. «Я готов!» Цуна застыл, так и не сумев закрыв рот. Надпись была на итальянском. — Выглядит красиво, — признала Кёко, любуясь точеными буквами, будто пером выведенными на его коже. Но Цуна её уже не слушал, его голова была занята другими мыслями. Неужели его соулмейт… мужчина? Он не был ярым противником нетрадиционных отношений, да и в Японии «это» давно не новость, Цуна и сам не раз встречал парней, которых судьба связала таким необыкновенным способом, но чтобы самому оказаться в эпицентре такой ситуации. Это было до ужаса неправильно и непривычно. Но больше всего его волновало не то, что его соулмейт — мужчина, а то, что его соулмейт… ну, не Кёко. Это было как минимум обидно. Но ей же не обязательно это знать, верно? — Да, татуировка, — пробормотал он и зажмурился, ослепленный единственной мыслью: что же он будет делать, если Кёко узнает о том, что это никакая не татуировка, а самая настоящая метка, оставленная не абы кем, а мужчиной? — Недавно набил. — Больно было? — сочувственно выпучила глаза Сасагава, а Цуна твёрдо решил — во что бы то ни стало, он не даст Кёко узнать о том, что у него есть соулмейт. И сам он скоро начнет настойчиво убеждать себя в этом. Ведь так?***
— Ей, Савада, ты сделал домашку? — лениво откидывая голову назад, на спинку стула, и кладя голову ему на парту (как у него голова не закружилась?!), спросил Гокудера, а сам Цуна только задумчиво мазнул по нему взглядом. — Язык проглотил? Или нравлюсь? «Я — гей?», — думал Цуна, залипая на одноклассника и не обращая внимания на его ехидные смешки. — «Но ведь меня не привлекает Хаято, как парень!» Погодите… — Послушай, Гокудера, ты ведь итальянец? — спросил он, переходя на итальянский язык, а Хаято едва не навернулся со стула, во все глаза смотря на него. — Ты знаешь итальянский?! — на весь класс крикнул метис, привлекая этим внимание всех, кто находился в помещении, однако тоже на своем родном языке. Гокудера недоуменно прищурился. — Откуда? Цуна закатил глаза. — Так важно? Ты мне лучше скажи: у тебя на теле… ну, ничего не появлялось? — он неловко замялся, а одноклассник нахмурился и смело, но все ещё удивленно продолжил: — Типа метки соулмейта? Неа. А у тебя — да, что ли? — он насмешливо оскалился, словно действительно не мог поверить в это. Савада цокнул языком и оттянул ворот помятой рубашки, оголяя шею и черные точеные буковки, кожа вокруг которых покрылась красными пятнами, будто от аллергии. Хаято заткнулся, подскакивая со стула и, мгновенно преодолевая расстояние, их разделяющее, аккуратно прикоснулся стертыми подушечками пальцев к тату-метке. Он перевел взгляд на довольного собой и одновременно какого-то подавленного Цуну и пожевал губами, все ещё с ученым интересом коршуном кружа вокруг него и его парты. И потом до него будто что-то дошло — он вскинулся и расширил изумрудные глаза, в которых плеснулся шок и неверие. — Ты что, — вкрадчиво начал Гокудера, — думал, что я — твой соулмейт? Цуна отмахнулся от него, словно от назойливой мухи: — Да ладно тебе, я просто проверил, просто ты же у нас один итальянец на всю школу. Они даже не понимают, что мы говорим, — он скользнул взглядом по образовавшимся толпам одноклассников, которые недоуменно следили за их разговором на незнакомом языке. Хаято буркнул что-то себе под нос и вернулся на свою парту. Прозвенел звонок. В класс влетел запыхавшийся учитель и взмахом руки приказал старосте, приготовившейся произнести приветственные слова, замолчать. Он начал что-то сбивчиво бормотать про беременную жену, роды и пробки по городу, но ни у кого, а у Цуны — особенно, не было никакого желания в это вникать, поэтому он со спокойным лицом прослушал все, что сказал классный руководитель, вырисовывая на полях тетрадки какие-то пистолеты и смутные силуэты, и лишь только когда дверь оглушительно громко хлопнула, поднял глаза. И замер. В классе вместо учителя стоял высокий мужчина в черном официальном костюме и такой же шляпе, которую посередине обвивала рыжая ленточка, умелым и ловким движением выписывающий на доске короткое «Reborn». Обернувшись к классу, он обворожительно, но холодно улыбнулся. Все девчонки в классе мгновенно запищали, а Цуна не мог оторвать взгляда от рукавов, перепачканных порохом, и не мог заставить себя перестать вдыхать запах снега и прохлады. И тут он посмотрел на него. — О, — потрясенно выдохнул мужчина, смотря в его растерянные рыжие глаза. — А, — протянул Цуна и непроизвольно почесал шею. «Реборн» схватился за то же место, и Савада, прищурившись, увидел там японские иероглифы. «А я нет». По губам мужчины скользнула слабая, но уже не похожая на оскал улыбка, видимо, он тоже вспомнил момент их вчерашнего знакомства. Ну что ж… — Я готов, — насмешливо выдал Реборн, медленной поступью направляясь к его парте. — А я нет, — Цуна радостно осклабился, чуть прикрывая глаза. Что он там говорил о том, что будет отвергать факт существования своего соулмейта? Неа. Нет, серьёзно, а почему бы и нет? Класс пораженно молчал, и только Гокудера в оглушительной тишине протянул веселое «А ты говорил, что я один итальянец!». Реборн перехватил его запястье, когда он потянулся к своей шее, и заглянул ему прямо в глаза. — А вот тебе тоже придется быть готовым. О, Цуна уже готов.