Серёжки

      Изуку ожидал от Каччана, как от самого непредсказуемого человека в его жизни, чего угодно. Но только не этого. Действие Бакугоу, по отношению к нему, было ужасно подлым. Да настолько, что у тихого-мирного Мидории появилось желание закопать его в песке на том самом побережье, где он разгребал свалку перед поступлением в U.A.       Просто поступок Катсуки… Господи, это было слишком. Он… он проколол уши. И это всё… На Деку уже можно ставить крест и заказывать ему гроб. Он искренне надеется, что с Бакугоу сдерут больше всего, потому что именно он причина его смерти. Ну ладно, не он, а его пробитые уши.       Всё началось с обычного повседневного разговора, во время которого у Изуку вырвалось, что проколотые уши выглядят симпатично, и роковое: «А может, тоже пробить?» Тогда пришлось совсем несладко, потому что Каччан устроил ему получасовые нотации с перечислением причин, почему этого не надо делать. А потом, на следующий же день, пришёл в школу с проколотыми ушами.       Изуку тогда как током шандарахнуло. Он глупо хлопал глазами, в перерывах между этим пытаясь приглядеться и понять, не показалось ли ему. Может, у него галлюцинации уже? Может, не стоило есть пиццу двухдневной давности?       Но все предположения в надежде на то, что всё же показалось, разбились, стоило Киришиме, горланящему громче будильника по утрам, выкрикнуть краткое: «Серьёзно, Бакугоу?!»       Честно, Мидория тогда их обоих готов был побить. Эйджиро за то, что тот разрушил его надежды, а Катсуки… Катсуки, впрочем, тоже за это.       Целый урок Изуку провёл в тяжких думах — благо, Айзава отсутствовал, а заменой ему была Полночь, английский язык которой был на уровне «Лондон ис зе кэпитал оф грейт британ», потому почти всё занятие «1-А» успешно халтурил — и под конец решился. Решился устроить своему парню бойкот.       Конечно, это было решением довольно рискованным, а от того и весьма смелым, потому что бойкотом этим Бакугоу с большой вероятностью можно довести до белого каления, а в этом случае тот церемониться не станет — заведёт за угол и хорошенько выебет, параллельно с этим искусав всего. Вообще, Мидория не был против такого расклада, но… Бойкот, бойкот, бойкот!       И начался он в тот момент, когда Катсуки подошёл к нему, привычно хватая за рукав и тяня в сторону столовки, а Изуку непривычно выдернул руку и, с гордо поднятой головой и максимально безразличным выражением лица, развернулся на сто восемьдесят градусов, шагая ровно в противоположную сторону.       Ну, прихуели все там, конечно, а Катсуки побагровел, словно свекла. Изуку же, покинув класс, начал мало-помалу осознавать всю опасность своей затеи. Можно уже начинать молиться Всемогущему на то, чтобы остаться живым.

***

      Изуку сидит на кровати в своей комнате, смотря в окно, за которым крупными хлопьями падает на землю снег, попутно успевая станцевать нежный вальс с лёгким холодным ветром. В комнате темно, не горит ни одна из лампочек.       Занятия окончились несколько часов назад, время неспешно подбегает к семи. На улице непроглядная тьма, разрываемая лишь светом фонарей, установленных по линии бордюра.       Чем больше времени проходит, тем больше Изуку разочаровывается. И в самом себе, и в Катсуки. В себе, потому что, он, оказывается, слишком слабовольный. Именно по отношению к Каччану. Не прошло и дня, а он уже скучает, просто безумно. Так хочется прижаться, крепко обнимая, и вдохнуть любимый запах, почувствовать ответные объятия, сильные руки на собственной спине…       Но Бакугоу тоже хорош! Упёрся рогом и сидит у себя. Мидория знает, ощущает, что тот тоже хочет быть сейчас рядом, созерцать сказочную красоту зимнего пейзажа вместе, параллельно наблюдая за ним. Катсуки всегда на него, Изуку, отвлекается, даже во время битв, скорее, чтобы проверить, в целости ли.       Отвлекается и во время более чарующих явлений, чем сам Изуку, например, во время падения звёзд или запуска салюта. Мидория, замечая это, всегда спрашивает того о том, почему он так делает. Бакугоу обычно отвечает: «Просто так», однако когда-то, уже, наверное, около двух месяцев назад, он всё-таки признался, почему.       — «Потому что выражение счастья на твоём лице намного прекраснее всего этого. Намного», — цитирует Мидория, улыбаясь так радостно и до безумия ласково.       Взгляд вновь возводится в окно, и на краю сознания проскальзывает мысль уступить и пойти к Бакугоу с извинениями. За что, кстати, Изуку подзабыл. Чтобы вспомнить, пришлось поднапрячь мозги — точно, за реакцию на серёжки. Но Катсуки его опережает.       — Удивлён, что ты помнишь дословно, — хриплый голос бьёт по слуховым рецепторам внезапно. Мидория вздрагивает, мгновенно выпрямляясь, резко оборачивается.       Застывает, ошарашенно-растерянным взглядом улавливая силуэт, стоящий в дверном проёме, опираясь спиной на дверную раму, скрестив руки, рельефность которых можно было разглядеть без труда, благодаря тому, что верхнюю часть его тела прикрывала лишь тонкая чёрная майка, на груди.       — Кач… чан… — урывками произносит парень, а уже в следующую секунду оказывается плотно прижатым горячим телом к собственной постели, путающимся в кольце крепких рук. — Каччан… — сразу же после сорвавшегося с его уст имени Изуку утягивают в поцелуй. Дико несдержанный, рваный и грубый, в обычной и излюбленной манере Бакугоу.       Катсуки настойчиво проталкивает свой язык в его влажный рот, очерчивая верхний ряд зубов. Во время этого забирается горячими ладонями под зелёную кофту с изображением украшенной новогодними игрушками ёлки, царапает ногтями свод ребёр.       Мидория томно мычит, зарывается пальцами в жёсткие волосы, не больно оттягивая, пробегается пальцами по выступающим позвонкам позвоночника, после широко оглаживая спину.       Изуку не нужно говорить Каччану, когда ему становится трудно дышать. Тот будто чувствует инстинктивно, всегда отстраняясь вовремя, давая возможность вдохнуть столь желанного сейчас, прохладного воздуха, однако, часто, всё равно тянет до последнего, вызывая ощутимое жжение в лёгких.       Обычно, в такие моменты поцелуй становится лениво-нежным, таким, что Мидория сходит с ума, чувствуя идеальный баланс боли и блаженства.       — Каччан, — сейчас тот лежит напротив, собственнически притягивая к себе за талию. Всё же талия у Изуку, как у девчонки, такая тонкая… И удобная ещё, Бакугоу обожает мостить на ней ладони, поглаживая, иногда легко щипая и шуточно упрекая за отъеденные бока, которых нету и в помине.       — Мм? — ленивое, протяжное. Катсуки полностью расслабляется, когда Изуку запускает ладонь в его волосы, мягко массируя. А тот плавится от того, что Бакугоу, обычно очень вспыльчивый и импульсивный, в его руках становится таким податливым, спокойным.       — Прости, — услышав это, блондин приоткрывает глаза.       — Прежде чем извиняться, объясни, что тебя не устроило, — в ответ на это Мидория удивлённо захлопал глазами.       — Ну так серёжки же… — вышло как-то неуверенно, совсем тихо. Изуку прикоснулся к чёрным матовым гвоздикам формы объёмного треугольника, очерчивая его грани.       — В смысле? Ты же сам говорил, что проколотые уши выглядят симпатично, — Катсуки в этот момент выглядел до невозможности серьёзным. Его брови были сведены к переносице, а губы плотно стиснуты.       — Погоди, неужели ты пробил уши только поэтому? — Изуку удивился собственному предположению.       — Ну… да, — а от ответа на него, хозяин которого выглядел сейчас, словно нашкодивший маленький ребёнок, готов был рассмеяться. Ну и не сдержался, в принципе, начал глупо хохотать, утыкаясь лбом в грудь Каччана, на данный момент не понимающего абсолютно ничего.       — Чего ты ржешь, охренел? — Катсуки продолжал хмуриться, а Мидория не переставал смеяться.       — Просто… — выдох, — ой, глупый ты просто, Каччан, — целиком фразу удалось произнести уже чуть отойдя. После на лице расползлась широкая уветливая улыбка, а Бакугоу так и застыл, ловя несколько тысяч инфарктов под влиянием убойного умиления, всё ещё будучи не в силах понять, что происходит.       — Использовать секретное оружие запрещено, Деку, — он выдохнул, и его лицо всё же расслабилось. Губы растянулись в совсем лёгкой, еле заметной улыбке. — И всё-таки, почему надрывался до упаду?       — Потому что ты… А-а, даже не знаю, как объяснить, — Мидория замолчал на несколько секунд, собираясь с мыслями. Послышался краткий вздох, и он всё же продолжил: — Ты слишком сильно пытаешься мне угодить, но… ты не обязан этого делать, — произнося реплику, Мидория чертил на груди Катсуки понятные лишь одному ему узоры. На его лице всё ещё цвела усмешка. — Я люблю тебя таким, какой ты есть. Не пытайся под меня подстроиться, — парень возвёл взгляд, смотря с бесконечным теплом и всеобъемлемой лаской в глубоких зелёный глазах. Бакугоу готов был умереть. — Ладно?       — Ага, — короткое и несобранное. В этот миг думать было настолько сложно… Мысли не желали собираться в кучу, совсем никак. Перед глазами лишь любимая нежная улыбка, для сохранности которой он готов сделать всё, что угодно.       — Они хоть нравятся тебе?       — Нет, снять бы их нахуй, — за что Изуку любил Каччана, так это за прямоту.       — Тебе настолько некомфортно с ними? — в ответ слабый кивок и отведённый в сторону взгляд. Мидория чувствовал себя двулично, потому что с одной стороны хотелось врезать себе за то, что затронул вчера эту тему, и теперь Бакугоу мучается, а со второй то, что Бакугоу так старается ради него, льстило неимоверно. — Тогда давай помогу снять? — ответом вновь послужил кивок, теперь уже более уверенный. Изуку медлить не стал, сразу же потянулся к гвоздикам, аккуратно снимая их и освобождая Катсуки от дискомфорта. Теперь серьги покоились у него на ладони. Напоминанием о том, что они были надеты на Каччане, остались покрасневшие проколы в мочках обоих ушей. — Лучше?       — Охуенно, — Катсуки откинул голову назад, прикрывая глаза. — Больше никогда не надену эту хуйню.       — Тогда подарим их Каминари на их с Киришимой годовщину, — Изуку предвкушённо улыбался, уже представляя Денки с гвоздиками в ушах. Ему чертовски пойдёт, даже больше, чем Каччану — второго, кстати, парень до сих пор не признавал.       — Ты бы лучше о нашей подумал.       — В смысле? — Мидория нахмурился, смотря на Бакугоу с толикой непонимания. Но осознание почти сразу же посетило голову, позволяя понять, к чему клонит Катсуки. — Погоди, сегодня, что ли? — парень даже не стал дожидаться ответа — сразу же принялся, опустив глаза, быстро бубнить и загибать пальцы, вспоминая дату начала их отношений. — Да, сегодня, — произнося это, Изуку выглядел даже немного растерянным. — Год?       — Год, — Катсуки невесомо провёл кончиками пальцев по горячей веснушчатой щеке. — Ты помнишь.       — Ты… ты тоже, — Мидория наградил блондина очередной искренней улыбкой, от которой всё внутри Бакугоу рушилось, взрываясь, распадаясь на атомы.       — Я требую подарок, — игривая ухмылка окрасила лицо.       — Бесстыдный ты, Каччан, — конец фразы потерялся в тягучем нежном поцелуе, служащим лишь началом бесконечно-длинной ночи…

***

      К сожалению, за снегопадом возможности понаблюдать так и не выпало. А на утро соседи сверху, снизу и с обоих сторон жаловались на плохой сон.