[Он не помнит, что выкормила его большая черная сука]
Следующие семь — в товарных поездах и переплетениях пыльной проволоки рынков.[Он помнит их всех. Всех до единого. Толстых, тощих, опрятных, пьяных, кричащих, равнодушных. Помнит того, кто первым прижал к бледной коже под лопаткой раскаленный прут с лилией на конце. И того, чьи инициалы кривой вязью иероглифов ползут по затылку, тоже помнит]
И снова рынок, снова бирка на ухе, снова взгляд испуганного теленка и снова люди. — Сколько? — новый человек лаконичен и воспитан, но в нем угадывается жестокость. — Так дорого за трусливого щенка-недокормыша? Да, он мне приглянулся, но я знаю, где купить здоровых в два раза дешевле… Он следит за разговором с интересом. Незнакомец умеет торговаться и делает это с наслаждением; незнакомец сбивает цену на один, на два десятка, на сотню йен. Незнакомец по очереди касается худобы, синяков на плечах, чрезмерной пугливости, чахоточного румянца на щеках и темных кругов под глазами. И мальчишке становится стыдно за выпирающие ребра и тонкие запястья, стыдно и страшно, потому что ему нравится покупатель. Нравится, как он одет, как говорит. Нравится, что он ни разу не прикоснулся к тощему телу, не считая того момента, когда его пальцы сомкнулись на подбородке, заставляя поднять голову.[Он видит глаза незнакомца всего секунду, но этого хватает, чтобы понять: сегодня он будет ночевать не в бараке]
— Твое место сзади, — бросает ему новый господин, садясь в машину. Мальчишка послушно устраивается на заднем сиденьи и первую треть пути даже ведет себя примерно — сидит с опущенным взглядом, дрожащие руки на коленях. Но уже через несколько минут в зеркало заднего вида Эйс может любоваться на прилипшего к окну питомца, который жадно разглядывает город. На лице Эйса мелькает усмешка: в ближайшие несколько месяцев слуга не то что центра — улицы не увидит; пусть сейчас смотрит. Эйс доволен покупкой. Из этого мальчишки выйдет толк. Разве что над усидчивостью да послушанием надо работать… — Надень, если хочешь, чтобы я разрешил тебе прислуживать в доме. Ошейник. Красивый. Черный бархат, бледно-голубая капля самоцвета. Мальчишка долго возится с застежкой; теперь Эйс может увидеть, сколько можно вытянуть из этого костлявого ребенка. Эйс может судорожно выдохнуть, попавший в тиски жадности. Такая долгая жизнь. Способность это или просто удача, Эйсу плевать. Эта жизнь принадлежит е м у. — Имя есть? Только номер? Хорошо. Будешь Топазом, как камень на ошейнике. Ему страшно от масляного блеска глаз и от последних в тот вечер слов господина. Шепот? Скрип крышки саркофага: «В могилу я заберу вас в с е х» Месяц, второй, третий. Эйс в первый раз берет Топаза с собой на встречу: ему поручено нести кейс и молчать. — У вас удивительно преданный слуга, — усмехается Огай, когда в ответ на блеск скальпеля Топаз ненавязчиво становится между хозяином и потенциальным врагом.[Он просто хочет жить]
Полгода. Топаз неплохо управляется со стилетами. Топаз ездит с Эйсом на каждую встречу. Топаз больше не похож на скелет в желтом пергаменте кожи.[Однажды он пробует вскрыться: долго полосует стилетом запястья, пока хозяин не находит его и не отбирает оружие. Две недели Топаз не может сжать пальцы — каждое движение рук взрывается болью в багровых рубцах от кнута. Эйс не даст погибнуть целому состоянию в лице мальчишки]
— Мне очень жаль, что вы не принимаете условий сделки, — Эйс улыбается той змеиной улыбкой, которая сулит долгую мучительную смерть. Мужчина напротив был очень не предусмотрителен, переходя дорогу члену исполнительного комитета Портовой Мафии. Он умер бы в любом случае. Эйс брезгливо отряхивает перчатки. Он упускает тот момент, когда наивная блондинка-секретарша, не переставая жевать жвачку, вынимает из рукава блузы метательный кинжал и совсем не наивным броском отправляет в его сторону. Увернуться Эйс не успевает, не успевает подать знак охране, да что там, даже вдохнуть не успевает. Он слышит свист рассеченного воздуха, слышит, как металл с треском рвет плоть, как хлюпает в ране кровь. И тихий вскрик тоже слышит. Вот только он принадлежит не Эйсу. Он оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как его слуга оседает на пол, растерянно глядя перед собой; в одной его руке кинжал, другой зажата рана на груди. Эйса обжигает осознание. С каждой секундой жизнь мальчишки стремительно укорачивается. На год, два, десять… Когда автоматная очередь по секретарше выводит Эйса из оцепенения, на таймере слуги остается час. — Больно, больно, больно… — слабеющим голосом бормочет Топаз, сворачиваясь на полу клубком — как тогда, в детстве, когда от голода и холода темнело в глазах. Его хозяин опускается рядом (он уже отдал приказ о вызове врача), заставляет слугу поднять голову и дает ему пощечину. — Не смей терять сознания, пока я не разрешу сделать это, — в голосе твердость, не терпящая возражений. И Топаз неосознанно начинает дышать ровнее.[Хочется спать, так устал… больно… Но господин пока не разрешает спать. Больно, больно, больно… Когда уже можно будет закрыть глаза? Ждать, ждать приказа, ждать… больно!]
Он не чувствует, как к лицу прижимают кислородную маску, но приказ слышит даже сквозь удушающе монотонный звон в ушах. «Можно» И Топаз закрывает глаза.