Среда. Испанский

Среда. Последний урок. Испанский. Солнце испепеляет класс. Кто-то всё ещё не сдал на шторы. Рейчел держит у виска ноты к «Звукам музыки», но на этот раз мюзикл не спасает: тени хватает только на лицо, остальная Рейчел варится в собственном соку. У фон Траппов, небось, не было такой жары. Верхняя половина доски бликует, и мистеру Шу приходится писать, склонившись в три погибели. Чем ниже он царапает на доске, чем рельефнее выступает его задница, тем благодарнее и оживленнее аудитория, преимущественно женская. Курта бы сюда. Будет локти кусать, что выбрал французский. Тем временем мистер Шу почти доходит до подставки для мела, и на последней строчке его далекий от совершенства почерк совсем портится. Буквы «о» выходят не круглые, а как бы из двух половинок — открывающей и закрывающей скобки, притиснутых друг к другу против всех правил пунктуации. «Да это же...» — Рейчел оглядывается по сторонам, но никто, кроме нее, не ухмыляется. Неужели и Квинн ничего не замечает? Нет, счастливица Квинн, за второй партой у окна, сидит себе спокойно на солнцепёке. Горизонт её чист, взгляд сфокусирован, а впереди маячит заветная стипендия в Йеле. На Рейчел она и не взглянет, у них уговор: на уроках — учиться, всё остальное — после занятий. Но как не думать обо всём остальном, когда на глазах у всего класса учитель рисует вместо букв большие половые скобки? Рейчел облизывает губы и вспоминает, как, впервые нырнув Квинн под юбку («Рейч, что ты творишь?!»), она увидела такие же круглые скобки, в которые было заключено наслаждение. И она раскрыла эти скобки, — кстати, вопросов, что она творит, с тех пор не возникало. *** Пятница. Месяц назад. Алгебра. Рейчел то заворожённо раскрывает скобки, вторгаясь в их хрупкий соблазнительный мир, то выносит за скобки общие множители. Дышит прерывисто и, несмотря на все старания, косится влево, где у окна сидит та, чьи скобки ей так хочется раскрыть. На парте у Квинн оживает экран телефона. Она инстинктивно бросает взгляд на Рейчел. «В хоровой СРАЗУ после урока». Возбуждённая, разгорячённая, Рейчел с трудом дожидается перемены, тащит Квинн в тёмную пустую хоровую, уводит за ширму с костюмами, почти готовыми для отборочных, прижимает к стене. Сбрасывает сумку с плеча. Целует так, будто через минуту наступит конец света, и уже не важно, обнаружат ли их. В темноте она не видит удивлённого лица Квинн, у которой математика вызывает только интеллектуальные эмоции. — Я весь урок думала о твоих… скобках, — шепчет Рейчел, пытаясь задрать топ с невидимым сейчас логотипом школы Маккинли. — М-м-м? Что? — отстраняется Квинн. Рука Рейчел ныряет Квинн под юбку, пальцы гладят каждую скобку в отдельности, пока через ткань. Квинн вздрагивает: так вот почему Рейч так часто тащит её в хоровую после алгебры! — Моя маленькая извращенка, — шепчет Квинн, и Рейчел и без света ясно, что та улыбается. Квинн целует её спокойно, нежно, почти бесстрастно, и оплывающую от желания Рейчел это не устраивает. Пальцев, елозящих по ткани белья, явно мало. Руки Рейчел действуют как бы сами по себе: выныривают из-под юбки и рывком снимают не поддавшийся с первого раза топ. Квинн вспыхивает, и вслед за волной смущения в низ живота будто сходит огненная лавина. Глаза привыкают к темноте, и теперь можно различить сосредоточенное лицо Рейчел, которая неприлично долго для девушки возится с крючками на спине у Квинн. Квинн начинает подхихикивать, Рейчел — раздражаться, и делу не помогает ни то ни другое. — Стой, я сама, — вовремя приходит на помощь Квинн. Не вмешайся она сейчас, плакал бы её лифчик. Ей-богу, Рейчел вцепилась бы в него зубами. Квинн приподнимает чашечки, и время замедляется, пока её грудь мягко оседает в руки Рейчел, постепенно приобретая вес. Рейчел целует едва различимый сосок, обводит его языком, пока он не твердеет, прижимает губами, отпускает, нащупывает второй... В пылу увлечения Рейчел не замечает, что её собственная блузка расстёгнута сверху донизу, и обнаруживает это, только когда прохладные пальцы Квинн начинают шарить у неё по спине. Секунда — и в руках у Квинн две самые прекрасные груди на свете. Она нежно массирует их кругами, зажимает соски между пальцами, отчего Рейчел начинает дышать чаще. — Ты же не хочешь кончить, нет? — чуть слышно шепчет Квинн ей на ухо, и Рейчел с трудом сглатывает, стаскивая свои влажные трусики до колен. — Ну ладно, не хочешь — как хочешь, — дразнит дальше Квинн, и голос её звучит хрипло: очевидно, возбуждение заразно. В ответ Рейчел мычит ей в ключицу. — Скажи по-человечески. — От опьянения властью и близостью глаза у Квинн мерцают, как у кошки. — Трахни меня. Через секунду Рейчел на полу, на каких-то рулонах ткани, да простит их Тина или кто там занимается костюмами — честно говоря, Рейчел мало этим интересовалась раньше и совсем не интересуется сейчас. Потому что странно было бы думать о Тине, когда Квинн целует её в тёплую промежность, добавляет язык и в перерывах между поцелуями и массажем клитора шутит, что ей нельзя столько солёного. Из темноты долетает хихиканье Рейчел вперемежку со стонами, а Квинн всё не унимается. — Серьёзно, Сью посадит меня на бессолевую диету, ты когда-нибудь ела неделю один рис? От смеха Рейчел кончает быстрее, но Квинн не останавливается, и скоро Рейчел начинает требовать ещё, выписывая овалы бёдрами. И тут загорается свет. Кто-то пришёл, и не один. Свет режет глаза распластанной навзничь Рейчел. Она старается дышать тише, но в висках стучат молоты, несмотря на все кардиотренажёры. Квинн замирает на четвереньках, чуть отодвинувшись от идеального, гладкого, источающего лучший запах на свете, горячего тела Рейчел. — Ставьте тут и брысь отсюда, — командует резкий голос. — Если спросят, то никаких муравейников вы не носили, где хоровая, не знаете, меня видите в первый раз. — Да, тренер. — Иначе обоих запишу в команду по синхронному плаванию, и будете до выпускного ходить по школе в резиновых шапочках. — Мы вас не знаем, тренер. Рейчел слышит разговор вполуха, сквозь грохот молотов в ушах, и одними губами шепчет: — Ещё! Потому что ей совершенно всё равно, кто зашел в хоровую, пусть только поскорей погасит свет и уйдёт. А Квинн не всё равно. От мысли о том, что их могут поймать, тело возбуждается сильнее. От мысли о том, что они останутся безнаказанными, немеет низ живота. Кажется, на свете нет ничего важнее её и Рейчел, нет ничего, кроме точки, где должны соприкасаться их тела. — И когда уже школу Маккинли официально переименуют в лесбийский бордель? В голове Квинн из-под наплыва гормонов выныривает разум, тело бросает в холодный пот. Школьная жизнь проносится перед глазами — не только прошлая, но и будущая. Как её с позором выгонят из черлидеров, как это поставит крест на полной стипендии в Йеле, как вызовут в школу родителей, как поползут слухи. И никто не откажет себе в удовольствии пнуть лежачую — бывшую королеву школы… Господи, господи! «Нет, Господи! Нет!» Свет снова гаснет, с громким стуком закрывается дверь. Квинн обмякает у стены, чувствуя спиной деревянную обшивку. Глаза распахнуты, кровь в голове стучит так, как не стучала даже перед первыми национальными по черлидингу. «Спасибо тебе, Господи». Нет, так не пойдёт. С прятками в хоровой пора завязывать. — Рейч. — Куда ты делась? Иди ко мне. — Нам надо поговорить. *** Среда. Испанский. Рейчел изнемогает от зноя. В голове раскалённая пустыня, и такая же — во всём теле. И никакие шторы, никакие мюзиклы им не помогут.