Текущий и следующий

Это походило на лихорадку, едва сдерживаемую внутреннюю дрожь, которую, как ни старайся себя удерживать, выдавали пальцы и карандаш. Штрихи выходили неровные, наслаивались, не рисунок, а грифельная клякса. Моблит нервно выдрал лист, смял и выбросил. Хорошо, что никто не видел, нельзя так относиться к бумаге, особенно когда есть чистая оборотная сторона. Но нервы сдавали. Он потер лоб и посмотрел из-под руки во двор — командор все еще был там, стоял с Ханджи. Она порывисто схватила его за предплечье, едва не повисла, говорила не слышно что, но с жаром, быстро, громко, как всегда, когда говорила о важном для себя и своего отряда. Моблит сцепил руки в замок, нервно прогладил большими пальцами указательные. У Эрвина Смита, наверное, крепкие предплечья, тугие, пружинящие под кожей мышцы. Сильные руки. Если возьмет такими за шею, любому станет не по себе. Но не Моблиту. Моблиту не стало бы, он, наверное, тут же кончил бы после стольких лет фантазий на эту тему. У Эрвина Смита умные глаза и взгляд покровительственный, как положено отцу-командору. Когда он входит, все поднимаются на ноги, никто не позволяет себе сидеть, даже старшие офицеры, потому что он здесь главный, и все его первенство признают. Он, конечно, машет рукой «садитесь, не надо», а у Моблита чувство, будто эта рука опускается ему на живот, куда любое живое существо пускает только того, кому доверяет. Рука чуть надавливает, мнет, а после Смит приказывает снять белье и встать прямо. И Моблит стоит, потому что не разрешали сесть. В этот момент приходилось быстро моргать и щипать себя за ногу, чтобы реальный мир стал ярче фантазий. У Эрвина Смита есть атрибуты власти. Галстук-боло, к примеру, и белая лошадь. Лошадь Моблит иногда гладил в общей конюшне, осторожно перебирал гриву пальцами, давал яблоко и замирал в тот момент, когда влажные и шершавые губы на секунду касались кожи. Это ничего не значило и не фигурировало после в мечтах, а просто было попыткой приблизиться к тому, что принадлежит командору, коснуться так, чтобы тот об этом не узнал. С галстуком было связано гораздо больше фантазий. Оправа камня наверняка нагревается от тела, если попросить снять и надеть на себя, можно ощутить под ключицами накопленный жар. Эта мысль отчего-то особенно дурманила, подгибала колени, пол плыл под ногами, когда командор поправлял, не задумываясь, символ своего звания. Там очень подвижная конструкция, думал Моблит, галстук можно очень сильно затянуть. Не только на шее. Воображаемое он, тщательно заперев дверь и убедившись, что все крыло спит, даже рисовал в потайном блокноте. Потом не выдерживал и рвал рисунок, чтобы нарисовать опять. Он никогда, что естественно, не видел командора в душе, но фантазия и острый глаз художника позволяли представить все до мелочей, и Моблит практически был уверен, что представляет он правильно. У командора Смита было многое, материальное и нет, явное и скрытое, и все это будоражило Моблита, как подростка, до влажных ладоней и длинных стонов в подушку. Но главное, чем обладал Эрвин Смит, была, несомненно, власть, а власть, как известно, знамя передающееся. И кто будет следующим, если доведется дожить, у кого будет все это: право приказывать, галстук-боло, белая лошадь и просторный кабинет с диваном в углу? Что будет у него еще: бородка, длинные волосы, родинка над губой? Может, очки? Моблит расцепил пальцы, снова посмотрел во двор, Ханджи так и стояла, держа командора за предплечье. Что же, из нее вышел бы прекрасный владелец всех требуемых атрибутов. От этой мысли пальцы задрожали еще сильней.