Ведьмино счастье

— Харука-сан? — позвал Ватануки, едва заметив фигуру вдалеке. Фигура, впрочем, не откликнулась и даже будто не обратила на парня никакого внимания. Кимихиро огляделся, пытаясь понять место своего прибывания. Гладкий пол — единственное материальное, что присутствовало в этом пространстве, окружающая чернота, словно звезд на небе и не существовало никогда, а свет — единственное что парень мог увидеть, — исходил от незнакомца впереди, слепил лучше прожектора. Ватануки, впрочем, недолго думая, пошел к нему, прикрывая глаза рукой. — Я поздно понял одну вещь: любить ведьму — трудно, почти невозможно. Она и твоя, и салона одновременно. Ватануки застыл словно громом пораженный. Чернота закрывала пути к отступлению, белый кафель, выложенный ровной дорогой до светоча, вдруг пошел трещиной, вздыбился, будто что-то толкало его изнутри, напирало невидимыми глазу корнями. Дерево начало пробиваться не сразу: сначала прямо посередине некогда широкой каменной дороги возникла яма, уходящая глубоко в черноту. Уже после, с каждым вздохом все больше и больше, ясней и раскидистей, выросла прекрасная широкоствольная сакура, оплетенная лианами и темными лентами, некогда забравшими Юко. Ватануки заметно поплохело. Внутри живота свернулось непонятное чувство тревоги, глухой печали и раздражения. Поняв, что с ним играют, он не сумел даже отступить, упираясь пятками мягких туфель в пружинистое нечто. — Но не любить ее еще трудней, — тем временем продолжил незнакомец, все также не поворачиваясь. — Не думаешь, что это безумно красиво — выжить из-за любви и умереть из-за нее? Возродиться, убивая этим все законы, трепетно взлелеянные и соблюдаемые, чтобы увидеться с человеком. Понять любовь в чистом ее виде, чтобы снова раствориться во тьме. Осознание своего положения пришло не сразу. Кимихиро все еще не понимал, кто перед ним до тех пор, пока мужчина не повернулся. Очки, тонкие и держащиеся на самом кончике носа, опасно сверкнули, отражая ветви раскидистой сакуры. — Я ненавидел свою силу. Ненавидел настолько, что забыл о том, что именно эта сила помогла мне оживить ее в первый раз. Не потерять вот так — нелепо, страшно, — мужчина передернул плечами, будто горечь слов застряла у него в гортани, мешая говорить. — Это было выше всего, словно она — продолжение моей жизни, меня как такового. И ты не можешь себе представить, сколько умерло, чтобы я сумел избавить этот мир от себя. Только она всегда была рядом — моя константа, почти богиня. Магия, запертая в оболочку из кожи и костей. Внезапная догадка ошеломила настолько, что Ватануки схватился за полы кимоно, стараясь сдержать себя в руках. — Вы — Клод Рид, тот, кто оживил Юко в первый раз. Мужчина задумчиво оглянулся, словно не он призвал парня в это место, и согласно кивнул, соглашаясь с догадкой. — Прошу вас, — задыхаясь начал Кимихиро. — Умоляю. Дух вы, призрак, екай или моя галлюцинация, если это возможно — оживите ее снова. Я устал гоняться за тенями, натыкаясь на стены, как слепой щенок. Я вижу ее в каждом углу, различаю запах в свертках кимоно. Накуриваю помещения до удушливости, только бы забыться на время, на несколько часов потерять из виду тень на дверях из рисовой бумаги. — Я не могу, — просто отозвался Клод. Ватануки, словно иссушенный и потерянный, закрыл лицо руками. Ветер, незнамо откуда взявшийся в этом черном месте, ласково огладил его ладони, оставляя небольшой ворох розовых лепестков. — Я не могу, — между тем продолжил Рид. — Но ты сумеешь это сделать. Я уже говорил: она возвращалась к жизни и после, сумев сделать все запланированное на чистом упрямстве и любви к тебе, Моконе и Мару с Мору. — Она говорила, что мы еще встретимся, — тихо поведал парень, сжимая в горсть цветы сакуры. — Сказала, что это не последняя наша встреча. Что она вернется. И вернулась, пытаясь убить Зашикивараши. Я ничего не понимаю: неужели плата за ее возвращение столь высока? — Юко не может возвратиться через чужую смерть, — отрезал мужчина, делая несколько шагов навстречу. Дерево, по мере его приближения, становилось все больше и больше, листья и цветы облетали с него, словно пришла глубокая осень, а черные путы скользили удавками, опутывали сильный ствол, цепляясь за выступающие ветви. — Но это так, — как-то отчаянно не отступал Ватануки. Он сам не мог поверить в истинность этого, но все эти видения той девушки, что так похожа на Зашикивараши, запах Юко в комнате, тени и благовония. Кимихиро отчаялся и устал, а теперь еще и чувствовал собственную вину за произошедшее настолько сильно, что желудок сворачивался, отдавая спазмами в сердце. От цветов осталась кашица, пачкая руки и отдавая кисловатым ароматом. — Ты еще такой глупый, — вдруг покачал головой Клод. Как-то нереально быстро оказавшись совсем рядом с парнем, мужчина наклонился, стараясь смотреть в глаза юному хозяину салона. — Тебе следует верить в нее, я думаю. Мы ведь… — мужчина задумался, подбирая слова. — Знаешь, мы никогда не говорили друг другу о том, насколько сильны наши чувства. Думаю, она до самого конца боялась, что раздражает меня, хоть была совсем не глупа. И, отдавая жизнь, которую я невольно подарил, не сожалела о некогда брошенных словах. Глупое было время. Молодое время. Оставлять ее одну в этом салоне, заточать ее в стенах, сотканных из магии и моего бессилия. Для одного дня, мгновения выбора. — Но ведь все еще можно исправить, верно? — вдруг встрепенулся хозяин салона и выпрямился, словно хлесткую лазу вдруг отпустили — быстро и напряженно. — Если я отдам что-то, что хочет дух Юко, жизнь то будет, смерть или все силы, данные мне по какой-то неведомой причине, что будет? — Она вернется в мир, где нет тебя, — логично подытожил Клод, оглядываясь на дерево и замечая, что черные ленты сдавили толстый ствол сакуры до хруста коры. Листья, розовые, почти светящиеся на фоне черной неизвестности, серели, стоило им только коснуться плитки. — А мир без тебя исключает и Шаорана, и Сакуру, и, как следствие, саму Юко. Поэтому ты поступишь крайне неосмотрительно. Тишина, обрушившаяся на Ватануки, давила своей неподъемностью и пустотой, хруст резанул внезапно, почти больно ударив в голову. Дерево накренилось, готовое упасть, покачнулось, выворачивая спил толстой коры наружу, словно вырванное человеческое мясо, жутким треском пошла еще оставшаяся кора, влекомая основной силой разрушения. Древо пало, пораженное и скрипящее. Внутри, словно голем из чрева дегтярного дуба, сидело существо, закрытое от света лентами и черной вязкой тьмой. Клод выпрямился, нахмурился, тихо ступая ближе. Его кимоно прошелестело, подметая собой недавние цветы, а стук туфель слишком ясно разрывал царящую тишину. Ватануки резко вздохнул, узнавая за сползающей тьмой бледную кожу. — Я ведь умер, — пробормотал Рид, закрывая обзор на оголяющееся тело. — А, значит, сила моя, последний вздох и все, что было или должно было быть, передалось созданию моему. — И создание это… — Кимихиро замолчал, наблюдая за тем, как мужчина снимает накидку, оборачивая нечто, лежащее в сакуре и аккуратно принимает его на руки. Тонкие ступни, почти фарфоровые в неровном свете и, на контрасте, с морионовым небом, висели безжизненно, едва скрываемые белым кимоно. Когда Клод повернулся, Ватануки уже знал, кого он так бережно сжимал в руках. — Юко. Имя почти получилось проговорить без тоски и боли, на выдохе, с тяжкими думами и еще более тяжкими решениями. Волшебник осмотрел свою ношу, отчаянно вглядываясь в лицо без единой эмоции, и подошел к парню, вручая женщину как сокровище — аккуратно, будто стеклянную. — Изначально, — начал он, отступая. — Я думал, что это ты меня сюда позвал: просить или угрожать, чтобы вернуть ее обратно. Ты, как я сейчас уже понимаю, подумал о чем-то похожем. Мы оба ошиблись. Нас позвала Юко, как самых дорогих людей. Встретить ее из дальнего путешествия, забрать вещи — обертку, — он кивнул на тело в руках хозяина салона. — И не нужна ей ни жертва, ни подношения. Ей хватило моей силы и твоей веры. Возвращайся домой, она ждет посылку. Клод вмиг растворился, исчез, будто туман рассеялся, а Ватануки закрыл глаза, не оборачиваясь падая в непроглядную тьму. *** Разбудила его теплая рука, скользящая по подбородку с невыносимой легкостью. Мару и Мору не трогали так: нежно, боясь разбудить. Они даже теплыми не были: голем без души — холодный, смотрящий сквозь. Рука была смутно узнаваемой, почти родной. Ватануки поморщился, потянулся за этим теплом, таким желанным и опасным одновременно. Открывать глаза не хотелось: сон не сон, морок или пустые воспоминания уже надоели, выпутываться из них словно отрезать часть себя — больно, тяжко и получается не с первого раза. Но рука была реальна хотя бы потому, что пахла благовониями и сливовым саке. — Если вы не Юко-сан, то уходите, пожалуйста, — попросил Кимихиро, отчаянно надеясь на жалость неведомого существа. В ответ послышался легкий смешок и знакомый шелест кимоно. — Я вернулась, Ватануки.