Утешение

Джайне слишком больно. Она задыхается от этой боли и тянется к живому теплу, которое она давать не может. Ей также холодно, как холодна ее кожа. Нет страданий, что жгли больше, чем эти. Вариан ничего не говорит, просто молчит и изредка поглаживает женщину по белесым волосам, сидя на кровати, позволяя ей вцепиться одной рукой за рубашку на его груди, а другой – за его спину. Она жмурит глаза, но капли все равно выходят наружу, она прижимается так, словно хочет быть с ним единим целым, чтобы просто исчезнуть в нем. Он чувствует холодные слезы на своей шее, когда она всхлипывает раз за разом и прижимает ее к себе еще ближе, пытаясь успокоить, пытаясь оградить от страданий хоть на чуть-чуть, и ему казалось, что боль так сквозила от нее, что он и сам начал чувствовать все то, что чувствовала она. Она потерялась, ей было плохо, очень плохо. В голове безумно зудело, глаза уже смыкались и щипали от слез, а рубашку Вариана хотелось сжимать со всей силой, практически до неприязни в ладонях от ногтей. Она хотела спрятаться в нем, погрузиться в него с головой, потому что он был единственным, кто мог позволить на данный момент так вести себя с ним. Внутри нее была глубокая рана, прямо в районе грудной клетки будто была пустота, саднящая и болезненная, которая, казалось, не зарастет никогда. И она плачет от этой раны, тяжело и долго, пока не загудит в голове, а дыхание станет таким прерывистым, что хотелось спросить, дышит ли она вообще? Ринн продолжает молчать и прижимать Праудмур к себе с силой, до тех пор, пока он сам же не отстраняет ее от себя – а она дергается и боится, потому что вдруг ему надоело, вдруг он сейчас выгонит ее, а он ведь был для нее сейчас глотком воздуха, он был ее защитой и тем, чем она дышала. Хочет потянуться обратно, чувствуя вспышку огня в груди, но он одной рукой мягко утирает ее слезы, проводя по бледной холодной коже, рассматривая серебристые глаза, что со страхом и болью маленького ребенка смотрят на него. «Я не собираюсь прогонять тебя» - безмолвно доносит он свою мысль, когда касается губами ее щеки. И она дрогает от этого. Он ощущает мокрую кожу и придерживает ее талию. Пустота вдруг заполняется. Зудящая рана покрылась холодным волнительным приливом резко, от неожиданности происходящего. И трудно вздохнуть. Все еще болезненно странно. Но она не двигается. Просто позволяет ему успокаивать себя дальше. И позволяет так, что это доходит до ответного момента с ее стороны, до взаимного глубокого поцелуя. До первого стона. До того, чтобы отцепить плащ с ее спины, до того, чтобы почти с судорогой расстегивать пуговицы его рубашки. Ее глаза говорят не отталкивай меня, и она готова кричать об этом, и словно если он остановится, то она умрет, задохнется без него, а он все целует ее и целует, срывая не плач с ее уст, но стоны. Он ни о чем не жалеет, как и она, сохраняя молчание, они просто отдаются потоку эмоций. Потоку и тому, что сдерживали так долго. Единственное, что нарушает молчание – это дождь за окном, что свирепо бился о стекла, тяжелое гортанное дыхание и имена короля и изгнанницы, что были так важны друг другу. Он нуждался в ее утешении. Она нуждалась в нем.