Барби с оптическим прицелом

Капитан Антуан Дюма не любил своё начальство. Он лично прилепил майору Кандис Ренуар кличку «Барби-коп» — и как любое хорошее прозвище, это приклеилось моментально. Кандис Ренуар и вправду похожа была на престарелую Барби: розовый свитер, кукольно-наивное выражение лица, причёска, вышедшая из моды даже в среде домохозяек... Рядом не хватало только такого же перестарка-Кена и кто там ещё выпускается этой чёртовой Mattel! Но иногда — не каждый день, о, далеко не каждый! — иногда капитану Дюма казалось, что облако розовой пушистой ваты раздвигается и из него показывается дуло снайперской винтовки. Холодное, равнодушное, неотвратимое. Ну а что на прикладе этой винтовки нарисованы прыгающие и жующие морковку зайчики — так успешный снайпер имеет право на любую придурь, и даже на знатную блажь. В конце концов, кто-то после удачного выстрела делает на прикладе зарубки, а кто-то рисует зайчиков. Такое случалось нечасто. Но иногда — случалось. *** Кандис решительно кивнула, принимая предложение свидетельницы откушать с ней говядины по-провански. Заодно и побеседовать можно, почему бы и нет? Подозреваемого — здоровенного лба с ярко выраженной тунисской кровью — уже привели в чувство и транспортировали в участок. Поскольку вчера он явно перебрал с дозой, то отбивался достаточно вяло: всего-то успел заехать капралу Меджауи в ухо да завопить о своей невиновности. Все они невиновны, любезно сообщила в ответ лейтенант Кристель да Сильва, все как один. Полиция исключительно ангелочков задерживает, а других и в глаза не видела. А то, что нашли его рядом с убитой сожительницей, валяющимся в луже крови и с ножом в руках — так это досадная случайность. Так же как и то, что нож совершенно точно является орудием убийства. Мадам Жего, медицинский эксперт, утверждала это безоговорочно. В данный момент хозяйка квартиры, в которую зашла Кандис, решительно соглашалась с сентенцией лейтенанта да Сильвы. — Таким типам нельзя доверять, — мадам Мари-Лор Пишон сурово сдвинула брови. — Они с Эжени жили... не могу сказать, чтобы хорошо. Вы угощайтесь, угощайтесь. Овощи на пару будете? Или, может, спагетти? — О, вы так любезны, — проворковала Кандис, оглядывая скромную кухоньку, обставленную бедно, но чистенько. Повсюду вместо картин с пастушками, уместными в подобном интерьере, висели фотографии молодого человека. — Это ваш сын? — Да, — лицо мадам Пишон просветлело. — Шарль. Первый курс Сорбонны. Сейчас он в Париже... — Как же я мечтаю, чтобы мои дети поступили в Сорбонну! — ахнула Кандис. — Но у меня их четверо, и вряд ли с такой работой я могу уделять им достаточно внимания... — Я ушла с работы, чтобы как следует позаботиться о Шарле, — с гордостью поведала мадам Пишон. — А ведь была фармакологом в Sanofi-Aventis, делала там неплохую карьеру. Но дети — важнее всего! Теперь я работаю в местной аптеке... Хотите, покажу наш с Шарлем фотоальбом? — Вы прекрасная мать, — с чувством произнесла Кандис и затребовала альбом. Мадам Пишон просияла и отправилась за фотографиями. Прекрасная мать. Великовозрастный оболтус, явно падкий на красоток, какой была покойная Эжени Буллё. Первый курс Сорбонны... сколько лет он торчит на этом курсе, веселясь в Париже и прожигая матушкины денежки? Студентов-неудачников из Сорбонны не отчисляют, пока они готовы платить, просто не переводят на второй курс... Мог ли Шарль Пишон убить Эжени? Вряд ли. Мать он навещает часто, наверняка выдуривая у неё каждый раз немаленькую сумму. Но убить симпатичную соседку — нет, у него не было повода. А этот тунисец подходит по всем статьям. Которых у него, к слову, хватает: два года отсидел за кражу, до того — несколько штрафов за непристойное поведение в общественных местах; приставал к девушкам на улице, о чём тоже имеется запись в соответствующем рапорте... Да и мадам Пишон вроде как лично видела убийство из окна вот этой самой кухни. Какая же чудесная говядина! Просто объеденье. Такую не в каждом ресторане подают. Мадам Пишон великолепная кулинарка... и сыну так предана, что словами не передать. Нечасто встретишь подобную материнскую самоотверженность. Кандис так и сказала. И добавила, задумчиво глядя в окно: — Вы сказали, Эжени жила с этим своим, как там его, не очень. — Камилль Ассеуи, вот как его зовут, мерзавца! Да, мадам Ренуар, не слишком-то они ладили. И нельзя сказать, что во всём виноват был этот подонок, хоть он и сброд, каких поискать. Представляете, обвинил моего Шарля в том, что тот подглядывает за его девушкой! Господи помилуй! Да как тут подглядывать, когда она каждый день дефилировала мимо окна в чём мать родила? Тут хочешь не хочешь, а увидишь! — Вот же парочка мерзавцев! — широко раскрыла глаза Кандис и для убедительности даже несколько раз хлопнула ресницами. У неё такой трюк с самого детства хорошо получался. — Надеюсь, в полицию этот Камилль не обращался? — Ещё чего! — фыркнула мадам Пишон. — Хотя грозился, да, грозился. Я ему прямо сказала, что если он и его раскрашенная проститутка... простите, мадам майор, не сдержалась... — Ничего, вы говорите правду, это так редко случается в наши дни, — Кандис одобряюще похлопала хозяйку по жилистой руке. — Так вот, я ему сказала, что, если он заявит в полицию, я тоже припомню ему все его грешки. А их немало: травка, скандалы посреди ночи, да ещё и всякие там арабы к нему заходили — мало ли зачем? В наши дни надо беречься, так я ему и сказала. Он фыркнул, знаете, злобно так, словно я коту на хвост наступила, и затих. Но Шарль после этого пришёл избитый. Сказал, что незнакомцы напали, но так я и поверила! Материнское сердце на этот счёт не ошибается никогда. — Не сомневаюсь, — задумчиво кивнула Кандис, — особенно если после этого Шарль поторопился вернуться в Париж ещё до начала занятий в Сорбонне. Удрал от родной-то матери, из отчего дома! — Так всё и было, мадам майор, так всё и было! — И тогда вы взяли что-нибудь... что-то из вашей прекрасной стряпни... и пошли к Эжени и её хахалю мириться. Вам, фармакологу со стажем, не составило труда подсыпать в одно из ваших восхитительных блюд снотворное или наркотик — да, скорее всего наркотик, чтобы обвинить во всём наркомана Камилля. Вы чувствовали себя в полном праве сделать это — вы, любящая мать, сына которой совращает крашеная проститутка, мешая ему учиться, а подонок-сутенёр этой проститутки потом избивает вашу единственную надежду и гордость. И у вас всё отлично получилось. Не пойму только, как вы пробрались впоследствии в квартиру Эжени — наверное, сняли с гвоздика запасной ключ. Вряд ли эти двое так уж сильно следили за своей безопасностью. Вы пришли, убили спящую девушку, устроили в комнате беспорядок, вложили нож в руку Камилля и покинули их квартиру, напоследок захлопнув дверь. Затем вызвали полицию, якобы услышав скандал. Полагаю, к тому моменту от шума в квартире покойной Буллё уже половина дома проснулась, просто никто не попросил Эжени и Камилля заткнуться, зная крутой нрав обоих. Может, и полицию вызывали не одна вы... Кандис подошла к окну, задумчиво поглядела в него: — Когда полиция приехала, свет в комнате был выключен. Вряд ли это мог сделать одурманенный Камилль. Да и зачем? Они с Эжени привыкли выставлять свои ссоры напоказ. А вот вы — вы аккуратная хозяйка, привыкшая экономить на всём, ведь ваш мальчик учится в Сорбонне, это ужасно дорого. Конечно, вы щёлкнули выключателем и в комнате, и в прихожей. Просто по привычке. За спиной Кандис раздался еле слышный скрежет — как будто нож вынимают из деревянной подставки. — Ах ты, толстая, скверная коровища! — прошипела мадам Пишон и набросилась на Кандис. *** Антуан Дюма был вне себя от ярости. Подумать только, Кандис невозможно оставить одну ни на секунду! Допрос свидетеля — что может быть безопасней? Когда они с да Сильвой примчались на крики и вышибли дверь, то еле-еле оторвали взбешённую мадам Пишон от Кандис. Розовому свитеру изрядно досталось — ножи в доме убийцы оказались очень острыми. Но Кандис волновало не это. — Она назвала меня толстой! — громко жаловалась мадам майор. — Меня! Толстой! А я похудела уже на три килограмма! Даже на три с половиной! — Тебе, чтобы перестать быть жирной свиньёй, надо сбросить ещё два десятка! — брыкаясь и брызгая слюной, вопила мадам Пишон. — Неправда! Антуан, скажи, я толстая? Антуан захлопнул рот и молча вышел вслед за жандармами, выволакивающими обезумевшую мадам Пишон. Ещё чуть-чуть — и он не удержался бы. Высказал бы всё, что думает о манере Кандис вести следствие, находить убийцу, обедать у этой самой убийцы, сообщать убийце о своих выводах, не заручившись огневой поддержкой... Кристель да Сильва догнала его, тронула за рукав: — Остатки еды из дома Буллё велено отнести на экспертизу. И допросить месье Ассеуи — мадам Пишон наверняка заходила к ним в дом прошлым вечером. Слушай, как думаешь, она с самого начала знала? Антуан скрипнул зубами. Вдохнул и выдохнул несколько раз, пытаясь прийти в себя. Покосился на Кандис Ренуар, громко доказывающую капралу Меджауи, двум жандармам и половине двора, что она не толстая, ну вот совсем не толстая, ни капельки! Ну, может, самую капелюшечку... Но это ведь не в счёт, правда? И капитану Антуану Дюма показалось, что винтовка — стальная, холодная, равнодушная — вновь скрывается за нарисованной розовой тучкой. Тучкой из сахарной ваты, в упаковке, на которой резвятся единороги и бабочки... Скрывается. До следующего раза. А на прикладе подмигивает очередной свеженарисованный зайчик, крепко сжимающий в лапах морковку, похожую на стилет.