Про художника

Когда я был совсем мальчишкой, каждое лето меня отправляли к деду по материнской линии. Он жил в большом просторном доме на юге Англии. Наверное, с этими местами у меня связаны самые лучшие детские воспоминания, потому что поездка туда всегда была похожа на сказку. Я засыпал в отцовской машине сырым и серым лондонским утром, а просыпался от свежего морского бриза, пахнущего солью и солнцем. Белые известняковые скалы сияли так, что слепили глаза, а отчаянно-синее небо было одновременно так далеко и так близко. В саду у деда всегда цвели яблони. От сильного ветра там в любое время дня и ночи кружились их белые лепестки, а потом красивым узором падали на изумрудно-зеленую траву. Дед всегда говорил, что его яблони — морские, потому что они пенятся. Я тогда думал, что мой дед — волшебник. Папа, правда, говорил, что он художник, но я ему не верил, потому что все художники живут в модных салонах, ходят на выставки, носят береты, вечно крутят в бледных руках кисточки и всегда отрешенно-задумчиво смотрят на людей. Дед же был худой, загорелый, очень веселый, всегда улыбающийся и ходил только в соседнюю деревню за молоком. Больше ему ничего не было нужно, потому что его дом был живой. Там сама собой мылась посуда и подметались полы, в холодильнике непонятно откуда появлялась еда, а в буфете — вкусное ореховое печенье. Дед не пил горького пива или терпкого кофе, только вересковый мед и вино из одуванчиков. Когда я рассказывал это папе, он всегда усмехался в усы и советовал читать поменьше Брэдбери и Стивенсона, а я не понимал, о чем он. Дед хорошо рисовал. Особенно красиво у него получались бабочки и белочки. А людей он рисовать не любил — говорил, что только природа и любовь достойны быть на полотне, а не всякие манерные дуры, думающие только о мантиях и шляпках. И все-таки я помню два раза, когда он писал людей. Однажды мы шли по улице и увидели девочку с яркими голубыми глазами. Она подрезала розовый куст в саду. Тогда дед зашел в дом ее родителей, а мне велел оставаться снаружи. Именно в этот день я и познакомился с Салли, да-да, и даже помог ей справиться с колючим кустом. Потом она часто приходила к нам, чтобы дед смог нарисовать ее портрет, и пока он работал, мы с Салли болтали обо всем на свете и смеялись как сумасшедшие. Она получилась совсем как настоящая, с подрагивающими ресницами и прыгающими веснушками, веселая и задорная — настоящий солнечный зайчик. Наверное, я окончательно влюбился в нее в тот самый момент, когда увидел готовую картину, потому что со слегка склоненной к плечу головкой и лукавым взглядом девчушка была чудо как хороша. Сейчас этот портрет висит в нашей с Салли спальне. А второй раз дед рисовал двух очень странных мужчин. Один был высокий и темноволосый, очень строгий, но добрый, правда доброта эта пряталась на самом донышке его зеленых глаз. У него была загорелая кожа и много шрамов, будто он подрался с тигром или львом. Я как-то шепнул это деду, а тот сказал, что это был куда более крупный и опасный хищник. Дед очень уважал этого человека и часто мне говорил, что у него непреклонная воля, которая может свернуть горы. Другого мужчину дед боялся, поэтому и не хотел его сначала рисовать. Тот человек и правда был страшным, но очень красивым. Тонкие черты лица, длинные серебристые волосы, гордая осанка, изящные движения и удивительно бледная кожа. У него были ледяные, застывшие глаза, никогда не смотрящие на собеседника. Я только потом узнал, что он слепой. Изысканно-неприятный человек, но очень умный. Их было очень странно видеть вместе, до того разных и непохожих, как могучий древний лес, исполненный огромной дикой жизненной силой, и скованное льдом озеро, идеальное в своей правильности, неподвижное, холодное. Но вот только я не видел, насколько этот лед хрупок, и как заботливо обнимает лес волшебное озеро своими корнями, черпая в нем, при этом, свою силу. А дед заметил. Как? Может, в мгновенно теплеющем взгляде темноволосого, когда он обращался к своему спутнику? Или в его привычке поправлять светлые локоны друга, когда тот устало откидывался на его плечо, пряча немного смущенную полуулыбку? Не знаю. Помню только, что дед таки написал картину, пусть и ругался, что она будет его самой худшей работой, потому что не всю правду можно показывать людям. А тем двоим он подарил бутылку своего любимого вина и долго махал вслед, смотря, как они уходят, держась за руки.