Шаг из колыбели

Следующая моя жизнь будет долгой. И это очень хорошо, потому что я не люблю разлучаться с ним раньше срока. Он тоже, но он об этом не помнит, только смутно беспокоится, пока я не нахожу его. Как сейчас. Я лежу у Джареда на груди, и он вяло тянет пальцами у меня вдоль спины, чешет за ушами и слегка дёргает за хвост - знает, что я не стану выпускать когти. Мой вес невелик, а шерсть длинна, и это тело вполне привычно, как и многие другие. Хотя человеком я люблю быть гораздо больше. Предыдущую жизнь я помню смутно, только зеленоватую толщу воды и дельфинье тело Джареда, гибкое и блестящее, когда он устремлялся вверх и выпрыгивал из волн. Странно, я не помню, был ли я человеком. Помню, что жил дольше Джареда, и когда он последний раз прикоснулся ко мне гладким боком и уплыл в океан, чернота долго не хотела забирать меня. Она - всегда спасение, и после, когда я ищу его, я черпаю силы в ней - тёплой и густой. Она - не разрушение, а возрождение. В той жизни, где было низкое серое небо и бескрайние снега, моё тело было человеческим, но не мужским. А у Джареда - пепельные волосы и глаза цвета этого неба. Он мог получить от меня всё, чего только желал, и я с радостью отдавал ему это, а он платил мне тем же. Но даже в женском теле я не мог родить ему ребёнка, потому что суть остаётся неизменной. Нынешняя жизнь хороша всем, кроме того, что непозволительно скоротечна. Джаред делится со мной своим щедрым теплом, и его рука на моей спине заставляет меня вспоминать что-то совсем другое и отчаянно хотеть его поцелуя. В кошачьем теле я не помню, каково это, но его прикосновения будят меня преждевременно. В той жизни, где мы оба были людьми, он нашёл меня сам. В ней было плохо - из-за постоянных войн и скитаний, но в ней было хорошо, потому что с Джаредом я не разлучался ни на минуту. Ушли мы тоже вместе - не знаю, почему нам позволили это. Но в следующей жизни Джаред был огромным лохматым псом, прожившим так долго, что мне в это не верилось. В отличие от меня, он ничего и никогда не помнит. Это мучительно для него, потому что знание всегда лежит внутри него, но не хочет открываться. Но он тоже знает, что мы должны быть рядом. Или просто чувствует. И я не стал задерживаться после его ухода, зная, что мне это не сойдёт с рук. И теперь я лежу на нём, лениво думая, что могло быть намного хуже. За окном потихоньку темнеет, но Джаред не встанет зажечь свет, я знаю. А я не возражаю - мне и так всё отлично видно, а, кроме того, тепло и уютно. Встанет он далеко за полночь и нальёт мне молока, а сам будет пить дурно заваренный чай, от которого остаётся налёт на фарфоровых чашках. Вся комната усеяна смятыми листами дешёвой серой бумаги, и на всех листах - мой человеческий профиль. То самое знание, которое мучит Джареда. Не знаю, будет ли когда-нибудь жизнь, в которой он вспомнит. И... позволят ли мне и дальше находить его. Пусть лучше не помнит. Мне хватает его тепла в каждой из этих жизней. Я слишком люблю его, чтобы позволить даже мысли о невозможности найти его укорениться во мне. Тогда я буду уходить раз за разом, пока его не вернут. Хотя... вряд ли это повлияет на решение, которое принимать не мне. Джаред не спит, его дыхание не замедлено, а сердце стучит прямо под моим. Я так люблю ощущать стук его сердца и я так боюсь его. Потому что оно, словно метроном, отмеряет количество наших лет. Иногда я на секунду вижу, что будет дальше, но не могу уловить образы, всё слишком скоротечно и зыбко. Знаю только, что там мы опять вместе. И, кажется, опять люди. Я лежу у Джареда на груди. В трейлере холодно и темно, потому что мы прилегли на минутку ещё засветло, да так и отключились. Мне кажется, что я сейчас умру, - так колотится моё сердце над джаредовым. Я знаю, что ему тяжело, но только крепче прижимаюсь к нему, не в силах отпустить, слезть, оставить на секунду. Может быть, это шизофрения, но я знаю, что не отпущу его никогда - ни здесь и сейчас, ни тогда, раньше, ни потом, где ещё ничего не видно. Джаред просыпается, и я крепче, отчаянней стискиваю его плечи, вжимаясь лицом ему в грудь. Он замирает на секунду, а потом обнимает меня очень крепко. И я благодарен ему за это так же, как и за отсутствие слов. Я не знаю, кем буду я, а кем - он. Но это не важно, потому что мне нельзя без него, а ему - без меня. Нет, земля не ушла у Дженсена из-под ног, а дыхание не перехватило. Да и вообще - ничего особенного не произошло. Если не считать того, что он банально влюбился - с пресловутой первой секунды, да, с первого взгляда. Это было не смешно - поминутно чувствовать себя конченым идиотом, но долговязый парень в серой толстовке и широких джинсах притягивал взгляд, будто был в комнате единственным. Он и был... единственным. Дженсен понял, что пропал, когда кто-то из "техников" хлопнул его по плечу и быстро произнёс вполголоса: - Чувак, я тебя понимаю, но не пались так откровенно! Если хочешь получить роль. Но Дженсену, пожалуй, было всё равно. И даже не важно, получит ли он эту роль. Он знал, что уже не выпустит из виду Джареда. Джаред. Имя отозвалось внутри, словно уже существовало там и достаточно было только вспомнить. Впрочем, роль Дженсен получил, как и Джаред. Откуда пришла уверенность в невозможности неудачи, Дженсен не знал, разумеется. Да, он не ожидал, что будет легко. Легко и не было. Хуже всего были постоянные дурацкие разговоры об их необыкновенной химии. Потому что химией это Дженсен не назвал бы. Тревогой, дискомфортом, голодом, жаждой, раздражением - чем угодно. Глухой тоской, мучительными попытками обрести неизвестно что. Джаред в свои двадцать два был ершистым подростком, не признававшим рамок и не желавшим взрослеть. Таким стал и его Сэм - умным, всё замечавшим, но даже не пытавшимся помочь окружающим найти к себе ключ. Всё было именно так - Дженсен, не считавший себя образцом терпения и дипломатичности, старался по возможности спокойно сносить выходки Джареда, проверявшего границы. Он разрывался от разнообразных чувств - Джареда хотелось защищать, но Джареда хотелось и отлупить как следует. Они постоянно были рядом. Тяга друг к другу приносила беспокойство, но если бы Дженсена спросили, хочет ли он возврата к прежней жизни - до сериала и до встречи с Джаредом, он бы твёрдо ответил "нет". И был уверен, что Джаред ответит так же, хотя вслух не признается в этом никогда. Со временем напряжение только усилилось и вскоре стало почти невыносимым. Терпение Дженсена лопнуло, когда Джаред в перерыве между съёмками "невзначай" опрокинул на него стаканчик с кофе. Правда, остывшим. Дженсен и сам не знал, отчего это настолько его взбесило. Вспоминая потом, он понимал, что вспышка ярости была чрезмерной, неадекватной. Раздражение искало выход, и Дженсену хватило этой крохотной зацепки. Реакция у Джареда была отменной, только она спасла его от сокрушительного удара в челюсть. Он слетел со своего именного стула и опрометью кинулся в дебри жилых и вспомогательных фургончиков. Дженсен отстал от него на несколько секунд, но этого хватило, чтобы длинноногий Джаред успел затеряться среди одинаковых серо-белых ребристых стен. На площадке посмеивались - подобные потасовки не были редкостью, да и никому в голову не приходило, что всё это - не просто грубые шутки, принятые между парнями; никто не видел натянутых до звона струн, отзывавшихся болью на каждое движение. Ярость почти ослепила Дженсена, и то, что он настиг Джареда, едва не ощупью выдернув из-за угла фургончика, ничем не отличавшегося от остальных, можно было объяснить только обострившимися инстинктами, чуть ли не звериным чутьём. Они покатились по земле, вцепившись друг в друга и задыхаясь от короткого, но быстрого бега, и Дженсен, очутившись сверху, уже готов был всерьёз приложить Джареда затылком о стенку фургончика, в который они врезались, но случайно, лишь на секунду глянул ему в глаза. И застыл, поймав в них отражение своей глухой тоски, только ещё более глубокой и тёмной. И понял, что больше никогда в жизни не сможет поднять на него руку. И даже не удивился, когда Джаред не воспользовался этой передышкой, чтобы ударить его или хотя бы вывернуться из захвата. Дженсен просто встал и ушёл, понимая, что отношения изменились бесповоротно. Играли в тот день они совершенно нормально, без напряжения и неловкости, а вечером Джаред постучал в дверь трейлера Дженсена. Дженсен ожидал чего угодно, только не извинений. И когда Джаред неловко забормотал: - Ну, это, Дженс... Не знаю, что на меня нашло... Дженсен махнул рукой, мол, проехали, и кивком предложил Джареду войти. Не было важно, о чём они говорили в тот вечер, но Дженсен получил чёткое подтверждение тому, что тоска в глазах Джареда ему не привиделась. Тоска, жажда и болезненное любопытство. Странное ощущение потерянности среди знакомой обстановки, будто не можешь вспомнить что-то очень важное. Они не перестали подкалывать друг друга и грубо шутить, но после этого вечера вдруг пришла умиротворённость. Не абсолютная - Дженсена продолжало терзать ощущение недосказанности, но они больше не стеснялись своей очевидной привязанности. Чем теснее они сближались, тем острее становилась тоска Дженсена. Ему стало сложно расставаться с Джаредом на ночь. Он ненавидел себя за это, но ничего не мог сделать. Постоянно искал Джареда глазами и успокаивался, только поймав ответный взгляд. Судя по всему, с Джаредом происходило то же самое. Хуже всего была потребность в прикосновениях, похожая на наркотическую зависимость, стыдная и ничем не объяснимая. Дженсен не сказал бы с уверенностью, что он хочет Джареда, потому что сам этого не знал. Но... он нуждался в Джареде, словно в кислороде. Всё это облекало их игру в плоть и кровь, делало экранных братьев настоящими - любящими, страдающими и неоднозначными. По утрам Дженсена мучили головные боли, и он, уступив натиску Джареда, съездил к врачу, получив целый ворох направлений на анализы и рецептов. Направления Дженсен благополучно где-то потерял, но выписанные по рецепту таблетки всё же купил. Теперь он постоянно находился в "плавающем" состоянии, близком к полусонному; и каким-то чудом оживал на съёмочной площадке. Выручал Джаред, постоянно его тормошивший. Дженсену казалось, что эти медвежьи объятия, заставлявшие его мысленно стонать и пытаться не распускать руки в ответ - нечто совершенно невинное, что Джаред не понимает, какой эффект оказывает на него, прижимаясь горячим гибким телом и утыкаясь лохматой башкой в плечо. Но Дженсен не мог видеть, как Джаред жмурится и кусает губы, сопя ему в шею или ухо. В любом случае, такое напряжение не могло длиться бесконечно. Прорвало Дженсена отчего-то на съёмках пятой серии, когда держал в ладонях лицо Джареда-Сэма с кровавыми дорожками, протянувшимися от нижних век до подбородка. Особенно страшно стало, едва Джаред закрыл глаза. Ресницы вымокли в крови, и Дженсен на секунду ощутил настоящий ужас: что будет, когда... глаза откроются? Как Дженсен дотянул до конца съёмочного дня, он не помнил. Чувствовал только нарастающую пульсацию в основании черепа и почти не осознавал, где находится и что делает. Сил хватало лишь на то, чтобы не выпускать из поля зрения Джареда. Он тоже выглядел измученным и потерянным, но держался гораздо лучше и время от времени бросал на Дженсена обеспокоенные взгляды. Получив несколько десятков похлопываний по плечу и поздравлений с отличной игрой, они наконец-то смогли удрать со съёмочной площадки. То, что до гостиницы они сейчас не доберутся, было очевидно, и Джаред, обхватив Дженсена за плечи, потащил его в свой трейлер. Возражать Дженсен даже не думал, он лишь сдерживал себя последними усилиями и дал пружине распрямиться, только когда за ними захлопнулась дверь. Необъяснимый, необоснованный страх, напряжение всего сложного дня, постоянная жажда прикосновений - всё это прорвалось в одну секунду, вспыхнуло в черепной коробке, стоило Джареду неловко повернуться в узком предбаннике и на секунду прижать Дженсена к стене. Дженсен зарычал и вслепую обхватил Джареда, сгрёб в охапку, притиснул к себе так, словно кто-то его отнимал; и Джаред, удивлённо вскрикнувший, затих сразу же, стоило губам Дженсена найти его рот. Горький грим и солёный пот с едким привкусом синтетической крови выжали из груди Дженсена долгий, долгий счастливый вздох, словно лучше ничего на свете не было. И действительно не было, потому что Джаред не сопротивлялся - наоборот, отвечал упоённо, неуклюже шаря руками по его спине. Нет, не было никакой возможности оторваться друг от друга, раздеться, принять душ и дойти до кровати. Они рухнули на пол, тут же, у самого входа, и Дженсен, очутившись сверху, покрывал лицо Джареда поцелуями, кусал его губы, пил хриплые вздохи, его выкручивало и колотило от жажды и бурной реакции Джареда. Очнулись оба рывком, от холода и неудобной позы. В трейлере было темно - никто из них не успел включить свет; Дженсен так и лежал на Джареде, притиснув его к полу и вцепившись руками в плечи. Джаред пошевелился и открыл глаза, они слабо блеснули в проникавшем через окно свете наружного фонаря. Дженсен отстранился немного, давая Джареду вздохнуть, и тут же поцеловал его ещё раз, сознательно наслаждаясь тем, с какой готовностью и охотой Джаред впустил в рот его язык и с какой нежностью ответил. Дженсену просто хотелось убедиться в том, что ему не почудился этот ответ. Мылись вдвоём в крохотной душевой кабинке, намыливая друг друга, дурея от стыда и нежности, поминутно целуясь и стукаясь о тонкие стены локтями и коленями. Голова кружилась от ситуации, которую ещё утром оба не могли даже вообразить. Но всё складывалось так естественно, словно происходило давно... Нет, всегда. На не слишком удобной полуторной койке Джареда они уместились так, будто спали в одной кровати с детства, и даже не удивились этому. В сон провалились, почти не разрывая поцелуя, и Дженсен утром ворчал, что у него все щёки в засохшей слюне Джареда. Но и не подумал возражать, когда Джаред эти засохшие следы как следует освежил. Дженсену было немного странно, что они только целовались, не делая попыток зайти дальше. От этого появилось томительное предвкушение, но тягостная неопределённость ушла полностью. Жажда прорвалась немного позднее, во время удачно подвернувшегося недельного хиатуса. Джаред и Дженсен чётко знали, что не поедут в этот раз домой. В гостиницу они тоже не вернулись - хватило остатков соображения; вместо этого сняли номер в мотеле на самой окраине Ванкувера и исчезли со всех радаров. Они не могли насытиться друг другом. Всё, что было до этого, все предыдущие связи и романы просто выветрились из памяти. Остался тусклый свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, скомканные одеяла на большой кровати и сплошной поток жадного, сладкого, грубого, восхитительного секса. Возле двери возвышалась гора пустых коробок из-под пиццы, на столах в комнате и маленькой кухне теснились банки из-под колы и пива. Для завершения картины не хватало лишь пепельниц, полных окурков, но курить почему-то не хотелось, словно жаль было на это времени. Дженсен, обычно брезгливый и аккуратный, чувствовал себя дома в этом неряшливом маленьком номере - не потому, что ему нравилась подобная обстановка, нет. Просто рядом был Джаред, и всё остальное отходило на задний план. Джаред испытывал то же самое, едва ли замечая что-то вокруг. У Дженсена случались странные моменты - иногда время растягивалось и минута тянулась часами, а иногда почти целый день выпадал из памяти, и Дженсен досадовал, потому что отчаянно хотел помнить каждый миг. Таблетки от головной боли остались в гостинице, и Дженсен приписывал свои странные состояния своебразной ломке, но старался отогнать тревоги подальше. Бездельничать оставалось всего пару дней, и нужно было использовать их по максимуму. Сквозь сон я чувствовал, как Джаред гладит меня по спине. Конечно же, это было очень приятно, только ощущение казалось немного странным, словно рука задевала нервные окончания, которые не реагировали на ласку раньше, и перед закрытыми веками мерцали световые пятна. Вообще всё было странно - будто во сне или на пороге пробуждения. А потом я пошевелился и... увидел. И точно понял, что сплю. Я видел Джареда, лежавшего с закрытыми глазами на продавленном старом диване. Я точно знал, что он не спит. На груди у него устроился большой рыжий кот, и Джаред медленно, мягко гладил его по спине и почёсывал за ушами. Несколько секунд я пытался сообразить, что на картинке не так, а потом понял, что ощущаю руку Джареда у себя на спине и чувствую, как мерно поднимается и опускается от дыхания его грудная клетка и стучит сердце. Вот почему у меня кружилась голова и всё плыло перед глазами - я видел всё со стороны, но и чувствовал себя... в теле этого кота. Я... был этим котом. Большего бреда я не представил бы в своей жизни. Я подумал, что у меня отказывают мозги из-за седативных препаратов, но потом вспомнил, что не пью таблетки уже неделю. Да и для сна всё было слишком ярко и чётко. Я попытался пошевелиться и понял, что управлять телом не могу - я здесь всего лишь сторонний наблюдатель. Впрочем, нет. Не сторонний и не просто наблюдатель. Это был словно кусочек другой жизни в другом времени. Почему-то я не испытал ужаса от того, что очутился в теле животного, оно не ощущалось инородным. Кроме того, я воспринимал всё как и раньше - совершенно по-человечески. Разве что острее реагировал на бездумную ласку Джареда. Сознание плавилось - в этом теле, вернее, в этой... инкарнации? Я помнил так много, что не мог охватить это. Знания жили внутри меня - постоянным фоном; я помнил... другие жизни. Но меня поразило не это открытие, а то, что мы с Джаредом были рядом всегда, в каждой из наших жизней, только я помнил об этом, а он – нет, но чувствовал и испытывал необъяснимое беспокойство. Джаред жил один - снимал дешёвую меблированную комнату с пансионом на окраине Нью-Йорка. Хозяйка благоволила к нему и всегда смотрела сквозь пальцы на то, что Джаред часто задерживает оплату. Обычно он вставал с рассветом и отправлялся на поиски работы. Джаред не был ленив, но рано или поздно его накрывала чёрная меланхолия, и он месяцами мог не выходить из дома, пока не заканчивались жалкие гроши, заработанные прежде. Тогда Джаред перебарывал себя, находил очередную работу и держался, сколько мог. Я нашёл его в один из таких периодов - он искал работу и был мрачнее тучи. Он думал, что нашёл меня сам, но я нарочно подал голос из вороха прелых листьев - стояла поздняя осень, и деревья почти полностью облетели, а воздух был сырым и холодным. Услышав меня, Джаред застыл. Я знал, что выгляжу ужасно - маленький тощий котёнок со свалявшейся шерстью неопределённого цвета. Но глаза Джареда словно засветились изнутри, он присел на корточки и протянул руку - осторожно, боясь спугнуть. Знал бы он, каких усилий мне стоило не сигануть с разбегу в его руки. Он едва не бегом вернулся домой, прижимая меня к груди. Видимо, он на самом деле нравился хозяйке, потому что был единственным, кому она позволила держать в комнате кота. Жилище у него было убогим, другим оно и не могло быть. Комната с большим окном, выходившим во двор, большой продавленный диван вместо кровати, стол с двумя стульями, туалет и умывальник за тонкой перегородкой. Джаред ухаживал за мной, и мне было так тепло и хорошо от его заботы, что почти не ощущалось отсутствие человеческого облика. Хотя самой большой сложностью рождения не в человеческом теле было именно человеческое сознание. Не знаю, почему я не сходил с ума, как во мне умещалось столько - прежняя память, весь накопленный опыт, названия, имена... меня всегда занимало, что первым воспоминанием в очередной жизни было имя Джареда. Иногда оно звучало по-другому, но всегда очень близко. Впрочем, на фоне остальных странностей эта была наименьшей и даже приятной. Жизнь здесь текла сумеречно. По крайней мере, мне она запомнилась именно такой. Потому что Джаред спал большую часть суток, если не работал, а я всегда был рядом с ним. Ну а кот может спать сколько угодно. Иногда в дверь стучалась дочь хозяйки - симпатичная девочка, обожавшая Джареда, и пыталась навести порядок в холостяцкой берлоге. Джареду это не слишком нравилось, но возражать он не смел, понимая, что и без того обладает немыслимыми для здешней жизни привилегиями. Девочка открывала настежь окно и включала громоздкий радиоприёмник, потом собирала по всей комнате чашки с блюдцами и отправляла их в облупленный умывальник. А ещё она постоянно трещала, несла всякую бессмыслицу - и вытирая пыль, и отмывая тонкий фарфор, на котором проступали тусклые викторианские букеты, и выметая за порог мелкий мусор. В комнате становилось прохладно и легко, из приёмника с треском вырывался какой-то новомодный цветочный джаз, а Джаред сидел и просто ждал, когда это всё закончится. Безмятежность скоро оставила Джареда - он впал в беспокойство и принялся рисовать - сначала примитивно и слабо, но с каждым рисунком всё лучше. С некоторых пор дочь хозяйки выметала, кроме обычного сора, очистки карандашей и клочки бумаги. Я узнавал себя на всех рисунках, и теперь мне на самом деле остро хотелось быть человеком. Но я знал, что жизнь должна быть прожита до конца, и видел другие наши жизни, разные, но одинаково сталкивающие нас в какой-то из моментов - исключений не было. Просто по жестокой иронии мы далеко не всегда могли говорить друг с другом, даже если постоянно были рядом. Первым, что увидел Дженсен, очнувшись, было обеспокоенное лицо Джареда. Прошло несколько минут, прежде чем Дженсен понял, где находится, - в маленьком мотеле на окраине Ванкувера, куда они с Джаредом завалились в самом начале хиатуса. Джаред обнаружил его лежащим на полу, когда вернулся из душа, - казалось, Дженсен был без сознания. Но в чувства он пришёл достаточно быстро и некоторое время смотрел Джареду в лицо, а потом привлёк его к себе и крепко поцеловал. В этот раз они занимались любовью отчаянно, болезненно, так долго, как хватило сил. Жажда никуда не делась. Наоборот - усилилась, и все делали вид, что не замечают искусанных губ Джареда и Дженсена, синяков под глазами и засосов в вырезе футболки. Потому что их игра была полна жизни - настоящей, горькой, искренней. Дженсен находил силы шутить про себя, что угодил в кроличью нору и теперь немного не в своём уме, как и все окружающие. Он не рассказал Джареду о своём странном сне, который совсем не казался сном, несмотря на многочисленные попытки Джареда узнать, что с ним происходит. Дженсен не верил своему сну, но почему-то мысль о том, что они с Джаредом встречаются не в первой жизни, не отпускала его - при всей своей бредовости. Даже своим затуманенным мозгом я понимал, где нахожусь. И это было очень плохо. Потому что прийти по своей воле в тошнотворный притон, где курили крэк, я мог только в глубокой депрессии. Меня тянуло сюда, в это грязное сборище опустившихся наркоманов, почти потерявших человеческий облик. Я словно наказывал себя, глядя на них и представляя, что могу стать таким же, как они. На самом деле всё было гораздо сложнее. Мой мозг никогда не отключался полностью, и я знал, что даже истощив себя физически, не смогу окончательно погрузиться в это искусственное безумие. Да всё было сложнее, но всё было и проще: меня съедала тоска по Джареду. Встроенное безумие, зачем-то дарованное мне неизвестно кем - я сильно сомневался, что небесами. То, с чем я рождался. С воспоминаниями о каждой предыдущей жизни. Я знал, что должен найти Джареда, но не представлял себе, как. И поэтому время от времени впадал в отчаяние, едва не выл от съедающей меня изнутри тоски. Тоски по человеку, которого я в этой жизни пока не знал. И даже не знал, будет ли человеком он сам. И дешёвое кокаиновое безумие позволяло мне ненадолго отодвинуть настоящее. Я видел всё словно со стороны: большую грязную комнату, уставленную разномастными кроватями и диванами, бледные лица, худые тела, усыпанный мелкой дрянью пол. Слышал характерные щелчки и потрескивание, сиплое дыхание и сухой кашель. Я сделал всего две затяжки и сознательно пил свою короткую эйфорию, зная, что дальше курить нет смысла: мне будет становиться только хуже. Но пока я любил весь этот отвратительный мир и меня не раздражали полусумасшедшие оборванцы вокруг. Я прикрыл глаза, улыбаясь, и в этот момент на меня посыпалась какая-то труха. Тонкая пыль защекотала ноздри; я чихнул, вытер нос рукавом и попытался приподняться, чтобы разглядеть, что и откуда на меня просыпалось. Я не успел даже сесть, как на меня сверху свалилось кое-что потяжелее - человек, лежавший на широкой спинке дивана, на который я приземлился, не глядя. Впрочем, тут все валились куда попало, и не удивительно, что спинка дивана была использована как дополнительная койка. Парень был тяжёлым и костлявым, а ещё вёртким, словно ящерица. Он упёрся ладонями мне в грудь, силясь подняться, а я увидел его лицо и подумал, что галлюцинирую. - Что это? - тупо спросил я неизвестно у кого. - Грёза, - блаженно выдохнул кто-то из соседей. У грёзы были странные глаза - расширенный зрачок окружала зелёно-золотая звезда, а дальше радужка тонула в дымчато-сером. У грёзы был грязный курносый нос и потрескавшиеся губы. Грёза ощутимо пихалась острыми коленями, и я, почти сбросив оцепенение, вцепился в неё, вернее, в него, обхватил руками и ногами. Потому что теперь поверил в реальность происходящего. Всю жизнь искать Джареда, чтобы встретить в кокаиновом притоне. - Отпусти, - пробормотал между тем Джаред, вяло вырываясь. - И не подумаю, - ответил я, стискивая его ещё крепче. Он забарахтался в моих руках, но я не ослабил хватку - сила появилась словно ниоткуда. Джаред грязно выругался, едва не вырвавшись у меня из рук, но я встряхнул его и заставил посмотреть мне в лицо. Он должен был как-то отреагировать. И он действительно отреагировал - застыл с открытым ртом. Он не мог меня помнить, это было только моим проклятием. Но он сразу почувствовал меня. А я смотрел в его глаза и видел много-много жизней перед этой, длинных, коротких, горьких или почти счастливых. Жизнь не сулила ничего хорошего двум оборванцам в голодном послевоенном Париже. Но я был счастлив, потому что получил своё самое большое богатство. Джаред тоже был счастлив - я постарался сделать всё, что только мог для этого. А для этого нужно было не так и много - лишь знать, в какое время проходят молочники по узким улочкам, и следить, когда булочники выставляют корзины, полные горячих бриошей и круассанов. К синякам и ссадинам нам было не привыкать, а ночлег каждый раз мы находили в совершенно немыслимых местах. Джаред был невероятно жаден до всего - жизни, секса, воздуха, сладостей. Он заражал меня этим, и я вдавливал его в любую подходящую стену при первой же возможности или распластывал на голом полу какого-нибудь из наших временных пристанищ. Это было безумием, сладкой отравой, настоящей наркотической зависимостью - целовать его с головы до ног, дрожащего и задыхающегося, вылизывать приторные от леденцов и лакрицы губы, а потом спускать в этот стонущий карамельный рот, туго сдавливающий мой член, а потом... потом опять вылизывать, шепча в него "люблю тебя". Разумеется, всё это не могло закончиться хорошо. Крэк потихоньку съедал наши мозги, и всё чаще пробуждение приносило только ужасающую боль в мышцах, а сквозь муть в глазах был виден знакомый низкий потолок кокаинового притона. То, что мы с Джаредом были не первые и не последние, меня нисколько не утешало. И не оправдывало. И когда меня затянуло в спасительную темноту, я всё равно был счастлив, потому что крепко сжимал руку Джареда в своей. Чем сильнее и отчётливей становились чувства к Джареду, тем больше Дженсен замыкался в себе. Самым большим его желанием стало рассказать Джареду о своих снах, которые будто не были снами. Дженсен всерьёз опасался, что сходит с ума. Появился страх, что его могут упечь в психушку, и тогда о Джареде можно будет забыть, а жизни без Джареда он себе уже не представлял. В нем крепло необъяснимое чувство, что им с Джаредом на самом деле было предначертано встретиться, хотя прежде не верил в подобную чушь. Но обнимая Джареда по ночам и прижимаясь щекой к его животу, слизывая мускусный, резко пахнущий, как у мальчишки-подростка, пот, Дженсен помнил всё это - мышечной памятью. И с каждой секундой становился ближе к тому, чтобы открыться Джареду. Снежная равнина тянулась во все стороны, и вглядываться в горизонт было бесполезно - его не существовало. Небо не смыкалось с белой поверхностью - оно растворяло её в себе, и казалось, что ты на самом дне чудовищно огромной сферы. Я знал, что наш посёлок не единственный: если бы мы не обменивались скудным товаром с редко приходящими людьми, то можно было представить, что на самом деле вокруг нас нет никого. Знал... Вернее, знала. Здесь я родился в женском теле, но, как прежде, помнил все предыдущие жизни. Здесь мне было особенно тоскливо и страшно, потому что в посёлке Джареда не было - ведь я узнал бы его в любом облике. Это было самой странной моей особенностью. Ребёнком я видел лишь смутные картинки, изредка накатывающий морок, а став постарше, вдруг явственно осознавал, вспоминал, получал знание из ниоткуда и облекал образы в слова. Эта жизнь была невыносима - и вовсе не своим изматывающим однообразием и скудностью. Я не мог себе даже представить, что не встречу, не найду Джареда. Я словно наяву видел яркие картинки разных жизней - здесь даже не было названия таким цветам, и оттого тоска становилась всё острее и горше. Жить мне не хотелось, но от самоубийства спасала отчаянная надежда на чудо. Я даже про себя боялся повторять имя Джареда, но, засыпая, каждую ночь видел его, хотя не знал, кем он может быть в этой жизни, если вообще... Эту мысль я отметал сразу же. Хуже всего был мой пол и возраст: все молоденькие девушки находились под постоянным неусыпным наблюдением. Нас было всего восемь - и за каждой присматривали, не давая сделать даже лишний шаг - в буквальном смысле. Девушек берегли: свежей крови было очень мало, и если к какой-нибудь из нас сватался пришлый человек, то мог и увести молодую жену к себе домой, оставив щедрый выкуп. Отказывать в этом было не принято. Но даже если мужчина оставался в доме жены, редко рождалось хотя бы двое детей: из-за постоянного холода все жизненные соки текли скудно и медленно. Развлечение у нас было только одно: когда приходили люди из соседних посёлков, все собирались в большом пустом доме в самом центре посёлка. Здесь всегда поддерживали тепло и чистоту именно ради таких случаев. В этот раз я пришёл позже всех, потому что две старые тётушки, присматривавшие за мной, стали совсем плохи и передвигались с большим трудом. Но всё же считалось, что я под их опекой и не могу никуда двигаться без их ведома. Ещё на входе я слышал, как громко и весело разговаривают внутри. Мне всё это было безразлично, сборища меня ничуть не веселили; но выбора мне не оставили. Я помог тётушкам снять громоздкую верхнюю одежду в тесном пространстве между двумя дверьми - в посёлке любое, даже самое маленькое сооружение, строили с двумя дверьми, чтобы хоть немного рассеять холод. Тяжёлая внутренняя дверь подавалась с трудом, и от звука все обернулись в нашу сторону. - Дидди! - завизжали мои "подружки" - девочки одного со мной возраста. Никто не звал меня Дианой, ко мне намертво прицепилось детское прозвище. Я кивнул девочкам и дождался, пока тётушки поздороваются со всеми, усядутся на свои места и отпустят меня к моим сверстницам - здесь никто из нас точно никуда бы не делся. Едва я пересёк круглую комнату, меня тут же потащили вниз, заставляя плюхнуться на замшевые и меховые подушки, сунули в руки чашку с ягодным чаем и затрещали в оба уха: - Дидди, Дидди, смотри! Прямо напротив нас расположились пришлые - несколько рослых молодых мужчин, сильно отличавшихся от всех, кто бывал у нас прежде. Все были словно на подбор, и немудрено, что девчонки совсем потеряли головы: каждой хотелось выйти замуж за молодого красавца и, возможно, перебраться туда, где гораздо больше людей, а жизнь интереснее и легче. Девчонки теребили меня за рукава, вокруг разговаривали, пили чай и даже смеялись, а я старался не потерять сознание, потому что прямо напротив меня сидел Джаред и смотрел на меня точно так же - не дыша и не моргая. Ошибки быть не могло. Джаред выделялся даже среди своих - разворотом плеч и пышной пепельной гривой, ниспадавшей крупными волнами. Да, у него были именно пепельные волосы и такого же цвета глаза - неуловимого, словно небо, готовое просыпаться снегом. Я знал, что нужно перестать пялиться, потому что это было верхом неприличия. Знал, но не мог. Девчонки стали хихикать, и взрослые обратили на нас внимание: вскоре на подушке у ног моих тётушек сидел старший из всех незнакомцев и беседовал с ними, чуть кивая в мою сторону - здесь всё решалось быстро. Я закрыл глаза, зажмурился изо всех сил и стал молиться, чтобы это всё мне не приснилось - это действительно было похоже на один из моих снов. Когда я немного успокоился и решился открыть глаза, Джареда в помещении уже не было, и я бы подумал, что мне на самом деле всё померещилось, если бы не довольный вид моих тётушек и быстрые взгляды в мою сторону. Девчонки шептали мне на ухо всякие глупости и радовались, что будут гулять на свадебном пиру, а некоторые чуть завистливо вздыхали: Джаред привлёк к себе все девичьи взгляды. Когда мы расходились по домам, все поздравляли моих тётушек и гладили меня по голове, и я даже не испытывал раздражения: все мои мысли были заняты Джаредом. Где он? Куда и почему так быстро исчез? И... увижу ли я его до свадьбы хоть один раз? Тётушки довольно болтали, повиснув у меня на локтях, и я даже не заметил, как мы добрались до дома. Я помог им снять верхнее и остался, чтобы счистить снег с одежды. Едва закрылась внутренняя дверь, меня мягко, но сильно притиснули к стене и прошептали: - Не бойся. Даже без этих слов я и не подумал бы бояться: запах Джареда я не спутал бы ни с чем, даже вдохнув его в этой жизни первый раз. Голова у меня закружилась, а сердце заколотилось в горле - я на самом деле почувствовал себя девчонкой. - Я не боюсь, - ответил я так же шёпотом. Джаред не слышал меня: он громко дышал и бормотал сбивчиво: - Не сделаю тебе ничего дурного, хочу только... только... Я знал, что он хочет сказать: почувствовать. Попробовать, убедиться в том, что не сон, поверить. Я знал и что он чувствует. Потому что чувствовал то же самое, но мне было и легче, и тяжелей. Слепое знание Джареда делало для него нашу встречу тем, что называют любовью с первого взгляда, а для меня... Да - и первой, и последней, и единственной. Мы не видели друг друга, но так было даже лучше. Джаред осторожно коснулся в темноте моего лица, и я почувствовал на губах его горячее дыхание. Через секунду он поцеловал меня - раз, другой, третий и бесконечный четвёртый. А потом Джаред исчез - меня только обдало морозным воздухом из приоткрывшейся на пару секунд двери. Я сполз по стене и сидел в холоде и темноте, пока меня не нашли и не втащили в дом забеспокоившиеся тётушки. Две недели ожидания показались невыносимыми. Если бы я мог, если бы мне только позволили, то всё это время простоял бы за воротами посёлка. Мне не хотелось есть и пить, я почти не слышал, что мне говорят, и позволял тётушкам и подружкам возиться со мной, как с тряпичной куклой. Они постоянно о чём-то радостно разговаривали, доставали из сундуков то, что должно было стать моим приданным, перепарывали, перешивали, латали. И болтали, болтали, болтали без умолку. В день свадьбы я был сам не свой - так устал от ожидания, что не мог даже радоваться, зная, что сегодня наконец увижу Джареда. Меня купали, причёсывали, одевали в неудобные свадебные одежды, подсовывали кусочки вкусной еды. В назначенный час все собрались в неизменной большой общей комнате, и меня усадили у самой дальней стены на гору подушек. Меня била дрожь, которую было не унять ничем. Джаред появился без промедлений, окружённый многочисленной роднёй. Я видел только его; и в том, что он видит только меня, можно было даже не сомневаться. Весь длинный свадебный пир мы так и просидели друг напротив друга, не в силах отвести взгляд. И вздохнуть с облегчением я смог только тогда, когда притворно плачущие тётушки отвели меня в спальню - не мою маленькую комнатушку, а ту, порог которой и положено было переступить только после свадьбы. Соскучиться я не успел - Джаред возник на пороге бесшумно, словно ждал за дверью. Сердце у меня бешено колотилось, пока Джаред медленно шёл ко мне - будто нас разделяла длинная ледяная дорога, а не пять шагов по застеленному шкурами полу. Нам было не о чем говорить, только хотелось прикоснуться. Джаред опустился на колени и оказался вровень со мной. Теперь я мог как следует разглядеть его. Так восхитившие меня волосы были заплетены в пышную косу, небрежно перекинутую через плечо. Левую бровь пересекал тонкий белый шрам, а глаза... Глаза были самым удивительным в нём: зрачок окружало маленькое яркое солнце, оранжево-янтарное, и его неровные лучи словно подсвечивали изнутри основной тёмно-серый цвет. Джаред улыбался - немного смущённо и очень счастливо, а я думал о том, что мне повезло дважды - я встретил Джареда и у меня есть два собственных жарких солнца, когда остальные видят бледное холодное солнце лишь месяц в году. Джаред медлил, рассматривая меня, а мне так хотелось, чтобы он меня поцеловал, как две недели назад, что я даже перестал смущаться и положил руки ему на грудь. Притянуть его к себе я не осмелился, но этого оказалось достаточно: настороженность в глазах Джареда сменилась таким жаром, что меня обожгло сквозь несколько слоёв одежды. А в следующую секунду он поцеловал меня: сначала в лоб и щёки, потом в губы. Я обхватил его за шею, чувствуя, что из моей груди рвётся звериный рык; и Джаред тоже издал тихий стон или вздох, притискивая меня к себе. Мы просто прижимались губами к губам, не в силах шевельнуться или сдвинуться, но нас обоих трясло, будто в лихорадке. В какой-то момент Джаред мягко освободился из моих рук - это не могло составить труда для него - и скользнул к двери. Я чувствовал себя брошенным и не мог отдышаться, а Джаред подмигнул мне с улыбкой и резко распахнул дверь. Послышался визг и мягкий стук падающего тела: конечно же, под дверью спальни были мои тётушки и две самые бойкие подружки. Джаред расхохотался, но помог девчонкам подняться и вежливо попросил тётушек оставить нас в покое, обещая, что мы справимся сами. От этих слов моё лицо залилось краской. Джаред закрыл дверь и вернулся. На этот раз он не стал медлить, а мягко повалил меня на кровать и поцеловал уже по-настоящему. Он был таким горячим, и от него веяло щекочущим ноздри запахом нагретого меха, сладковатым и сухим. Джаред целовал моё лицо, а его пальцы оказались у меня на поясе, не слишком ловко, но настойчиво расправляясь с кожаной шнуровкой узкого жилета. Он развязывал и расстёгивал одну одёжку за другой, пока не добрался до тонкой нижней рубашки. От его поцелуев у меня уже саднило в груди, и казалось, что я задохнусь. Перед глазами всё плыло, но я видел, что Джаред ещё одет, а мне так хотелось увидеть его тело. Я знал, откуда во мне это бесстыдство, но боялся, что Джаред может истолковать это неправильно. Но он словно почувствовал и на несколько секунд отстранился от меня, едва не разрывая от нетерпения свою тёплую и красивую одежду. Я смотрел, как он торопливо распутывает завязки и чуть не вырывает с мясом петли, а потом тянет всё через голову и отбрасывает куда-то на пол. Конечно же, Джаред был великолепен. Он тяжело дышал, и его широкая грудь ходила ходуном, а на длинной шее выступили капли пота. Кожа у него была очень белая и выглядела почти ледяной, но оказалась обжигающей - жар словно проступал изнутри. Я протянул руку, чтобы расплести его косу, и он судорожно вздохнул от этого - он не мог ожидать ничего подобного от неопытной и робкой девчонки. Но мне слишком хотелось коснуться его волос, чтобы остались силы думать об этом. Они оказались длинными, даже длиннее, чем я думал, - распущенные моими руками пряди скользнули Джареду на грудь и окутали его пышным облаком почти до пояса. Он блеснул лукавыми глазами из-под упавших на лицо прядей и спросил, забавляясь моим ошеломлённым видом: - Теперь можно мне сделать то же самое? Небеса, да я мечтал об этом! Джаред был осторожен. На мне оставалась только длинная тонкая рубашка, совершенно ничего не скрывавшая, и он повёл ладонями от моих щиколоток вверх, собирая складками мягкую ткань. От его рук исходило тепло, даже скольжение загрубевшей кожи ладоней казалось сейчас нежней прикосновений самого мягкого меха. Он добрался до моих бёдер и застыл так, его выдохи стали больше похожи на стоны. Я ждал, затаив дыхание. И тогда Джаред закрыл глаза. Я не мог больше ждать - взял его за руки и тихонько потянул вверх, помогая избавить меня от рубашки. Он прошептал что-то и решился открыть глаза, лишь когда рубашка присоединилась к его вещам на полу. Я знал, что он видит, - ещё бы мне не знать. О, то, что было в его глазах, стоило моей смелости. - Ты же хотел сделать то же самое? - прошептал я. Он глупо хихикнул, как одна из моих подружек, а потом решился - прижался ко мне обнажённым телом и ответил, покрывая поцелуями лицо: - Не верю своему счастью. Я только обнял его покрепче, подставляя лицо и шею поцелуям. Он был такой сладостный, горячий, и я сам не верил, что это произошло. Что мы встретились и можем быть вместе. Пришёл его черёд восхищённо охать: он расплёл мою косу, над которой тётушки и подружки трудились с прошлого вечера. Девочек не стригли с самого рождения, а за волосами тщательно ухаживали, и они отрастали такой длины, как только позволяла природа. Мои волосы были цвета снега и опускались ниже колен. Джаред жался ко мне так тесно, целовал так горячо, жарко шептал всякую чушь; и лучше на свете ничего не было. Мы катались по широкой низкой кровати, лаская друг друга, смеялись от щекотки, а может быть - просто от счастья. Мне было немного страшно - я чувствовал, да и видел, что Джаред просто огромный, и невозможно было представить, что его сможет принять узкое девичье тело. Но он так сладко ласкал меня, что перед глазами всё туманилось, и предстоящее вызывало радость, а не страх. Джаред перевернулся на спину, усадив меня на себя с лёгкостью, притянул к себе и заскользил губами и языком по моей шее и груди, потихоньку подтаскивая меня к своему лицу. Когда я понял, что он хочет сделать, то едва не сгорел от стыда и желания. Сопротивляться я не мог и не хотел, я был бесстыдно распялен его пальцами и вскоре почувствовал, как его губы приникают мокро и жарко к низу моего живота, а язык раздвигает то, к чему до сих пор прикасался только я сам. Язык ласкал затвердевший бугорок, расталкивая лепестки плоти, я кричал, закрывая рот руками, не желая выдать никому жар нашего наслаждения; Джаред горел подо мной и длинно стонал, и я чувствовал кожей, что он мокрый от пота. Мне было так хорошо, что я перестал понимать, где нахожусь, - главное, Джаред был со мной и... О, он просто присосался ко мне, ни на секунду не прекращая вылизывать, и оргазм обрушился на меня, словно снежная лавина, - оглушил и ослепил, заставил биться и хрипеть. Когда я пришёл в себя, то увидел Джареда над собой - он уложил меня на спину и смотрел мне в лицо с обожанием и восторгом. Его губы и подбородок были мокрыми, я поцеловал его, чувствуя, как его рот поддаётся моему - с готовностью и страстью. Поцелуй был долгим, словно всё то время, что я прожил без него. Я прижал Джареда к себе как мог крепко и просто раздвинул ноги, не боясь ничего. Он не стал торопиться, хоть и сгорал от желания, - мягко двигался, обнимая меня, прижимаясь бёдрами и потихоньку тычась между моих ног твёрдым и горячим. Натиск становился всё сильнее, и он немного продвинулся, проскользнул, упираясь в созданную природой преграду. Было больно, очень больно. Но я не останавливал его движения, а он продолжал стремиться вперёд, и вскоре заполненность и жжение стали почти невыносимы, будто меня разрывали напополам. Но губы и пальцы Джареда были такими нежными, а взгляд - таким поплывшим, его тело, медленно скользящее по моему, - таким желанным, что я не выдал себя ничем и гордился этим. Боль перетекала в наслаждение, но её вспышки не оставляли меня, пока Джаред двигался, целуя меня в губы каждую секунду. Когда он излился, дрожа и судорожно выдыхая мне в шею, меня окутало долгим чистым наслаждением, почти прогнавшим боль. Джаред вынес за дверь покрывало, на котором расплылось тёмное пятно, и я услышал, как мои тётушки запричитали: теперь они собирались выкупать меня и забрать на свою половину, пока я не поправлюсь: считалось, что первая брачная ночь - тяжкое испытание для молодой жены, и она будет рада ненадолго вернуться под крылышко любящих родственниц. Но Джаред позволил им забрать и вывесить покрывало - и только. В купальню он сам отнёс меня на руках, завернув в тёплое одеяло. Мне вдруг стало по-настоящему стыдно, когда Джаред, плотно притворив двери, снял одеяло с моих плеч. В купальне было натоплено - в камине ещё тлели крупные угли, и большая деревянная бадья была полна воды, от которой поднимался пар. Джаред усадил меня в воду, разделся сам и забрался ко мне, обнял и сладко-сладко поцеловал в губы. Я не понимал, от чего пылаю - от горячей воды, жара поцелуев Джареда или просто от стыда: ведь это я знал, что мы должны быть вместе, для Джареда же это было впервые в жизни - откуда же в нём столько этого ласкового бесстыдства и уверенности в себе? Джаред обращался со мной так, словно я был хрупче льда. Я знал, почему у всех вокруг такие радостные лица, почему все так ласково улыбаются, глядя на меня. Но я знал и то, чего не знали остальные: кровь, которую исторгло моё тело в первую брачную ночь, была единственной. Я знал, что никогда не смогу выносить и родить ребёнка. И у меня от этого щемило сердце, но никто из нас не был волен как-то это изменить. Вскоре всем стало ясно, что ребёнка у нас с Джаредом не будет. Несмотря на скудную рождаемость, такие случаи происходили редко - у всех пар было хотя бы по одному ребёнку. Само собой, в бесплодии всегда обвиняли женщину и мужчине предлагали жениться вновь. Никто не разлучал его с прежней женой, но... её нужно было изуродовать, чтобы мужчина больше не тратил на неё своё драгоценное семя. Вариантов не было, и постепенно жить в посёлке стало невыносимо. Джаред боялся оставить меня хоть на минуту, старался не выходить лишний раз из дома. Но насущные потребности брали своё, и в конце концов мы решили уйти из посёлка. Сделать это нужно было как можно тише. Когда мы собрались и решились, стояла глухая ночь с ветром и снежной метелью. Но медлить больше было нельзя - я случайно услышал разговор моих бывших подружек, не суливший мне ничего хорошего. Да и Джаред не смог бы меня защитить - он был силён и отважен, но совсем один. Выходить из тёплой уютной темноты дома в завывавшую метель не хотелось, но Джаред крепко сжал мою руку, и мы вместе шагнули за ворота, оставив за спиной размеренную спокойную жизнь и не представляя, что ждёт нас дальше. Пробуждение было шоком. Дженсен сидел на постели, хватая ртом воздух и с трудом удерживаясь, чтобы не орать в голос. Потому что он вспомнил. Не просто запомнил странный сон и не мог от него избавиться, нет, он теперь на самом деле помнил все жизни до этой, все моменты встреч с Джаредом. Все длинные и короткие, счастливые и горькие жизни. Хотелось орать, голову сжимало тисками, а в груди колотилось мучительно: Джаред! Джаред мирно посапывал рядом, стащив его подушку; и Дженсен подавил порыв разбудить его, но не смог отказать себе в том, чтобы уткнуться лбом Джареду между лопаток. Руки дрожали от желания обнять, стиснуть, прижать к себе, не отпускать никогда... - А ведь почти получилось. Голос был полон досады, но не злости: просто констатация факта. Дженсен хватал руками пустоту: Джареда не оказалось рядом, да и вообще - вокруг ничего не было видно. Накатила паника, горло сдавило спазмом, и Дженсен вскочил, но тут же упал и забарахтался в... Кругом было серое ничто. - Ох, прости, - раздался тот же голос, и Дженсен испытал короткое головокружение: теперь он находился в безликой небольшой комнате, ощущая под собой мягкую поверхность дивана, а напротив сидел обыкновенный мужчина средних лет, ничем не примечательный. Разве что насмешливым прищуром. Дженсен, рухнувший на диван словно с высоты, осторожно сел ровнее. - Прости, - ещё раз сказал мужчина, - я поторопился и не учёл твоё состояние. Дженсен, пока не решивший, как себя вести, разглядывал его настороженно. - Техник, - протянул руку мужчина. - И можешь не представляться. Шутка была глупой и неловкой, но Дженсен слегка успокоился. Он пожал протянутую руку после секундного колебания и наконец смог совладать с голосом: - Где я? - А так же - что происходит, кто я такой, и вообще - какого чёрта?! - подхватил Техник. Насмешливый тон немного разозлил Дженсена: - А ты бы на моём месте был просто героем! Взгляд Техника стал серьёзнее: - Да ты и так герой, - и насмешки в голосе на этот раз не было. Он немного помедлил, рассматривая Дженсена, а потом продолжил: - Тебе кажется, что ты сходишь с ума. Сны - не сны, явь - не явь, Джаред, которого ты любишь до беспамятства... Дженсен вскинулся, но Техник вяло махнул рукой: - Успокойся, Дженсен. Ты ведь вспомнил, - он не спрашивал, а утверждал. Дженсен понял это и просто кивнул. - Скажи мне, что ты помнишь первым? Дженсен закрыл глаза, и по изнанке век поплыли яркие ленты - одна жизнь за другой, одна за другой, всё ближе к началу, всё глубже... - Так и думал, - удовлетворённо сказал техник. - Начала ты не помнишь. Но это уже ничего не меняет. - Да что происходит, на самом деле?! - Не кипятись, - Техник выставил перед собой раскрытую ладонь. - Если бы я попытался встретиться с тобой раньше, ты не поверил бы ни одному моему слову. Но теперь, когда ты вспомнил... Всё просто, Дженсен. Проще, чем ты думаешь. Ты не сможешь вспомнить вашу первую жизнь, ты не должен был помнить вообще ничего. Вы с Джаредом - сбой программы. Ошибка. - Ошибка? - автоматически переспросил Дженсен. Техник кивнул: - Андрогины. Попытка создать совершенство. Дженсен молчал, пытаясь осмыслить услышанное, и Техник продолжил: - Мы экспериментировали, пытаясь создать идеальные условия для гармоничного развития души. Помещали пару душ - мужскую и женскую - в одно тело, чтобы они взаимно одаривали друг друга лучшим, что в них есть. И никогда не разлучались - люди ведь постоянно твердят об этом. Но всё пошло не так. Люди стали сходить с ума, и многие заканчивали самоубийством. Нам было приказано в спешном порядке разделить всех оставшихся и стереть воспоминания об этом. - Но... - Дженсен был просто не в силах удивляться, - мы же всегда были... - Мужчинами, - кивнул техник. - У вас в любом теле - мужское сознание. Да, Дженсен. Вы были ошибкой из ошибок. И единственными, сохранившими ясность рассудка и любовь. Но приказано было разделить всех. Вы - постоянная загвоздка, понимаешь? - Так зачем же вы постоянно сталкиваете нас? - Да кто вас сталкивает, - отмахнулся Техник. - Сами... встречаетесь в каждой жизни. - Сами?.. - Сами. Такова сила вашего притяжения, что с вами сделаешь. С Джаредом оказалось немного легче - удалось стереть память, не разрушив личность. А ты... Дженсен инстинктивно сжался, но Техник покачал головой: - Да не уничтожу я тебя, не бойся. Мне ведь уже почти удалось. С каждой жизнью ты помнил всё меньше, а в этой - не помнил ничего, пока не встретил Джареда. А предотвратить вашу встречу не в силах никто. И Дженсен вдруг понял: они не просто ошибка, а персональная ошибка Техника. Именно поэтому они до сих пор живы, хоть и прошли вереницу немыслимых воплощений. Техник самонадеянно думал исправить всё своими силами. И если сейчас он сидит прямо перед Дженсеном... Понимание пришло изнутри, так же, как до этого - воспоминания о прошлых жизнях: - Ты врёшь мне. Если бы думал оставить меня в живых - не рассказывал бы всё это. Техник помолчал с минуту, потом всё же подтвердил: - У меня приказ. Если не удастся стереть тебе память - стереть... тебя. Дженсен молчал. Деваться ему было некуда, просить о чём-то - бесполезно, он понимал это совершенно отчётливо. Поэтому он просто смотрел на Техника - без страха. Единственное, что он чувствовал, - сожаление. Горькое сожаление. Он получил Джареда, чтобы тут же потерять его. А жажда никуда не делась, она и сейчас прорывалась наружу - отчаянным стуком сердца. Техник смотрел на Дженсена, поджав губы. Решал что-то. - Мелкий засранец, - наконец пробормотал он себе под нос, и в голосе слышалось восхищение. - Тебя сейчас не станет, а ты думаешь о нём. - А о ком мне ещё думать? - пожал плечами Дженсен. - Слушай. Я мог бы не церемониться с тобой. Просто сделать так, чтобы ты перестал существовать. Мгновенно и безболезненно. Но... - Техник потёр ладонями лицо, - не могу, чёрт побери! И не выполнить приказ - тоже не могу. Дженсен ждал. Даже если Техник блефовал и чего-то не договаривал, его очевидно мучило тщеславие: он всё ещё надеялся сам исправить свою оплошность, растянувшуюся на неопределённый срок. - Сначала я надеялся, что смогу прочистить тебе мозги при близком контакте, как сейчас. Но ничего не выходит. Дженсен, - слова давались Технику с явным трудом, - я солдат, но не бесчувственная машина. Если ты будешь помнить - я не могу оставить тебя в живых. Но есть один крохотный шанс, что-то вроде жёсткой перезагрузки. Или ты забудешь то, что должен забыть, или... - Превращусь в слюнявого идиота, - усмехнулся Дженсен. - Нет. Ты просто потеряешь память. Всю память. Полная амнезия. Но ты останешься жив и Джареда у тебя никто не отнимет. Дженсен горько усмехнулся: - А если нет? - Я буду вынужден тебя уничтожить. Дженсен молчал долго. Техник не пытался поторопить его, молча ждал. Наконец Дженсен поднял голову: - Я согласен. Только можно мне... - Быть рядом с Джаредом? - мягко спросил Техник. Дженсен кивнул. - Конечно. Я и не думал вас разлучать. Да и не смог бы. Больше того, обещаю тебе: вы и дальше будете вместе. В каждой дальнейшей жизни. Потому что я могу стереть только память. Голоса пробивались сквозь тошноту и серую муть - приближались, удалялись, звенели эхом в ушах. Один из них был определённо знаком и почему-то успокаивал, хоть звучал тревожно. Искорёженно тянулись обрывки фраз: - ... В порядке? С ним же будет всё в порядке, да? И это "в порядке, в порядке, в порядке", многократно сказанное родным голосом, оседало внутри, накапливалось необходимым балластом, не давало улететь. Было что-то ещё - Дженсен прислушался к себе - неуловимое, похожее на ощущение ушедшего сна, который очень хочется вспомнить. Стоит открыть глаза - и это уйдёт безвозвратно, но Дженсену не хотелось терять, наоборот - хотелось вытащить на поверхность. Поэтому он ещё немного полежал, прислушиваясь к себе, а потом, убедившись, что не вспомнить, решился вынырнуть. Веки разлеплялись неохотно, а когда удалось открыть глаза, взгляд сразу же упёрся в глаза склонившегося над ним человека - с яркой звёздочкой в центре серой радужки. Сердце подскочило, и вдруг серое ничто закончилось - это был Джаред, и если Дженсен до этого чувствовал себя неуверенно, то сейчас успокоился совершенно. Он был слаб и не понимал, где и почему находится, но Джаред держал его за руку, улыбался и нёс по своему обыкновению какую-то ерунду, рассказывал, что в коридоре собралась едва ли не вся съёмочная группа и есть опасение, что скоро больницу разнесут по кирпичикам. Дженсен смог только слабо улыбнуться, хотел спросить, что с ним произошло, но закашлялся от сухости в горле. Джаред напоил его и, кинув быстрый взгляд на открытую дверь, прижался губами к тыльной стороне его ладони. До прихода врача его успели потормошить все или почти все, отиравшие стены в коридоре, пока медсестра не выгнала их в холл. Джареда она выпроводить не смогла - да и никто не смог бы. Рассказанное Джаредом мало что прояснило, рассказывать было почти нечего. Джаред проснулся рано утром и обнаружил Дженсена на полу без сознания. Сказать, что он испугался, - не сказать ничего, потому что это уже было один раз, но тогда Дженсен очнулся быстро, сейчас же не приходил в себя никак, и Джаред кинулся вызывать скорую. В больнице его осмотрели и обкололи всевозможной дрянью, а потом отвезли в палату и подсоединили капельницу. Так Дженсен пролежал почти сутки, съёмочный график нарушился, и вскоре вся съёмочная группа переместилась в больницу. Джаред всё это время от него не отходил. Дженсену было и горько, и сладко. Ничего из рассказанного Джаредом он, разумеется, не помнил, да и весь предыдущий месяц помнил смутно, отрывочно. Жалко было Джареда, которого уже колотило от усталости и нервного напряжения, но радостно и тепло становилось от того, что Джаред именно такой. Впрочем, Дженсен и не думал в нём сомневаться. Он сам был готов ради Джареда на всё - и это были не пустые слова. Лечащий врач тщательно осмотрел Дженсена, потом долго изучал результаты анализов. В конце концов он констатировал сильное переутомление и посоветовал не меньше недели отдыха. И было совершенно ясно, где и с кем эту неделю Дженсен проведёт. А в том, что он её получит без усилий, можно было даже не сомневаться. Выходные обернулись тягучим, сладким безумием. Кормить Джареда черникой изо рта в рот оказалось лучшим занятием на свете. Дженсен не знал, откуда в нём проснулась эта игривость, то, чего он обычно стеснялся; но прятал во рту очередную ягоду и устраивался на груди у полусонного, блаженно щурившегося Джареда, подцеплял кончиком языка его верхнюю губу и позволял ягоде скатиться Джареду в рот. И ловил её у самых зубов, прикусывая и слизывая размазавшийся черничный сок, тёмный, сладкий и с тем неуловимым оттенком вкуса, горьким на излёте, которого хочется всегда, потому что невозможно распробовать полностью. Так же, как и Джареда. Джаред не позволял ему отстраниться, подставлял мокрым от сока губам рот и горло; стонал тихо и длинно и целовал в ответ, дыша отрывисто, поверхностно. Губы смыкались на губах, и поцелуй отзывался в теле остро, больно, словно от кончика языка до бёдер обжигающе продёргивали толстые вощёные нити. Джаред был таким ласковым и жадным; Дженсена вело от его страсти, и он смеялся от дурацкой мысли, что это заразно, как грипп. А Джаред, окончательно стряхнув с себя сонливость, перевернул Дженсена на спину, придавил его горячим голым телом. Эта тяжесть, эта ощутимая плотскость была единственным для Дженсена подтверждением того, что всё происходит на самом деле. Именно она смягчала и делала терпимой эту чёртову ненасытную страсть, смешанную с острым чувством потери, непонятно откуда взявшимся, и приглушала подспудную тревогу. Дженсен едва дождался выписки из больницы. Джаред всё это время не сводил с него глаз, и когда они сели в машину, с трудом избавившись от навязчивого общества Клифа и настойчивой заботы всех остальных, пообещав не отключать телефоны, Дженсен прекрасно знал, куда они поедут. Они даже немного попетляли, смеясь, как впервые оставшиеся без присмотра взрослых малолетки, и чувствуя себя героями дурацкого детектива. Ощущение счастья усилилось, когда оказалось, что в мотеле свободен тот же самый номер. Джаред отвлёк его от этих мыслей, целуя шею и грудь. Дженсен запустил руку в его волосы, и Джаред куснул его сосок, нежно сжал зубами и принялся теребить языком, и от каждого мягкого удара по твёрдому бугорку рассыпались искры, а Дженсен вскрикивал и сжимал Джареда коленями. В глазах у него мутилось, тёплые ладони и ласковые губы потихоньку доводили до полуобморочного состояния, и так хотелось ощутить Джареда внутри, что тело пробирала крупная дрожь. Джаред вдруг рванулся выше и жадно поцеловал его в губы, а когда Дженсен почувствовал себя почти растворившимся, так же резко рванулся вниз и обхватил горячим ртом его член, и Дженсен не помнил, что он делал сам, кричал или наоборот - молча кусал губы и сжимал плечи Джареда до боли в собственных пальцах. Крепко удерживая его за бёдра, Джаред перевернулся на спину и запрокинул голову, чтобы член Дженсена входил в его горло ещё глубже. Дженсен стонал расслабленно, хрипло, двигаться самому у него не было сил, он только подчинялся движениям рук Джареда и лишь непроизвольно задержал дыхание, когда Джаред прихватил ртом его мошонку, а потом провёл языком между ягодиц. Мокрые, тягучие вылизывающие движения лишали рассудка, голова кружилась, короткими вспышками пробирало с головы до ног. Джаред столкнул его так же неожиданно и сел, прислонившись спиной к спинке скрипучей кровати. Он растянул Дженсена пальцами, раскрыл над своим членом и непрерывно смотрел Дженсену в лицо, пока тот, узкий, но скользкий от слюны, горячий и готовый, опускался на твёрдый ствол. Джаред даже постанывал от сладко-болезненных ощущений, дышал бурно и готов был сорваться, насадить Дженсена на себя, перевернуть и трахнуть, не осторожничая, но сдерживался, позволяя Дженсену устроиться самому, упираясь ладонями в покрытую испариной грудь. Дженсен не возился долго, лишь чуть поёрзал, дыша открытым ртом, и качнулся вперёд-назад, насаживаясь поглубже. Движения полились сами, и у Джареда звенело в ушах от опутывающего ритма; он гладил Дженсена по ногам, вёл ладонями от щиколоток до подколенных ямочек, засовывал туда пальцы и поднимался выше, чувствуя сокращения мышц на бёдрах. Скоро Дженсен стал двигаться медленнее, и Джаред подогнул колени, подпирая его влажную спину, и сел повыше, прижимая Дженсена к себе. Тот подчинился, уронив голову ему на плечо; теперь он не двигался совсем, и Джаред мелкими движениями вдалбливался в него, с короткой оттяжкой, отчего тело звонко шлёпало о тело. Джаред сжал мокрой ладонью член Дженсена, размазывая тёплые капли по обнажившейся головке. Хотелось собрать их губами, почувствовать Дженсена ртом - солоноватую тяжесть и упругость. Оргазм подкатывал неумолимо, и Джаред нагнул голову, ловя губы Дженсена. На один протяжный миг всё сместилось, и охватила мягким коконом влажная темнота, и задыхающийся Дженсен почувствовал, будто не он сейчас насажен на член Джареда, а сам движется в тесной теплоте, будто не рука Джареда сейчас на его члене, а он сам бешено двигает кулаком по стволу, касается пальцем маленькой щели и с восторгом чувствует, как его руку заливает быстрыми выплесками горячая сперма. Джаред надсадно застонал под ним - он тоже чувствовал это странное смещение, оргазм затапливал его изнутри, разливался белым огнём по позвоночнику, и невозможно было определить, где чьё тело. С некоторых пор это стало для меня привычно - схватываться среди ночи и с трудом заставлять себя не сдавливать Джареда до хруста костей. У меня было такое чувство, будто я что-то потерял или забыл, но, скорее всего, это от усталости - мы с Джаредом отрубились, едва добравшись до койки в моём трейлере. Нужно было пересилить себя и поехать в гостиницу, принять душ и лечь в нормальную постель, но завтра выходной, и мне не очень хотелось вставать, включать свет и будить Джареда. Мы получим свою компенсацию завтра - завтра будет сколько угодно горячей воды и чистая постель, которую мы быстро приведём в совершенно непристойное состояние. Тело затекает - диван в трейлере не рассчитан на двух мужиков, и я лениво подумываю, что вставать всё же придётся. Но Джаред, не просыпаясь, обнимает меня, и эти мысли уходят, едва появившись. Потому что мне не важно, где я, важно только то, что Джаред со мной и мне в его руках безопасно и уютно, как в колыбели.