Три года, двадцать девять дней, шесть часов, пятнадцать минут, двадцать пять секунд.
Двадцать четыре. Двадцать три. Двадцать два. Двадцать один.
Федя прожигает взглядом ненавистный циферблат, сводит брови и скрипит зубами от злости, едва сдерживая желание перевернуть стол или впечатать кулак в стену, потому что прекрасно понимает, что его ненависть ко Вселенной не изменит ровным счётом ничего. Ты можешь выйти на улицу и сколько угодно кричать, что ненавидишь мир и всю эту систему родственных душ, да вот только от этого цифры на смертном таймере не изменятся и легче станет лишь на какой-то короткий промежуток. Затем боль вернётся с новой силой, ударяя ножом в спину с коварной усмешкой. Он возвращает тканевый пластырь, что идеально подходит к цвету кожи, на первоначальное место и с силой приглаживает, будто надеясь, что он станет частью запястья и навсегда скроет под собой утекающие сквозь пальцы секунды жизни неизвестного ему человека. У Феди в глазах слёзы, но слёзы не грусти, а скорее обиды: на себя, на мир, на счастливых людей вокруг. На душе чувство гадкое, паршивое, мерзкое, словно он во всём виноват, словно это он при рождении отнял у своего соулмейта драгоценное время на жизнь. Чалов знает, что это не так, но легче почему-то не становится. Феде больно от того, что день изо дня он, как последний дурак на этом свете, продолжает тешить себя ложными надеждами и мечтами. В обществе ещё не встречалось ни единого случая, когда таймер врал или прибавлял дни — он всегда точен до последней секунды. А Федя каждый день с замиранием сердца отлепляет пластырь, надеясь, что именно ему в жизни повезёт, что именно у него Вселенная допустит ошибку, а потом на стену лезет, кричит, царапает короткими ногтями линии на запястье, потому что обратный отсчёт продолжается. Его, увы, не остановить. Знать время смерти другого человека — страшно, на самом-то деле. Конечно, на планете миллиарды людей, но осознавать, что где-то там, далеко-далеко, есть человек, который живёт своей жизнью, переживает свои трудности, о чём-то думает, чувствует, мечтает, строит планы на будущее, а у тебя на руке, тем временем, отсчитываются минуты до его смерти, также как твои минуты угасают на его — кошмарно. Похоже на какой-то изощрённый способ пытки. Но, знаете, что ещё страшнее? Когда ты этого человека встречаешь. Встретить своего соулмейта, пожалуй, самое ужасное, что может случиться. Лучше уж родиться сразу с отрицательными цифрами на таймере, лучше уж заранее знать, что твоего человека уже нет в живых, не терзать себя пустыми сомнениями, чем встретить его, когда до конца остаются считанные дни или даже минуты. Ты смотришь в глаза своей родственной души, хочешь улыбнуться, обнять, а у самого мир рушится и в мыслях лишь то, что человек перед тобой не доживёт до следующей весны. А доживёшь ли ты? Со временем в обществе как-то так сложилось, что люди стали слишком зависимы от таймеров. Пытались избежать смерти, стали бояться выходить на улицу, да и при встрече с кем-либо ненароком стали обращать больше внимания на цифры на запястье человека, чем на самого человека. Люди стали прятать циферблаты под специальными пластырями, делать вид, будто не знают, для чего они нужны. Лишь самые несчастные, те, кому уже нечего терять, у кого время на запястье было по нулям, могли себе позволить ходить в толпе без них. Обычно на таких смотрели с ненужной жалостью. Феде всего семнадцать. Он не знает, сколько ему осталось, да и осталось ли вообще, но через три года и двадцать девять дней его соулмейт умрёт. Он отмечает в календаре день.Три года, одиннадцать дней, два часа, восемь минут, сорок семь секунд.
Сегодня в московской команде неожиданное пополнение, о котором до этого времени никто не знал. Тренировка юных армейцев останавливается, когда на поле приходит тренер со смущённым пареньком в форме ЦСКА. Он неловко стоит позади мужчины, оглядывает по очереди парней, на секунду встречаясь взглядом с Федей, и совершенно очаровательно улыбается, что любая девчонка, будь она на поле, наверняка влюбилась бы. Чалов думает, что таким как он, красивым, не место в столь травмоопасном виде спорта. Таких как он, милых, беречь надо. — Это — Костя Кучаев. Теперь он часть нашей семьи. Костя приветливо со всеми здоровается. Парни, конечно, не ожидали увидеть новичка в составе в середине года, но безумно рады новым лицам. Начинается суматоха, гул, о тренировке все благополучно забывают, лезут к Кучаеву с вопросами, из-за чего парень откровенно теряется, жмут руку, обнимают по-дружески тепло. Как-то так получается, что Федя становится последним в очереди на рукопожатие, но так даже приятнее, потому что при виде Феди на лице Кости вновь появляется улыбка, словно он всё это время ждал именно его. Все немного успокаиваются, расходятся, тренер гонит обратно на тренировку и просит Федю обойтись без прелюдий. В конце концов, у них ещё есть время, чтобы познакомиться поближе. Чалов улыбается и говорит новому армейцу: — Ну наконец-то и я до тебя добрался! Рад видеть в ЦСКА. Я Федя Чалов, — и протягивает руку. Когда соулмейты впервые касаются друг друга, говорят, что вены на их руках на секунду озаряются каким-то своим светом, а затем тут же исчезают. Чалов читал про это, но никогда не видел вживую, да и не надеялся увидеть. Ярко-алый свет вдруг ослепляет. По венам будто бежит какая-то жизнь, лишь место с таймерами остаются плотно залеплены пластырями. Эта жизнь вспыхивает и угасает. Парни так и застывают, держась за руки и смотря друг на друга шокированными взглядами, не до конца осознавая произошедшее. Армейцы замолкают. — Да вы же соулмейты! — вдруг восклицает потрясённый зрелищем Хосонов и, отвлекшись, случайно получает мячом по голове от Саши Головина, что тут же поспешно извиняется. У Феди что-то внутри сжимается так сильно, что кислород перекрывает. Он открывает рот в немом крике, но с губ срывается лишь тяжкий вздох. Костя мычит что-то неразборчивое, затем на его губах появляется дрожащая улыбка, а на глазах, кажется, блестят слёзы? Он кидается Чалову в объятия, прижимаясь крепко-крепко. Федя не помнит, как обнимает в ответ, но помнит, как земля уходит из-под ног. Косте Кучаеву осталось жить три года.Два года, триста пятьдесят дней, семь часов, десять минут.
Федя смотрит на Костю и всё ещё не верит в происходящее. Вселенная не прогадала: они с Кучаевым оказываются буквально созданы друг для друга. Понимают с полуслова, имеют так много общего, словно всю жизнь провели вместе, а ещё они друг друга чувствуют. Между родственными душами не обязательна романтическая связь: некоторые так и остаются просто хорошими друзьями, но тут дела обстоят по-другому. Федю к Косте тянет магнитом. Всю свою относительно сознательную жизнь Чалов боялся встречи с соулмейтом, но так о ней грезил, думал, представлял. Ему было больно от того, что его истинному человеку отведено так мало времени на этом свете, он не хотел видеть лицо того, чью смерть уже давно высчитал в календаре, но одновременно Федя хотел встретиться со своей родственной душой. Узнать, как это — искренне любить. Чалову, наверное, не было бы так больно, если бы Костя был старше. Встречались ведь соулмейты с разницей в двадцать, а то и более лет. Федя надеялся, что его истинный уже успел повидать мир, но милый Костя Кучаев оказался его ровесником. Чёртова Вселенная с её чёртовыми законами. Вот здесь ты конкретно налажала. Федя боялся этого больше всего. Он чувствовал какую-то необъяснимую подсознательную вину, ему казалось, что он украл минуты жизни соулмейта себе. Если бы была возможность, он бы, даже не думая, отдал свои годы Косте. Хотя, Федя ведь не знает, сколько ему самому ещё осталось? — Давай не будем показывать друг другу таймеры? Никогда. Они лежат на большой кровати Кости и обнимаются так сильно, как только могут, словно боясь, что сейчас проснутся. За окном медленно падают хлопья снега, белый свет наполняет комнату. И им пока не нужно большего — достаточно лишь чувствовать друг друга сердце к сердцу, греть своим теплом, обнимать, целовать в макушку и тонуть в глазах того, кто знает тебя лучше, чем ты сам. И никакие цифры не должны отнять у них это счастье. Так устроен мир: они знают друг о друге то, чего предпочли бы навсегда стереть из памяти. Время смерти. Конечно, практически все люди высчитывают её в календаре и с ужасом наблюдают за приближением даты. Забыть такое невозможно, но попытаться сделать вид, что забыл, явно стоит. — Никогда, — хрипло соглашается Федя. — Скажи, ты будешь со мной навсегда? — Навсегда, — подтверждает Кучаев. Чалов кусает щёку изнутри, чтобы не разрыдаться, глубоко вздыхает, вспоминая неизбежную дату, затем закрывает глаза, целует мягко Костю в спасительном поцелуе, полностью растворяясь в коротком настоящем. Он обещает сделать оставшееся для них время самым лучшим и запоминающимся. Он будет с Костей до конца. Федя знает, что их «навсегда» утекает сквозь пальцы. Костя Кучаев умрёт в двадцать один год.Два года, двести девяносто три дня, десять часов, семь минут, шесть секунд
— С днём рождения! Костя едва открывает глаза, не успев даже толком проснуться, замечает, что место рядом с ним пустует, а сам Федя стоит перед кроватью в забавном колпаке, дико довольно улыбаясь. Кучаев не может не улыбнуться в ответ, садится на постель и сонно трёт глаза. Оглянувшись вокруг более-менее сфокусированным взглядом, он замечает, что Чалов уже во всю постарался: на тумбочке стоит поднос с горячим завтраком и ароматным кофе, на стене какие-то гирлянды, их совместные фото, рисунки, шарики повсюду валяются, а в ногах сидит большой плюшевый медведь. Ему никто за всю жизнь, наверное, столько приятного не делал. — Спасибо, Федь, — Костя чуть ли не плачет от счастья. Его парень — лучший на свете. Почему бы не напоминать ему об этом чаще? Ведь у них не так много времени. Всегда думаешь, что его достаточно, а потом оказывается поздно. — Знаешь, как я тебя люблю? Безумно-безумно. Фёдор садится рядом с ним, и они целуются. Нежно, трепетно, что сердце внутри замирает. Соединяют ладони, утыкаются друг в друга лоб в лоб и улыбаются, как малые дети. — И я тебя, Кость, безумно-бесконечно. Поцелуй перерастает в любовь, потому что им кажется, что это самое подходящее время, потому что они оба наконец хотят этого по-настоящему, потому что они наконец забывают об отведённых минутах и наслаждаются тем, что уже имеется. Сладкие вздохи, нежные касания, лёгкая дорожка поцелуев, тепло чужого тела и максимальная близость. Чувствовать друг друга без слов. И за окном уже весна.Два года, одна минута, тридцать девять секунд.
В раздевалке уже практически никого не осталось, а Костя ещё принимал душ, поэтому Федя, боязливо оглянувшись, позволяет себе отклеить пластырь. Да, он обещал Кучаеву забыть о времени, больше никогда не смотреть на таймер по собственной воле, по возможности избегать этих цифр, но в тайне всё равно продолжал сходить с ума, медленно убивая свою душу, плача утром в туалете, пока Костя спал. Время безжалостно таяло. Вот, кажется, они только-только познакомились на этом поле, только-только представились, узнали, что являются соулмейтами. Только вчера съехались, впервые поцеловались, отметили дни рождения, Костя впервые вышел в стартовом составе ЦСКА, а сейчас уже пролетел год. Те минуты, которые казались бесконечными, остались в прошлом, а циферблат неумолимо вёл обратный отсчёт. Через два года Кости, которого он сейчас ждёт, чтобы поехать домой, уже не будет. Ещё два каких-то никчёмных года, что пролетят, словно один день, и он больше никогда не сможет коснуться губ Кучаева своими, никогда не возьмёт его за руку, не увидит тёплую улыбку в толпе чужих людей. Никогда. Федя склоняет голову, обхватывает руками волосы и тихо хлюпает носом. Неожиданно дверь раздевалки открывается. Капитан, Игорь Акинфеев, замирает на пороге, видя такую печальную картину, затем молча проходит к своему шкафчику и берёт забытый телефон, делая вид, что ничего не видит, чтобы Чалов успел утереть слёзы. Игорь уже опытен: много видел в своё время, поэтому он прекрасно понимает состояние Феди. А ещё он знает, что Костя — его родственная душа. Видимо, Вселенная конкретно налажала с судьбами этих молодых ребят. Акинфеев никогда не скажет вслух, но он боится. Боится, что Чалов не справится с потерей. А потеря будет — не зря ведь плачет. Федя приклеивает пластырь обратно и пугливо поднимает взгляд на Игоря. Тот смотрит на него, даже не скрывая. — Сколько? — серьёзно спрашивает капитан. — Два года, — голос Чалова предательски дрожит. — К-Костя… Акинфеев видит, что тот на грани истерики. Он подходит к парню, садится рядом с ним на скамейку и прижимает к себе, словно сына. Федя не сдерживает рыдания, захлёбывается в слезах, дрожит, цепляется за футболку вратаря. Игорю самому тошно: он буквально чувствует боль юноши, но тот также быстро успокаивается, мякнет в руках Игоря, затихает. Чаша эмоций вновь опустошилась. — А теперь послушай меня, — Акинфеев держит Федю за плечи, заставляя смотреть в глаза. — У тебя ещё есть время, ясно? Ты обязан сделать их лучшими и в его, и в своей жизни, понимаешь? — Угу, — хлюпает Чалов. — Не бросай его. Не ставь крест раньше времени. Вселенная — та ещё сука, знаю, но ты должен быть сильным, Федя. Он в тебя верит. — Я постараюсь, — обещает Фёдор. Поджимает губы, вытирает остатки слёз с лица, глубоко вдыхает, чтобы вернуть контроль, и улыбается дежурной улыбкой. — Спасибо, Игорь. Акинфеев молча кивает и встаёт. — Игорь, — окликает капитана Чалов, когда тот уже почти выходит за дверь. — Да? — останавливается. — А твой соулмейт… Он жив? — Федя кусает губу. Слова повисают в воздухе, оседая грузом на плечи. Акинфеев тяжело вздыхает и слабо-слабо улыбается. — Да. — Ты его знаешь? — Да. — Ты счастлив? — Нет, — и выходит за дверь, оставляя Федю наедине со своими безумными мыслями, горечью и бурей в душе. Через несколько минут Костя, улыбаясь своей ангельской улыбкой, выходит из душа, вытирая влажные волосы полотенцем. Он неловко извиняется за то, что заставил ждать, а Чалов обнимает его, наплевав, что футболка станет мокрой. Он целует своего парня в губы, мысленно обещая, что не упустит ни одну секунду из короткого «навсегда». Если уж судьба уготовила им такую участь, если уж скоро им суждено расстаться, то Федя сделает всё возможное, чтобы не забыть время, проведённое вместе.Один год, сто двадцать дней, семь часов, три минуты, сорок секунд.
— Ну и катись к чёрту! Костя хлопает дверью и уходит, оставляя после себя горечь сказанных в порыве гнева слов и разбитую посуду. Чалов сидит за кухонным столом, склонившись и плача. Он и хотел бы сейчас встать и кинуться за парнем, хотел бы упасть на колени перед милым Костей и долго-долго молить о прощении, но слепая гордость не позволяет встать с места, извиняться за то, чего он не совершил бы даже во сне. То, что Кучаев там себе навыдумывал, — только его проблемы. Феде больно и тошно, что Костя не доверяет ему, подозревает в гнусной измене. Чалов ведь не такой — он никогда не предаст любимого человека, не причинит боль, он Костей дорожит больше всех остальных людей на свете, он ведь каждый раз успокоительное глотает, когда отклеивает пластырь и видит, как время отнимает у него драгоценные секунды. Им осталось немного. Федя помнит, что обещал ни упускать ни минуты, но проклятая гордыня шепчет противные вещи, и он идёт на поводу. Костя не приходит утром. Чалов рыдает, рвёт на себе волосы, пишет бесконечное количество сообщений, но Кучаев не отвечает. Федя впервые напивается до помутнения в глазах и постоянно смотрит на таймер, молясь, чтобы тот резко не упал до нулей. Звонит, кажется, Хосонову и, сквозь слёзы, говорит, что он всё испортил, что он его, Костю, потерял навсегда. Хетаг слушает, а затем говорит, что Кучаев ночевал у него. Чалову становится чуть легче. Из-за обиды и недоверия они теряют неделю бесконечности.Один год, пять минут, три секунды.
Федя сидит в тёмной комнате, освещённой лишь жёлтым светом ночника, и разглядывает цифры на запястье, приглаживает кожу, слегка надавливая. Костя тихо сопит рядом, время уже почти за полночь, но Чалова не берёт сон. Он уже давно запомнил время и дату, когда свершится неизбежное, и с каждой минутой эта дата приближалась. Год. Что случится в этот день через год? Что, чёрт возьми, должно будет произойти такого, что унесёт жизнь молодого парня? Убийство? Несчастный случай? Что? Почему Вселенная обошлась так жестоко? Ведь Кучаев такого не заслужил. Чалов смотрит на спящего Костю, а затем переводит взгляд на его запястье. Интересно, какое время уготовила для него судьба? Несколько лет или несколько десятков предназначены на жизнь Феде? Быть может, он и сам не доживёт до следующего года? Думает ли Костя, что они проведут счастливую жизнь? Спокоен ли он за ту цифру, которую видит каждый день, когда принимает душ? А главное — переживает ли за себя самого? Конечно, он мог бы рассказать обо всём Косте, они могли бы попытаться избежать смерти в тот роковой день, но люди всегда пытались. Увы, убежать от судьбы не удавалось никому. Феде хочется увидеть, сколько ему осталось на земле, но он слишком боится отлепить пластырь и увидеть бесконечность. Бесконечность без Кости — худший кошмар. Это, наверное, эгоистично, но Федя хочет умереть раньше. Чалов ложится в постель, когда на секундомере исчезает значок года, а остаются лишь дни. Он обнимает Кучаева со спины, льнёт к нему, чтобы чувствовать тепло чужого тела и беззвучно содрогается в рыданиях.Сто восемьдесят пять дней, пять часов, сорок одна минута, тридцать три секунды.
Когда Костя получает травму и корчится на поле от боли, Феде кажется, будто его мир уже разрушился. Он смутно помнит следующие несколько дней, но отчётливо помнит, как сердце на секунду перестаёт биться, когда он узнаёт, что Кучаеву потребуется операция. Федя в панике отлепливает дрожащей рукой пластырь, но таймер показывает ещё достаточно времени, хотя достаточным его назвать нельзя. От этого чуть легче, но Чалов всё равно переживает и нервно ходит по коридору во время операции. Ночевать приходится в больнице, хотя ребята из клуба предлагают вернуться утром. Федя отказывается. Они и так потеряли слишком много. К Косте его пускают только утром. Парень лежит на больничной койке и слабо улыбается при виде Чалова. — Кучаев! Ты, чёрт возьми… Ты знаешь, как я переживал! Я всю ночь не спал. Ты… Так напугал меня, идиот. Я никогда тебя больше на поле не пущу, понял? Ты совсем не бережёшь себя! — Прости, Федь, — виновато произносит парень, хотя, конечно, в травме его вины нет. Он указывает на стул рядом с постелью, Чалов садится рядом. Какое-то время они молчат. Костя хмурит брови и вдруг серьёзно спрашивает: — Но у меня ведь есть время, да? И Феде хочется закричать, хочется упасть перед койкой и рыдать до сорванного голоса, хочется просить прощение за все свои грехи, хочется поверить, наверное, хоть в самого демона, чтобы спасти любимого человека, хочется ножом содрать с руки таймер или умереть, отдав всё время ему, но вслух Федя не может позволить себе сказать ничего, кроме хриплого: — Да. — Тогда обними меня, Федь. Просто обними.Девяносто дней, шестнадцать часов, четыре минуты, двадцать секунд.
Костя относительно поправляется, но к тренировкам в общую группу его ещё не допускают. Кучаев расстраивается, а Феде это только в радость. Он не хочет, чтобы парень вообще возвращался к футболу. Конечно, Чалов видит его желание скорее оказаться на поле, знает, что Костя очень много времени посвятил футболу и хочет связать с этим жизнь, но… Ведь судьба решила иначе. Ведь Вселенная решила, что Костя Кучаев слишком хорош для этого мира, что его нужно забрать раньше. Федя начинает иногда забивать на тренировки, потому что хочет проводить всё то, что у них осталось, рядом с Костей, да и с Чемпионатом мира всё отходит на второй план. И ему не важен футбол, не важны матчи, плевать на физическую форму — Федя просто хочет запомнить каждое мгновение рядом с Кучаевым. Они много гуляют по Москве, наполненной туристами. Целуются, держатся за руки, смотрят вечером разные матчи у Кости дома, занимаются любовью и говорят обо всём на свете. Нет ни дня, когда они были бы порознь. Хосонов шутит, что сладкой парочке скоро надоест общество друг друга, что Федя скоро будет за Костей в туалет ходить, а ребята лишь смеются. Чалов прячет под смехом слёзы. Он просто не хочет его отпускать. Матч Россия-Испания заканчивается для ребят сорванными голосами и дикой радостью. Кучаев, который за Акинфеева и остальных переживал слишком яро, вообще не сдерживает эмоций и слёз. Говорит что-то про гордость за Родину, про преданных болельщиков, про хорошую игру. — Представляешь, а если нас вызовут в сборную через несколько лет? Будем на Чемпионате в Катаре играть. Правда, навыков ещё маловато, но если мы себя хорошо покажем за эти годы в клубе, вызовут? — Конечно, вызовут, Кость. Куда денутся. Ты же у меня такой талантливый! — Нет, ты лучше. Федя держит Костю дрожащей рукой. Когда Кучаев спрашивает, почему он дрожит, тот отмахивается, мол, волнение после матча, а в душе уже пустота. На самом деле причина в другом.Сорок дней, десять часов, минута, пятьдесят три секунды.
После долгих обследований и разговоров с врачами Виктор Михайлович наконец разрешает Косте вернуться к тренировкам и даже делает прогнозы, что скоро выпустит его в стартовом. Счастью Кучаева тогда нет предела, да и Федя начинает более охотно выкладываться на поле, когда видит Костю рядом. Они всегда тренируются в парах. Молодой исландец Арнор говорит, что Федя и Костя — идеальная пара, также как и он с Хёрдуром, щебечет о том, что им крупно повезло встретить друг друга в огромном мире, что у них в ЦСКА поэтому и связь такая особенная, ведь истинные на одном поле — просто комбо. Федя грустно улыбается, и Игорь тяжело вздыхает, смотря на эту картину, зная, что в жизни не всё так прекрасно, как хотелось бы Сигурдссону. Когда тренировка закончена, ребята начинают расходиться. Акинфеев как всегда один крутится около ворот, поднимает с газона бутылку и идёт в сторону раздевалки. Капитан часто привлекал внимание Феди. Он был несчастен, хотя и пытался скрыть это. А ещё Чалов помнил про их разговор несколько лет назад. Федя вдруг решается на дерзкий вопрос. — Кто твой соулмейт? — лоб в лоб, без стеснения и прелюдий. Игорь сперва даже замирает от подобной наглости, а потом грустно улыбается. — Дзюба. — Ты говорил, что ты несчастен. Почему? Вы же давно знакомы, у вас столько времени вместе было… Почему вы это упускаете? Это ведь нечестно! Почему вы его не цените?! — едва не кричит Фёдор. — Время-то есть, а вот любви — нет.Тридцать дней, четыре часа, двенадцать минут, две секунды.
У них остаётся ровно месяц. Месяц — и всё, что они так старательно строили на пустом месте, всё, что вместе переживали, о чём мечтали, как проводили дни, канёт в небытие. Забудется, будто страшный сон. И больше никогда на поле не будет шуток о бесконечной парочке влюблённых. Больше не будет «их». Федя до сих пор не знает, сколько у него впереди. Он не хочет знать, но в душе надеется, что меньше, чем у Кучаева. Костя до сих пор не знает, что его время на исходе, что он больше не отметит день рождения и новый год, что больше не увидит Чемпионат мира, не отправится в путешествие следующим летом, как хотел. Костя не знает, что их хрупкое «навсегда» доживает последние дни. Ровно месяц и человек, что сейчас для Чалова — целая Вселенная, никогда не откроет глаза. Как это произойдёт? Какую смерть уготовила судьба, а главное почему оказалась так скупа на большее?Двадцать дней, девятнадцать часов, сорок шесть минут, двадцать секунд.
— Федька, представляешь, Ганчаренко сказал, что завтра меня во втором тайме выпустит! Даже не верится, что я могу вернуться на поле, — смеётся искренне Костя, радуясь долгожданному возвращению. — А через месяц игра с Зенитом! И Лига, и… — Я так тебя ждал, — прерывает его Федя, целуя нежные губы, проводя рукой по мягким волосам, хотя хочется на стену лезть от боли. Нет, он не должен показывать слабость, он не должен тревожить Костю. Он хочет, чтобы тот ушёл счастливым. — Я люблю тебя. Я безумно тебя люблю. Месяца больше нет. У них ничего больше нет.Десять дней, семь часов, пятьдесят три минуты, две секунды.
— Я сказал, что никуда не поеду! — Да почему? Ты совсем дурак что ли, Федь? Тебя в сборную вызвали — это же шанс! Мне о таком только мечтать, а ты говоришь, что не хочешь! — восклицает раздосадованный Костя. Чалов хмурится и кусает губы. Через два дня его вызывают на сборы на матч сборной, но Костю, конечно же обходят стороной, ведь он ещё не набрал форму, да и набирать ещё долго. Будь у них больше времени, то Федя, наверное, согласился бы, но только время на таймере почти истекло, и никакой футбол не стоит того, что осталось. Оставшиеся десять дней — ничто, если говорить откровенно. Им не хватило трёх лет, чтобы узнать друг друга, чтобы насладиться жизнью, чтобы не жалеть ни о чём. Три года — мало, а что уж говорить про десять дней? Федя знает, что ничего не исправит, что не наверстает упущенное, что в сутках не станет резко двадцать пять часов, потому что двум соулмейтам конкретно не повезло с часами. Ничего не изменится, но через десять дней Кости не станет. Этого родного, любимого, милого Кости, что любит кофе по утрам и соседние места в самолёте. Вот тогда Чалов останется один. Вот тогда — его мир разрушится. Вот тогда — делай что хочешь, а лучше шагнуть с крыши за ним. — Пожалуйста, Федь, ради меня — езжай. Я так горжусь тобой. Ты правда заслужил место в сборной. Я не хочу, чтобы ты отказывался из-за меня. Это ведь такая возможность! Не упускай её. Если бы я сказал, что это моё последнее желание, и я не буду тебя больше никогда ни о чём просить в жизни, ты поехал бы? — Да. — Тогда, это — моё желание.Четыре дня, пять часов, двадцать одна минута, сорок одна секунда
День матча оказывается для Феди очень важным. Во-первых, на сборах он каждый день созванивался с Костей, спрашивал о его самочувствии, на что парень удивлённо вскидывал брови, рассказывал о том, как на базе всё устроено и прочее. Затем — перелёт в Германию. Сидеть у иллюминатора в самолёте без Кучаева оказалось тоскливо. Всю дорогу Федя смотрел на крыло самолёта и облака, едва сдерживая слёзы. Он потерял пять дней, а завтра потеряет ещё один. А эти дни он мог бы находиться рядом, мог бы целовать до боли любимые губы, мог бы бесконечно повторять: «Я тебя люблю», ведь у Кости остались считанные дни. Федя вспоминает всё то, что было между ними за эти короткие три года, старается воспроизвести в голове каждый момент, каждое слово, каждый взгляд, но понимает, что помнит лишь половину. А через год? А что будет через год, когда Кучаева уже давно не будет в живых? Что будет помнить Федя, да и будет ли помнить вообще? Ему так мало. Ему так мало было в этом мире Кости. Ему так больно от того, что небеса забирают лучших, что в сутках всего двадцать четыре часа, а в году так мало дней. Ему так стыдно за дни, что они потеряли из-за ссор, за то, что не встретились раньше. Феде больно. Кажется, что через четыре дня умрёт именно он (Федя надеется, что это будет он). Всю эту боль и злость на мир Чалов выкладывает на поле. Его выпускают во втором тайме, и Федя готов снести буквально всех немцев и забивать в ворота до неприличной цифры на табло. Он знает, что Костя смотрит. Он знает, что Костя гордится. Федя сравнивает счёт, а затем кто-то из ребят забивают второй гол. Матч заканчивается победой русских. Когда его снимают крупным планом, Чалов улыбается, надеясь, что Кучаев счастлив. Вернувшись в раздевалку после всех интервью и напутственных слов Черчесова, Федя берёт в руки телефон, чтобы позвонить любимому и вдруг замечает, что лица ребят бледные. Совсем нерадостные для победителей. — Федя, он… — начинает Набабкин, но Чалов открывает ленту новостей быстрее, чем сокомандник успевает закончить предложение. «Игрок ЦСКА, Константин Кучаев, поступил в больницу Москвы в тяжелом состоянии. Сообщается, что молодой человек пытался покончить с собой, наглотавшись таблеток.» Перелёт в столицу займёт ещё два дня. У него остаётся двое суток, чтобы успеть.Один день, шесть часов, три минуты, семь секунд.
Федю трясёт, когда рейс переносят ещё на сутки. Федя кричит, матерится, едва держится на грани истерики, умоляет заказать ему отдельный билет, но Черчесов вздыхает — не в его силах. Чалов не спит и не ест. Он срывает с руки пластырь и царапает запястье до крови, пытаясь уничтожить время. Плачет, хватается за волосы, и лишь присутствие рядом Кирилла спасает от шага с окна. Набабкин прижимает парня к себе и плачет вместе с ним, видя, как утекают секунды жизни Кости на руке Феди.Пятнадцать часов, семь минут, двадцать шесть секунд.
Федя врывается в здание больницы и, расталкивая людей, спешит к палатам, хотя не знает, какая конкретно ему нужна. Со стороны он походит на сумасшедшего: потерянный взгляд, синяки под глазами, дрожащие руки и хриплый голос. Он открывает каждую палату по очереди, надеясь увидеть Костю, но постоянно мимо. Слишком мало времени, слишком мало времени. — Молодой человек, подождите! Молодой человек, вам туда нельзя! Я сейчас позову охрану! Какая-то хрупкая медсестра возникает прямо перед Чаловым, остановив его на несколько секунд от очередного вторжения в палату больных. Федя смотрит на неё заплаканным взглядом, улыбается, будто в помешательстве, и, не глядя, показывает ей таймер. Девушка бледнеет. — Костя Кучаев. Она кивает и ведёт его в палату номер девять.Три часа.
Чалов сидит у постели Кости и, улыбаясь безумной улыбкой, гладит парня по ладони, шепча какие-то безумные вещи о бесконечных мирах, родственных душах и жизни после смерти, хотя Кучаев не слышит его — ему вкололи снотворное несколько часов назад. Пару раз в палату заходила та самая девушка, смотрела на Федю, едва сдерживая слёзы, и спрашивала, принести ли ему что-нибудь. Парень отказывался и прогонял её прочь. — А помнишь, как мы познакомились? Я последним был, помнишь? — истерически смеётся он, убирая с бледного лица Кости пряди волос. — А ты тогда обнял меня и сказал, что наконец нашёл, помнишь? Ты ведь обещал, что будешь навсегда. Почему нарушаешь обещание? Я ведь люблю! Вытягивает перед собой руку, но там всё по-прежнему. Цифры уже горят красным. Чалов начинает рыдать. Его вой, кажется, слышат даже люди в коридоре. Даже самые чёрствые поджимают губы и прячут взгляд. Вокруг становится тихо, больные прячутся по палатам, а несколько молодых девушек-медсестёр рыдают под дверью, слыша все слова Феди, готовясь к тому, что мучиться им осталось не долго.Девять минут, три секунды.
Те мучительные часы казались для Чалова кругами Ада. Он плакал, пока слёз не осталось вовсе, он рыдал, пока голос окончательно не сел, он ходил по палате и колотил рукой в стену, он падал на колени, дышал и вновь возвращался к постели Кости, потому что обещал себе быть рядом с ним до последнего. Перед глазами пролетали мгновения. Всё то счастье, что когда-то наполнило никчёмные три года, вспоминалось до мельчайших подробностей, но Федя корил себя за то, что послушался Кучаева и уехал на сборы, отняв у них ещё драгоценные дни. Будь он с ним, дома, то, возможно, этого бы не случилось? Возможно, он хотя бы узнал причину такого поступка Кости. — Почему, Костя? Скажи, почему ты это сделал, — шепчет в пустоту охрипшим голосом Чалов.Пять минут.
— Ф-Федь? — когда надежды уже нет, когда Федя думает, что всё кончено, Костя открывает глаза, смотря на него расфокусированным взглядом, очнувшись последний раз в жизни. — Костя… почему, — шепчет Чалов, благодаря Вселенную за то, что она дала ему шанс ещё раз услышать голос любимого, но одновременно проклиная её. Его лицо корчится от боли. Беззвучные рыдания сотрясают тело, но Федя начинает повторять, словно в бреду: — Я люблю тебя. Я люблю, люблю, люблю. Не уходи, прошу, молю. — Прости, Федь… Если сможешь, прости… Прошу, пообещай мне об одном? — Да? — Не отлепляй мой пластырь. Федя не обещает.Две минуты.
Федя говорил, что не скажет, сколько Косте осталось, но сейчас всё понятно без слов. Они молчат последние минуты, потому что слов больше не осталось. Просто держат друг друга за руки в последний раз, вспоминая о том, что было, и о том, что, увы, так и не сбылось. Жалеет ли хоть кто-то из них, что встретил второго? Нет. Это было самое счастливое время за все года. К сожалению, они не в фильме про любовь — здесь нет счастливой концовки. Их «навсегда» было быстрым, но ярким, каким не бывают тысячи жизней. — Сколько ещё? — Минута. Кучаев дарит ему последнюю улыбку, по его щеке скатывается слеза. — Поцелуй меня, — шепчет он, и Федя целует, задерживая губы как можно дольше. Таймер загорается красным. Минут больше нет. Остаются лишь секунды. Чалов отстраняется, смотрит в закрывающиеся глаза Кости и не чувствует ничего, кроме опустошения. — Знаешь почему? — выдыхает Кучаев, едва дыша. — Потому что я тебя тоже люблю, Федь.Ноль минут, ноль секунд.
Тишину больничной палаты нарушает громкий писк кардиомонитора, вновь подтверждающий то, что избежать судьбы невозможно никому. Федя не кричит, не теряет сознание. Он стеклянным взглядом смотрит на врачей и медсестёр, забежавших в палату, и понимает, что умер вместе с Костей. Их голоса смешиваются в один сплошной неразборчивый гул, Чалов даже не пытается что-то разобрать, но прежде чем его выставят за дверь, кидается к постели родственной души. Он ничего не обещал. Федя срывает пластырь и вдруг начинает истерично смеяться, слишком спокойно воспринимая то, что видит на таймере. Всё-таки Вселенная оказалась права, сделав их истинными, ведь они с Костей всегда думали одинаково, даже когда дело касалось серьёзных вещей. Не хотели жить друг без друга, пытались уберечь и сделать счастливым второго. Кучаев решил покончить с собой, не в силах смириться с тем, что показывало время на его запястье. Федя хотел умереть сразу после Кости, не представляя свою дальнейшую жизнь без него. Они так похожи. Так уж вышло, что судьба уготовила им мало времени на земле, но это не значит, что они не встретятся на другой стороне, верно? И там они будут счастливы по-настоящему навсегда. Пять минут отделяют Федю Чалова от бесконечности с Костей Кучаевым.