В последний день лета

Высокая трава бьет по ногам, которые путаясь, бегут через поле. Изуку был впереди, а Катсуки за ним, протягивая руку вперед, он сжимал кулак, будто пытался поймать воздух или последние мгновения лета. Они бежали в нетерпении и страхе не успеть. Раздирающая грудь боль наполняла Бакуго с каждым взглядом на мальчишку, что ласкал его руки и щеки все лето, что был солнцем в дождь и легким ветерком в зной. Не мог он смириться с тем, что скоро придется расстаться со смыслом собственного существования. Изуку наполнил его, как вино стеклянный сосуд. Пьянящий, сладкий, но с обжигающим горло послевкусием. Катсуки пересчитал веснушки кудрявого, изучил все изгибы его тонкого и изящного тела. И не хочет отпускать Мидорию. Тяжело в этом себе признаться, но он никогда бы не подумал, что так привяжется к неземному странному пареньку. Изуку срывает ромашки, растущие на опушке леса возле деревни, а вместе с ними колокольчики. Он также знает, что Каччан безмерно любит цветы, особенно дикие. Реакция на подарок всегда одинаковая, Бакуго никогда не улыбается, хватает цветы и идет дальше, слегка касаясь рукой лопаток Деку. Ему понравилось. Ярко-пунцовые уши выдавали Катсуки, которому достаточно чуждо быть очень романтичным даже тогда, когда это вроде бы и нужно. Изуку с довольной ухмылкой наслаждается реакцией блондина, ведь он знает, что на самом деле Каччан в восторге. — Я не хочу тебя отпускать, идиот, — Катсуки хотел бы закричать, но сказал это тихим хриплым басом. Они лежали на той самой опушке, откуда Изуку всегда срывал цветы. Вид открывался поистине завораживающим. Сегодня, тридцатое августа, небо нежнее теплого молока с овсяным печеньем, розовее сахарной ваты, которую покупали на день города родители Изуку. — Я не видел ничего прекраснее, чем этот закат, Каччан, — спустя какое-то время тишины сказал зеленоволосый мальчишка. Его рука сжала сильнее грубую ладонь Катсуки. — Опять ты о своем, — он раздраженно буркнул. — Я тут пытаюсь в любви признаться, а еще ты завтра уезжаешь. Изуку молчит. Он смотрит на небо, переводя взгляд на их сплетенные воедино ладони. «Будто бы я не знаю, Каччан», — подумал он сразу о двух высказываниях блондина. С самого детства Деку приезжает на лето в поселок к бабушке. Вокруг леса и речка, в которой купаются местные жители. Изящные и при этом величавые ивы склонили макушки к реке, стрекозы летают над нефритовой гладью воды, чуть выше, в поле, бабочки и пчелы кружат возле цветов. Пестрый пейзаж не дает сосредоточиться, настолько красив любой листочек, каждая травинка. Катсуки живет в квартире с родителями, он ненавидит поселок девять месяцев своей жизни, но лето заставляет влюбиться не только в Изуку, но и в картину жизни, что мелькает перед глазами. Так подросток живет уже несколько лет. — Послушай, мы же когда-нибудь сможем видеться в любой момент, без этого гребаного ожидания? — Катсуки повернул голову на Изуку, сказал это даже мягче, чем обычно. — Я думаю, что да, — улыбнулся Изуку. — Иначе быть не может. Года через два... — Не могу ждать, тупой Деку. Внезапно Катсуки пододвинулся к зеленоволосому, схватил обеими руками щеки юноши и поцеловал его нежно-жадным образом, показывая, что отпускать не собирается. Буквально втянув в свои губы Изуку, блондин продолжил поцелуй в страстном, резком темпе. Отчаяние, чувство потери и мысли о будущем давили на голову, агрессия метаморфизировала в напор и эмоции, которые Катсуки отдавал Деку с помощью касаний и поцелуя. Зеленоволосый не отстранялся, он всегда принимал чувства второго с особой нежностью и трепетом, почти никогда не отказывал, потому что видит, насколько Катсуки нуждается в любви и хочет ее показать. *** — Я не хочу, чтобы тебе было стыдно за собственные чувства, — начал однажды Деку, когда они сидели в середине июля на берегу реки. — Ты переживаешь? Катсуки сосредоточенно смотрел на воду. Редко можно увидеть его лицо без капли эмоций, лишних гримас, еще реже голос юноши звучит так низко и спокойно, точно он некий просветитель или священник. — Переживать за то, что я люблю кого-то своего пола? Полная херня, — к концу своей фразы Катсуки прозвучал осуждающе. — Знаешь что? Он повернул голову и резко пододвинулся к Изуку, который нервно перебирал пальцы. В его изумрудных глазах читалось непонимание. — Мне настолько не стыдно, что я могу поклясться: через шесть лет все также буду любить тебя и расскажу всем родственникам. Тебе бы стоило переживать, а я вынесу что угодно, — глаза-огоньки так сверкали, Изуку даже почувствовал жар после слов Катсуки. — Шесть лет? Хорошо. Тогда, я тоже клянусь, Каччан, — зеленоволосый слегка закусил подушечку пальца. — Все также буду любить тебя. Они скрестили пальцы рук между собой, а затем молча сидели, наблюдая за стрекозами и слыша, как наверху бегают маленькие дети, проезжают люди на велосипедах. Изуку заигрывающе положил голову на твердое плечо Катсуки и мило улыбался, когда видел, как уши блондина наливаются краской. Деку знает, что будет любить его даже через десять лет, но он не уверен насчет другого. Ведь полностью понимает, что Катсуки на самом деле переживает. *** Мокрые поцелуи, глубокие вздохи, холодная трава, звуки сверчков и сумеречное небо; завораживает. Они не хотят прощаться, Катсуки не хочет ждать зимних каникул, а Изуку страшно и больно оставлять возлюбленного одного. Они уже оставались на ночь друг у друга не раз, задерживались допоздна в окрестностях, но эта ночь самая болезненно-сладкая. Свинцовыми лезвиями вонзаются в тело любые слова, глубокими шрамами остаются касания, наполненные любовью, до отвратительной тошноты приятно. Катсуки слушал любимую джазовую музыку с Деку, хотя сам ее не любил, но теперь только Эллу Фицджеральд и может слушать. Вместе они копались в библиотеке бабушки Изуку, блондин терпеть не может книги, но читает в течение года одну за другой. Он не может красочно описать все, что чувствует или же писать стихи для Деку (но если бы умел, то написал бы пять сборников), обычно в голове сплошные прилагательные к образу инопланетного мальчишки. «Фарфорово-прекрасный, изящно-белоснежный, невинно-страстный, его глаза самого красивого цвета, кристально-чистый, невероятно милый». Изуку плачет, потому что не справился с количеством эмоций. Ночь на тридцать первое августа. Лесная поляна, два подростка, которые слишком любят, слишком самоотверженны и встревожены расставанием. — Я буду ждать тебя на Новый год, — Катсуки вытирает веснушчатые щеки от слез. — Ты ведь приедешь? — Обязательно, — Изуку улыбается, громко всхлипывая, он так счастлив слышать спокойного и редко ласкового Каччана. Успели сосчитать звезды, полюбить заново и еще сильнее, исследовать тела друг друга, робко и необычно. Они шли в три часа ночи по проселочной дороге, оба вымотанные и с травяными пятнами на коленях. Изуку печально улыбался, а Катсуки смотрел куда-то в сторону, держа руки в карманах, это означало, что он внутри себя очень переживает, но старается не показывать, притворяясь напыщенно-грубым. — До утра? — они пришли к дому Деку. — До утра, — тихо ответил Бакуго с ноткой надежды. — Я.. люблю тебя, — Изуку обнял блондина, который едва сдерживал себя, чтобы не зареветь как мальчишка. Он хотел последний раз этим летом обнять Катсуки так, чтобы тот запомнил это на всю жизнь. И запомнит. Утром уже нельзя будет так трогать парня, говорить о чувствах. Пурпурно-синим отливом сверкает их любовь в ночь на тридцать первое августа, цветет самыми красивыми ромашками и колокольчиками и сияет, точно сосчитанные на небе звезды. Они молча расстались. Катсуки лишь удерживал несколько секунд Деку и смотрел на него сквозь темень. «Я буду скучать», — юноша хотел сказать. *** Для Катсуки зеленоволосый мальчик запомнился исчезающей в дороге фигурой, счастливо машущей рукой. Он не видел: улыбается тот или грустит, но образ фарфорового запястья долго не даст спать в промозглые осенние ночи. Призрак, ставший самым ярким пятном в жизни, маленький кусочек искусства и высокого смеха, Бакуго полюбил его всем сердцем. — До встречи на зимних каникулах, — на веснушчатых щеках появились ямочки от улыбки.