Пропасть

      Федя сидит в кресле и смотрит в телевизор. На экране быстро сменяются картинки, а Смолов тщетно пытается уловить хоть что-то. Белый шум.       Осенью всегда становилось тяжелее. Последний психолог Феди сказал «вам необходимо прекратить винить себя во всем», «но я же виноват» ответил Смолов и больше на приём не приходил. С тех пор осенью стало ещё тяжелее, ведь он в одно мгновение лишился человека, который готов был выслушать его, пусть и за деньги.       И теперь ему пришлось остаться один на один с собой, а себя Федя ненавидел. Антон суетливо бегает по квартире, о чем-то разговаривая по телефону, Лёша бегает за ним. И Федя хотел бы услышать, о чем они говорят, но не мог. Каждое слово мимо, будто сквозь воду.       Федя действительно любит близнецов. Это был единственный точно известный ему факт. Остальное — туманная загадка. Будь Феде хоть чуть-чуть не поебать на собственную жизнь, он бы, наверное, ценил бы себя чуть больше. Прям, как говорил его первый психолог, но Смолову поебать. — Федь, у нас эфир через пять минут, — кричит Антон, забежав в комнату. — Понял, — кивает Федя, с трудом поднимаясь.       Эфир. А значит, ему самое время вернуться в собственную норку, маленький кабинет с одним креслом и книжными полками. В волшебном мире близнецов ему места как-то не находилось, но Федя не требовал. Хотя стоило бы очертить свои границы, как говорил его второй психолог. С ней он тоже, кстати, попрощался. Потому что ну какие ему границы?       Он слышит, как смеётся Антон, слышит голос Леши, хочет обнять близнецов и лечь в постель с надеждой, что станет легче, но он продолжает сидеть в кресле, дожидаясь окончания эфира, после которого они уйдут, а Федя останется. Он всегда оставался. — Это плохо кончится, — качает головой Игорь. Он был последним, кто узнал об отношениях между близнецами и Федей. И будь Смолову хоть чуть-чуть не поебать на свою жизнь, он бы прислушался. — Хей, у вас с Артемом же все хорошо, — смеется Федя, запуская руку в волосы. — Это плохо кончится, — повторяет Игорь и, толкая его плечом, заходит в раздевалку.       Смолов лишь пожимает плечами. Важно ведь здесь и сейчас, да? И все равно, что там говорил его третий психолог.       Федя закрывает глаза и пытается считать до десяти. Его третий психолог говорила, что если начать считать, то боль уйдет. Смолов же думал, что боль уйдет, если уйти с головой в тренировки. А в итоге? В итоге он провалился в наркотическую карусель и теперь ждал, когда близнецы уйдут, потому что в ящике ждало единственное успокоение. — Наркотики и алкоголь являются депрессантами, вы же понимаете? — женщина поправляет очки и нервно стучит ручкой по столу. — Ага, — кивает Федя, а после встает и выходит из кабинета. Будь ему хоть чуть-чуть не поебать, он бы прислушался к своему четвертому психологу.       У Феди дрожат руки, буквы пляшут перед глазами, и все, чего он хочет — обдолбаться, чтобы боль ушла. Но близнецы смеются в соседней комнате, и Смолову приходиться взять себя в руки. Точнее, то, что осталось.       Первая неделя в Москве была идеалом. О большем Федя и мечтать не мог. Любимый футбол, любимые мальчики и доступ к таким кайфам, что пальцы на ногах поджимались от желания. Но Смолов держится, потому что объятия Антона и Леши — лучше любого наркотика. Они спят у него на груди, когда Федя делает их первый снимок.       «Плохо кончится» — пишет Федя и отправляет следом за фотографией. Ему нравится думать, что Игорь впервые оказался неправ.       Ответ не заставил себя ждать, и Смолов с трудом сдерживает смех. С фотографии ему улыбается Артем, на чьей груди спит Игорь, хмурясь даже во сне.       Федя хотел бы помнить, когда все покатилось в ад, но не может. Он дрожащими руками достает наушники и, надев их, включает музыку в надежде, что хоть чуть-чуть полегчает. Голоса близнецов слышать он больше не может.       Спустя неделю совместного проживания, близнецы начинают исчезать на вечеринках, и Федя не говорит ни слова, потому что он все понимает. Молодо-зелено. Его понимать никто не хочет, но Смолов и не просит. Ему достаточно того, что Миранчуки каждую ночь возвращаются к нему, ложась по разные стороны и обвивая его руками будто виноградные лозы. Они не знают, что Федя не спит, потому что его жестко прет.       Федя хотел бы сказать, что все в порядке. Нет, он даже заявлял так. Маме, папе, друзьям. Себе он ничего не заявлял, скорее, констатировал, что его жизнь со стремительной скоростью летела в задницу, и он не был в силах что-то с этим сделать.       В один момент Федя понимает, что к нему вернулся страх зеркала, который он так тщательно лечил со своим третьим психологом, ну тем, что говорил о долгосрочной перспективе хороших отношений. Ну, с тем, которого Смолов послал в жопу на последнем приеме.       Федя подолгу всматривается в свое отражение и ловит себя на мысли, что хочет изрезать лицо, чтобы больше никто не трогал его внешность, не просил сфотографироваться, не ставил на аватарки в социальных сетях. Но ещё больше Смолов хотел, чтобы близнецы ушли от него, но сказать этого вслух не может. — Эй, Федь, мы пошли, — Антон заглядывает в кабинет. — Пожалуйста, останьтесь, — хрипит Федя, пугаясь собственного голоса, собственной просьбы. — Ребята ждут нас, — отмахивается Антон. — Будем поздно, ложись спать.       Федя вздрагивает от громкого хлопка входной двери и отмирает, понимая, что все это время он смотрел в щель, что оставил Антон.       Федя хочет, чтобы ему было хоть чуть-чуть не поебать на собственную жизнь. Но позор на чемпионате, авария и спешная продажа в Локомотив не оставляет на нем живого места. Федя — кровоточащая рана, на которую сыпят соль все, кому не лень. Да чего греха таить, Смолов сам себя убивает. — Вы не в порядке, — говорит мужчина, шумно выдыхая. Какой он по счету? Пятый? Федя удивлено смотрит на психолога и хмыкает: — Я в охуенной норме. — Вы сами ко мне пришли, — напоминает психолог.       Федю будто водой облили. Он не помнит, как записывался на прием, не помнит как расплачивался в регистратуре, не помнит как заходил в кабинет. Он, почему-то, думает, что психолог пришел сам.       Смолов горбится и впервые плачет на приеме. А внутри него чаша, что вот-вот наполнится до краев.       Больше Федя к этому психологу не приходил.       Федя будто немой зритель. Он просто наблюдает, как его тело встает и направляется в спальню. Уже в спальне тело достает из тумбочки порошок и делает две ровных дороги на столике. Смолов приходит в себя, когда на столе остаются лишь белые следы. И это поистине дерьмово. Федя откидывается на кровать, ожидая, когда боль отпустит.       Но контроль над телом Федя теряет спустя несколько минут. Он вновь садится в кресло зрителя и наблюдает за неизбежной катастрофой. И будь ему не поебать, Смолов бы поборолся, но Федя вдруг осознает, насколько устал.       Жгучее желание уйти растекается по телу, не оставляя ни единого шанса на сопротивление. Будто Федя пытался бы. Он лишь смотрит, как тело рывком встает и направляется к шкафу.       Шкаф в спальне большой зеркальный и тело, заметив собственное отражение, приходит в ярость. Федя хотел бы остановить его, будь ему хоть чуточку не поебать.       Осколки звонко рассыпаются по полу, а Федя с удивлением смотрит на собственную руку, с которой алой струйкой течет кровь.       Тело рывком открывает шкаф и, кинув сумку на пол, начинает срывать вещи. Чьи, Федя разобрать не может. Ему лишь жалко белую рубашку, что летит на пол. Смолову определенно поебать. А тело продолжает кидать одежду. Часть попадает в открытую сумку, часть летит на осколки.       К Феде лишь на минуту возвращается контроль и все, что он успевает сделать — закрыть шкаф и упасть на пол. Тело возвращает себе контроль, и Смолов наблюдает, как ползет к кровати за телефоном. Ему даже интересно, что будет дальше.       Федя ожидал, что тело позвонит близнецам, умоляя вернуться, но на экране высвечивается «Игорь», и тогда Смолов осознает весь масштаб пиздеца, но контроль вернуть больше не может.       Игорь берет трубку спустя долгих тридцать секунд. — Да? — голос Игоря сонный, он явно не ожидал столь позднего звонка. — Это плохо кончится, — говорит тело. — Что? — Это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, — твердит тело, срываясь на крик. — Федя, что с тобой? Скажи свой адрес? — голос Игоря испуганный. — Это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится. — Артем, — кричит Акинфеев. — Артем, ты знаешь адрес Смолова? Артем, это срочно! — Это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, — продолжает кричать тело, а Феде впервые становится стыдно. — Артем, ему плохо, пожалуйста, адрес, мне нужен адрес, — голос Игоря дрожит, а затем трубку берет Артем. — Федя, что случилось? — Это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, — это начинает походить на истерику. А ведь говорил ему психолог. Какой, правда, Федя не помнит. Но говорил же. — Смол, что с тобой? Ты один? — Это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, это плохо кончится, — в последний раз кричит тело и, бросив трубку, выключает телефон.       Игоря трясет, он хватается за Артема, как за спасение, но Дзюба не знает, где Смолов живет. Они с близнецами переехали недавно, и никто к ним в гости ещё не заглядывал. — Тём, ему плохо, — говорит Игорь. — Я слышал, — кивает Артем, пытаясь сообразить, что делать. — Это я сказал. — Что? — Он повторял мои слова. — Игорек, все будет хорошо, — Дзюба пытается улыбнуться. — Если с ним что-нибудь случится, я добьюсь перевода Феди в ЦСКА, а Миранчуков выпру из сборной, — Игорь сжимает кулаки. — Они взрослые люди, сами разберутся. В конце концов, Смола не так просто сломить. — Ты ведь знаешь, скольких психологов сменил Федя? — Психологов? — Тринадцать, — отрезает Игорь. — Федю не получится сломать, Тём, ведь чтобы его сломать, его нужно сначала собрать.       Артем смотрит на белое лицо Игоря и не находит слов.       Тело швыряет телефон в стену, а Федя подсчитывает его стоимость. Нет, ну правда, он ведь совсем новенький, мог бы и осторожнее, а тело, будто уловив его мысли, начинает смеяться. Действительно, самое время волноваться о телефоне.       А тело ползет к осколкам, будто ища спасения. Федя вздыхает. Это будет самая тупая смерть в истории российского футбола. Обдолбался и вскрылся осколками зеркала. И смешно и грустно. Но тело убивать себя не собирается, оно лишь заглядывает в осколки и, взяв один, сжимает в здоровой руке. Капли крови падают на пол, а Смолов готов поклясться, что это было слишком громко.       Контроль к Феде возвращается спустя несколько минут. Он обнаруживает себя лежащим на полу в осколках и крови. С трудом Смолов добирается до кровати и падает на неё без сил. Боль не ушла, но пришло жгучее желание уйти. Федя больше не может, с него и правда хватит. Он впервые понимает, насколько устал быть ненужным. Смолов закрывает глаза, обещая себе, что уйдет. Обязательно, сегодня же. Только полежит чуть-чуть.       Он и правда очень устал.       Миранчуки впервые не включают музыку, сев в машину. Антон просто садится за руль и, не отвлекаясь, смотрит на дорогу. Безумно ноет что-то в груди, но он хочет, чтобы брату было весело.       Они едут мучительно долго, телефон обрывают звонки, но Леша тихо отвечает, что они в пути. Напряжение растет, а боль будто вышла за рамки тел и растеклась по машине. — Останови, — говорит Леша, нарушая тишину.       Антон сворачивает и, остановившись, включает аварийку. — Он уйдет, — говорит Леша, касаясь руки брата. — Он сегодня от нас уйдет. — Я знаю, — отвечает Антон, не поворачиваясь. — Посмотри мне в глаза.       Антон подчиняется. — Он просил, — продолжает Леша. — Он сегодня впервые просил остаться. — Что нам делать? — Я хочу к нему. — Я тоже, — всхлипывает Антон, сжимая руль. — Поехали домой.       Антон кивает и заводит машину, когда раздается звонок. — Дзюба, — говорит Леша и берет трубку. — Лех, там Федя, — говорит Артем. — Лех, ему пиздец. — Что с ним? — голос Леши срывается на крик. — Я не знаю, но он позвонил Игорю и твердил «это плохо кончится», а потом бросил трубку и выключил телефон. Лех, вы где? — Едем домой. — Пожалуйста, поторопитесь или скажите нам адрес. — Мы сами, — говорит Леша. — Мы быстро, правда. Спасибо.       Леша кладет трубку и, переведя взгляд на Антона, шепчет: — Если с ним что-то случится. — Мы успеем, — перебивает его Антон и выжимает газ.       Федя лежит на кровати не в силах открыть глаза. Тело будто превратилось в кисель, слившись с постелью, Смолов делает последнюю попытку открыть глаза, но тот час сдается.       Это выше его сил. Ему нужно ещё пять минут, как в детстве.       Федя почти засыпает, когда слышит, как открывается входная дверь. И Смолов готов списать это на галлюцинации, но голос Миранчуков возвращает его в реальность. — Это пиздец, — констатирует Леша, осматривая спальню. — Федь, — тихо зовет Антон, но Смолов не в силах ответить.       Близнецы с опаской подходят к кровати и ложатся по обе стороны от Феди. Смолову безумно хочется обнять их, Миранчуки делают все сами, поднимая руки Феди вверх и ложась на них, как раньше, когда мир Смолова не скатился в ад. — Федь, мы тебя очень любим, — шепчет Антон. — Очень-очень, — подхватывает Леша. — Прости нас, пожалуйста. — Мы сделаем все, что ты захочешь, только прости нас. — Мы никогда тебя больше не оставим. — Мы со всем справимся, — и Феде очень хочется спросить, с чем же они собираются справляться. — Не уходи от нас, — голос Антона дрожит, Смолов готов поклясться, Миранчук вот-вот расплачется. — Я люблю вас, — хрипит Федя, обнимая близнецов. — Я никуда не уйду.       Федя чувствует, что вот-вот отключится, но на задворках сознания он слышит всхлипы и признания, а затем чувствует прикосновение чужих губ. Близнецы целуют порезанные руки и клянутся в любви. И последнее, что Смолов слышит: — Мы твои, Федь, только твои.       А затем тишина.       Близнецы до утра отмывают спальню.

Но я не погиб, я жив, Ищу спасенье, пока падаю вниз. ©