Лошадиная душа

На ногах у меня отросли роскошные фризы, и теперь Лери и Дог частенько возились с ними, вычесывали, прочесывали, ворошили… Хм, вот не думал я, что с щетками будет столько возни, хотя стоять на месте по часу-полтора в день и при этом наблюдать за тем, как два человека в четыре руки обрабатывают мои ноги, то еще… даже не знаю, как выразить свои чувства. С одной стороны, да, я испытывал благодарность за то, что они уделяют мне столько внимания, а с другой, ну не стоится мне на месте, обязательно надо то повернуться, то походить, вообще хоть как-то двигаться. Движение — это второе дыхание коня, и именно поэтому лошади, запертые в конюшнях и привязанные за голову в стойлах, так часто портятся и приобретают так называемые дурные привычки. Лишенные самого драгоценного, самого необходимого для своего здоровья, они просто и банально начинают скучать. И придумывают всякое, например, привязанные в стойле, не могущие даже прилечь, начинают раскачиваться, каждый по-своему, с боку на бок, вперед-назад, в народе это называется «медвежья качка». Начинают грызть все, что грызется, и, бывает, полдвери съедают, или стены, смотря что там деревянное… Вынужденные же проводить в деннике сутки напролет приобретают иные привычки, это прикуска, когда лошадь воздух заглатывает, отчего потом страдает коликами. Еще бывает, что доведенная до предела лошадь начинает бросаться на стены в бессильной ярости и безысходности, просто прыгает, гневно орет и лягает стены своей тюрьмы… Очень похоже на человеческую реакцию, заключенные тоже бросаются с кулаками на стены карцера. Конечно, с этими пороками люди борются, стараются искоренить дурные привычки и наклонности лошадей, к сожалению, людям известен только один способ — наказание. Лошадей ругают, бьют, навешивают ремни-удавки и смирительные попоны, вяжут ноги путами, пристегивают головы чеками и арнирами, в общем, делают все возможное для того, чтобы усмирить бунтарку, которая на самом деле просто скучает и по-тихому сходит с ума от невозможности двигаться. Ну некогда человеку разбираться с лошадиными тараканами! А обеспечить лошадь просторным денником со свободным доступом в паддок и леваду… Ну, на это не у всех хватает денег и возможностей, кто-то просто вынужден держать свою лошадь именно в такой тесной, маленькой конюшеньке. А некоторым даже приходится сдавать лошадь в прокат или платить за платный денник-стойло, всякое бывает. С недавних пор Лери начала обучение Дога. Для него открылась истина, ставшая откровением: человек должен быть понятным лошади. Вот так-то вот! Ну что ж, ученик он хороший, быстро научился мной управлять. А как он восхищался и поражался, узнавая что-то новое и такое простое в управлении конем… Несколько раз он порывался пойти и побиться головой о стену, дескать, если б я знал… Лери его останавливала, утешала, пару раз дала по шее, «чтоб истерику прекратить». В этот день меня вымыли с шампунем и долго вычесывали мои фризы. Высохнув, свежевымытый я ушел в леваду, в самый дальний его край, но даже там мне не удалось спрятаться, Лери нашла меня и уговорила вернуться на конюшенный двор. Здесь меня ждал фиакр и Дог с вопросом: — Что случилось? К чему такая срочность? — Михаэль не может до матери дозвониться, попросил меня съездить, узнать, что там. Давай, Дог, если поторопимся, то успеем на одиннадцатичасовый автобус. Запрягли меня, Лери села на место пассажира, Дог кучером — на облучок. Повинуясь сигналам шамбарьера, я выкатил фиакр со двора, а там и по дороге побежал. Настроение было… странное, сам себя не понимал. Бегу рысью, а сам прислушиваюсь ко всему, к себе, к топоту копыт, скрипу снега под ногами, тихому перезвону бубенчиков на упряжи, шороху колес… Бегу, слушаю и пытаюсь понять, что не так? Понимание пришло внезапное и непонятное — я не хочу везти Лери туда. От этой мысли я остановился как вкопанный, словно воткнулся в невидимое препятствие, встал прямо и напряженно думаю, теперь уже пытаясь понять, а почему я не хочу везти Лери ТУДА? И что ТАМ? Чуть повернув голову, я посмотрел назад, на людей, сидевших в фиакре, они удивленно смотрели на меня. Потом Дог легонько коснулся моей холки кончиком шамба и скомандовал: — Соломон, вперед, пошел. Ну я и пошел, но только для того, чтобы развернуть фиакр и рвануть домой. Понятное дело, меня остановили, попросили развернуться и двинуться дальше по дороге, Лери я не смог ослушаться и послушно рысил вперед какое-то время. А потом я опять остановился, опять у меня появилось острое нежелание везти Лери туда, вот не знаю, с чего и почему, но просто не хочу, не желаю везти её туда… Упрямо стою на дороге, кошу глазом на людей и по-прежнему отказываюсь двигаться дальше. Дог неуверенно говорит: — Может, его того… стукнуть хорошенько? — Ага, врежь ему, понесет так, что костей не соберешь… — Понял… Не бью. И что делать? Почему не слушается? Говорил же я, что уздечка и лошадь — одно слово… — Не помню. — А я не вам, это я Тоби говорил… — Понятно. Соломон, вперед, пошел! Я — ни с места. По-прежнему не желаю двигаться туда, лучше бы назад, домой, а? Я озабоченно наморщил лоб и просяще задрожал верхней губой, безмолвно выражая свою просьбу вернуться домой. Лери тоскливо сказала: — Не вовремя ты закапризничал, Соломон, из-за тебя я опоздала на автобус. Ладно, чёрт с тобой, разворачивай, но учти, вкусняшку ты сегодня не получишь. Я с облегчением развернул фиакр и рванул в галоп, домой. Домой! И только оказавшись дома, я тут же успокоился, все встало на место, непонятная тревога улеглась и совсем прошла. Много позже, где-то к часу дня, над левадой появился вертолет, его лопасти бесшумно рассекали воздух, рисуя в нем прозрачный круг, а мотор, напротив, громко стрекотал. Взвихрился снег, поднятый винтовым ветром, и в этом слепящем снежном вихре вертолет опустился и сел, из его недр выскочил Михаэль, весь в крови, копоти и саже, растрепанный, с полубезумным взглядом. Лери и Дог давно вышли из дома и смотрели, как садится вертолет, и вот теперь-то к ним и бежал Михаэль, подлетел, сгреб Лери в охапку и крепко, с хрустом прижал к себе… — Лери… Боже! Лери, живая… Вертолет стоял, со свистом и уже лениво вращая винтом, я осмелился подойти поближе, а из него еще два человека вышли — пилот и санитар, тоже в саже и копоти. На чумазых усталых лицах улыбки, улыбаются как будто с облегчением. Лери полузадушенно прохрипела: — Да что… случилось… Голос подал пилот: — Автокатастрофа в городе, бензовоз врезался в автобус, в одиннадцатичасовый рейс, семь… Семеро погибших. Мы очень боялись обнаружить вас там. Михаэль не мог… э-э-э… В общем, прилетели сюда, чтобы убедиться в том, что мы не ошиблись, и вас там действительно нет. — Господь уберёг! — ахнул Дог, все вопросительно уставились на него, но ответила Лери: — Я опоздала на автобус. Из-за Соломона, он отказался меня везти на остановку. Вот теперь все смотрят на меня, с изумлением, у всех глаза круглые. Первым пришел в себя пилот: — В каком смысле, отказался? Ему ответил Дог: — На нем уздечки не было, поэтому мы не смогли им управлять… Господи! — Вот именно, — ответила Лери, — а если бы он был взнуздан? Да ему и в голову бы не пришло что-то там сочинять и выкручиваться, просто и молча довез бы до остановки, и адью, хозяйка! Ничего личного, я просто конь, конь в уздечке. Но в том-то и дело, что на Соломоне не было уздечки и он смог сделать выбор, и по каким-то ему понятным причинам он принял решение — спасти мне жизнь. — Значит, ты была права, когда говорила, что умному человеку не грех послушаться, подчиниться животному, — сказал Михаэль, по-прежнему прижимая к себе жену. Та погладила его по щеке и улыбнулась: — А как же, тот же сапер по уставу обязан слушаться своего напарника, пса-миноискателя, капитаны кораблей — следить за крысами, и по малейшему их беспокойству — срочно проверять трюмы на предмет течи, а жители нестабильно сейсмических районов должны следить за поведением кошек. Михаэль, я понимаю, ты очень напугался, но может быть, опасности и не было особой, а? Ну семеро погибли, это, конечно… но сколько еще пострадавших… — Не было там пострадавших, все сгорели заживо. Много ли людей подберет микроавтобус в пригороде, дорогая… — Ой… — А с мамой все в порядке, она к соседке ушла, какой-то крем обсуждать. Поэтому и не отвечала на мои звонки. — Ой. Ну, Соломон, спасибо тебе… — А как он узнал? Ну, как почувствовал опасность, а? Вроде предзнаменований того, что в автобус врежется бензовоз, нет? — Да, действительно, а как? Что он почувствовал? Все озадаченно смотрели на меня, друг на друга, наконец Лери неуверенно произнесла: — Этого мы, скорей всего, никогда не узнаем, спросить Соломона мы не можем, так что это навсегда останется его тайной, его волшебным секретом. На этом разговор закончился, и спасатели улетели, а Лери и Дог долго еще стояли возле меня и гладили, гладили без конца. За что-то они были благодарны мне, я не очень хорошо понимал, за что, но от ласки только полный придурок откажется. Что-то сегодня я сделал правильно.

*** *** ***

Ночью ко мне пришел хозяин, в денник, где я уже крепко спал. Услышав шаги, а затем и голос, я нехотя выдрался из оков сна и поднялся навстречу Михаэлю. Он подошел, взял меня за морду и легонько погладил переносье, потом заглянул мне в глаза и тихо сказал: — Спасибо, Соломон. Я не думал, что однажды скажу это лошади, но ты сделал это, Соломон, ты спас мою жену, мою любимую женщину, мою половинку и мать моего сына… Соломон, ты самое большое лошадиное чудо. Боже! Даже мои друзья не знают, что я пережил… Но тебе скажу: поступил вполне обычный вызов, переданный через диспетчера, крупное дорожное происшествие в черте города, причина — столкновение двух машин. Пока летели на место катастрофы, пытались представить себе размеры, масштаб, количество… И, знаешь, еще на подлете, с воздуха стало ясно, что выживших там нет, понимаешь, Соломон? Горящая бензиновая лужа, а посередке охваченные пламенем микроавтобус и бензовоз, как раз тот случай, когда спасателям некого спасать… Скорей, там была работа для пожарников, но… Тела, тела пришлось искать, собирать и выносить нам, спасателям. А самое страшное, это был тот самый автобус, на котором… И каждый раз, наклоняясь над следующим трупом, я умирал, раз за разом, умирал снова и снова. Все ждал, вот она, моя Лери… Но их было совсем трудно опознать, разве можно опознать головешки? До самого морга, до последнего я думал, что Лери там, среди них. Патологоанатом принес мне невероятную новость — женщины возраста, веса и роста Лери там нет. Нету и колечка, которое я просил найти… Такое, с подковкой и бриллиантиком посередине, желтеньким. Объяснение этому чуду могло быть только одно, Лери не было в автобусе… И это чудо случилось благодаря тебе, Соломон. Я стоял полусонный и, прикрыв глаза, вслушивался в его голос, краем сознания отсеивая знакомые слова, а когда хозяин ушел, снова завалился спать. Через несколько дней, рано утром пришла Лери и подняла меня: — Вставай, Соломон, придется сегодня тебе поработать, у нашего величества машина сломалась. Пошли, отвезем его на работу. Во дворе меня ждал… ждало… Ну, наверное это не поедет, как же оно, без колес? Михаэль, видимо, тоже не видел прежде эту штуку, потому что с сомнением спросил: — Никогда не ездил в санях, дорогая, это не слишком эпатажно? Что люди скажут? — Люди ничего не скажут, они позавидуют и себе такие же достанут. — Где ты их достала? — Я нарисовала эскизы, а Дог по ним сделал чертежи и сами сани, ты в курсе, что он плотник? Дерево самое благородное, клен и липа. — И как, надежно? — Михаэль обошел сани со всех сторон, навалился на борта, на оглобли, раскачивая их, сани отзывались на это негромким и язвительным скрипом, дескать, не тушуйсь, хозя, не развалимся… — А это что? — он указал на что-то, брошенное на сиденье. — Это шкура, Михаэль, шкура русского медведя, братец привез на прошлое Рождество… Никак не привыкну к этому. У нас наоборот, сначала Новый год, потом Рождество и Старый Новый год. — Лери, как ты сама-то понимаешь то, что говоришь? Старый Новый год, в моей голове это не укладывается. — Это у нас обычное дело. Ладно, садись, пора ехать. Меня запрягал Дог, я, с опаской косясь на странную конструкцию без колес, с трудом заставил себя впятиться и встать между оглобель, ну хоть они знакомые, за исключением кривой изогнутой палки сверху… Под которой я встал, кстати. Михаэль сел в сани, Лери заботливо накрыла его ноги медвежьей шкурой, забралась на облучок и тронула меня. Я, полный подозрений, шагом двинулся со двора… Ну так и знал, не поедет оно без колес! Оно скрипело по плитам двора и тяжело волочилось за мной, Лери велела поднажать, я послушно влёг в упряжь-хомут и доволок-таки это до ворот, а там и до… А за ними, за воротами, на дороге это и произошло — удивительное преображение. Едва коснувшись снега, оно, это чудо без колес, вдруг как понеслось, прямо полетело, плавно так поехало, заскользило по дороге, я от неожиданности чуть не споткнулся, но успел выровнять свой ход и порысил, совершенно обалдевший от таких сюрпризов. Но постепенно успокоился и приободрился, стал прислушиваться к этому новому экипажу. Снег скрипит под копытами, а полозья скользят бесшумно, мягкий перезвон колокольчика под дугой придавал всему этому особый, какой-то сказочный колорит. И пар из ноздрей белыми облачками мерцал в предрассветном полумраке. Все это было вместе: тишина, скрип, звон. Странное волшебное утро. А вот и база, санитарный вертолет №9. Здесь хозяин покинул нас, и мы с Лери вернулись домой. Вечером меня снова запрягли в сани, чтобы съездить за хозяином. И так повторилось несколько раз, пока машину не починили. Ну что ж, для меня это было новым интересным опытом. Небольшим приключением, так сказать. А вот следующее приключение вряд ли можно было назвать приятным… Это случилось ночью — сначала до меня донесся шорох, я моментально проснулся, встал и настороженно всмотрелся во тьму. Ничего не увидел, но зато почуял запах, мерзкий какой-то, смесь глины и мокрой псины, и еще чего-то… неуловимо-хищного. Моментом сообразив, я развернулся и поспешно удрал в паддок, а оттуда и в леваду, а там уже находились все лошади: Ян, Мери и Солдат. Они тоже почуяли гостя, и остаток ночи мы провели в леваде, тревожно прислушиваясь к ночным звукам. Утром Дог, как обычно, пришел убирать конюшню, но, что-то заметив на полу в денниках и на снегу в паддоках, бросил тревожный взгляд на нас, так и стоявших в леваде, побежал прочь и вскоре вернулся с Лери и Тоби. — Вот, смотрите, он сюда тоже приходил, вот следы. Лери и Тоби склонились над землей, посмотрели, и хозяйка изрекла: — Хорек. Тоби присвистнул: — И что? Не волк же… — Не скажи, от хорька порой вреда и побольше будет. Вот представь, пришел хозяин в конюшню за лошадью, весь такой деловой, настроился на работу, на приличную зарплату, которую он с лошадкой сегодня заработает и купит наконец-то сыну лего-конструктор. Планов громадье. Заходит в денник, а там… Бардак, подстилка в кучи раскидана, лошадь вся в мыле, мокрая насквозь, трясется и чуть не падает, какая тут работа? Лошадь бы спасти и деньжат на ветеринара наскрести… Вот чем обычно заканчивается визит хорька. Своим звериным запахом он пугает лошадей до полусмерти, а уж если он на неё забрался, чтобы гривы надрать себе в норку, так лошади хоть не дыши, от страха она с ума сходит, бежать-то ей некуда, запертой в деннике или привязанной в стойле. Нашим лошадкам повезло, они не заперты в конюшне и имеют свободный доступ в леваду, а хорьки за лошадьми не гоняются. — А если волки? — Европейский волк в Австрии истреблен, их в Швейцарии и Норвегии можно встретить и где-то на территории Франции. А еще в одну из ночей было другое приключение, совсем неприятное. Меня разбудил отдаленный лай собаки и звук подъехавшей машины, я встал и на всякий случай вышел в паддок и там при свете луны увидел тяжелый грузовик, стоявший задним бортом к паддоку, изгородь которого разбирали двое. Разобрали, и один человек направился ко мне, разматывая веревку. Я попятился, взглядом прикидывая свои шансы избежать все контакты с этими незнакомцами. Пока оставалось только одно, прорваться в леваду, там простора больше для маневров. — Стой, красавчик, стой, спокойно, спокойно, хороший мальчик… А Холмс вдали, со стороны дома продолжал лаять, и в его хриплом голосе я слышал предупреждение и тревогу. Эти люди опасны, нельзя им даваться. Свистнула веревка, я зачем-то взвился в песаду, петля просвистела мимо, мазнув по шее. Подумав, я сделал сентаво, то есть попер на задних ногах прямо на них. Это произвело должное впечатление на похитителей, на их памяти не было такого случая, чтобы скрадываемые лошади балеты танцевали. Со сдавленными ругательствами они отпрянули в разные стороны. Воспользовавшись их заминкой, я на задних же ногах развернулся, опустившись, рванул в галоп и проскочил в бескрайний простор левады. Теперь меня никто не поймает. Надо ли говорить, что остальные лошади уже были там? — Да ну его… Пошли к Причардам, у них тоже есть шайры, еще и покрупнее будут, а с этого что, пара сотен кило и все… — Но у Причардов элита, безбумажных у них нет. — Украдем, и будет безбумажная. Не тупи. Утром Дог растерянно таращился на разобранную изгородь, на следы шин грузовой машины, на нас, лошадей, которые почему-то не разбежались и остались на месте, в леваде. Но, к сожалению, некому было рассказать о провале конокрадов и их неудавшейся попытке украсть меня. Свидетелей не было, только мы, лошади, но мы не умеем говорить…

*** *** ***

Однажды произошел случай, который в очередной раз убедил меня в том, что Лери нестандартно держит лошадей. Я стоял в деннике и лениво раскручивал шар на веревке. Висит у меня такая игрушка, суть её заключалась в том, что шар можно крутить и за верхнюю часть веревки и за нижнюю, задавая шару разные траектории вращения, я их уже множество придумал, но игра не надоедала, по-прежнему было увлекательно сочинять новые способы вращения. Снаружи донесся голос Лери, она звала меня. Поспешно бросив игрушку, я высунулся в проход — а вот и она… Торопливо открыв дверь, Лери хлопнула себя по бедру, подавая мне сигнал наклониться, что я и сделал, и она прямо тут вскочила мне на спину. И я как был голым, без седла и недоуздка, так и выбежал из конюшни. Путь мой лежал на дальнее соседнее ранчо, и туда я скакал галопом четыре километра. Ну вот и двор… Еще на дороге Лери перевела меня на рысь, и на рысях я вбежал на чужой дворик. Вдали, на задворках, в полях стоял вертолет, а нас встретили чем-то перепуганные спасатели и хозяева ранчо. — Фрау Гренкович, простите, не знаем, что делать! Михаэль попытался его вытащить, но… Лери не стала дослушивать, молча скользнула в конюшню, я — за ней. В железном решетчатом деннике металась лошадь, крупная кобыла соловой масти, полукровка, смесь арденна с кем-то. На первый взгляд она казалась безумной, бешеной, вся в мыле и ярости, свирепой, беспощадной ярости, когда к лошади действительно опасно подходить, затопчет не глядя. А то и загрызет, смотря что она приготовила для боя, для последнего сражения с человеком. У дальней стены двое, Михаэль и незнакомый мужчина. Мужчина без сознания, а Михаэль, верный долгу спасателя, прикрывает его собой, ну и сам старается не попасть под копыта бешеной лошади. А та кружит, кружит по деннику, но к людям, к счастью, не пытается приблизиться, что говорит о том, что она… не бешеная, а вполне контролирует ситуацию. Но к себе никого не подпустит, и не сметь подходить! Прибью… Лери критическим взглядом окинула данную картину и емко высказалась что-то насчет того, что нахрена такие денно-бункеры строить, хрен кого оттуда выцарапаешь… И скомандовала: — Откройте дверь, выпустите кобылу, пусть бежит. — Ку-уда! Она же бешеная, всех затопчет… — Она не бешеная, она напугана. Что вы с ней делать собирались? — Ну дык… Того, опалить… — Чего-о-о??? — Ну, опалить, я сказал, вот средство для опаливания зимней шерсти. — У вас нет машинки для стрижки шерсти? — Дык, мы ж того, по старинке… — По старинке и караси ЛЮБЯТ жариться в сметане. Вы ей еще и хвосторез покажите, точно ламбаду спляшет, на ваших костях… Откройте. Лязгнула тяжелая железная дверь, распахнулась, и соловая кобыла торпедой рванула на волю. С грохотом копыт она промчалась мимо меня по коридору и унеслась во двор. Спасатели занялись пострадавшим: мужчину уложили на носилки и понесли прочь, к вертолету; Лери задумчиво вертела в руках опаливатель, железную штуковину с трубкой-насадкой веерного типа, работающую на керосине. Пока работали санитар с медиком, пилот решил перекинуться с ней парой слов: — Значит, лошадь вот этого испугалась, огня? — Конечно, мало кому понравится превратиться в живой факел на пару минут. Примерно столько времени уходит на опаливание, для этого лошадь каким-либо способом обездвиживают, чаще всего парализируют закруткой на губе, потом включают вот эту хрень и вдоль лошади вжжжик… Огнем по живому без объяснений и комментариев. А лошадка и так напугана закруткой, а тут еще и это, то ли зажарить её решили, то ли вовсе сжечь… поди разбери. — Понятно. По старинке, хм… А по-современному что делают, стригут? — Да, стригут специальной машинкой, и кстати, много фасонов стрижки изобрели, в конце концов, не обязательно всю лошадь стричь, достаточно какого-либо участка тела, ну там под попону, под вальтрап. — Странно, а зачем вообще лошадей стричь? Не овцы же… — По двум причинам: во-первых, элита на выставке должна выглядеть безупречно, для этого породистого скакуна чистых кровей стригут целиком. Если выставка выдалась в зимнее время, длинная шерсть лошадь не красит, наоборот, упрощает, скрадывает экстерьер, сглаживает или огрубляет идеальные формы в зависимости от породы. А во-вторых, длинную шерсть труднее чистить и она дольше сушится. — Ну, я смотрю, ваш конюх, значит, не ленится. Вон ваш конь какой лохматый. — Угу, я их не стригу, считаю, раз природой так повелось, что лошади на зиму обрастают длинной «зимней» шерстью, то с какого рожна мы вообще должны вмешиваться? Я же заметила, что они больше времени проводят на воздухе, чем в деннике, некоторые лошади и под дождем любят постоять, и в снегу покататься. А стриженную беречь надо, в попоны закутывать, а то, не дай бог, простудится. На этом разговор прервался, пилот убежал к вертолету, и вскоре мы с Лери провожали его взглядами, а потом я отвез Лери домой. И да, я действительно лохматый, весь порос длинным густым волосом, в этой зимней шубе мне было жарковато в деннике, и я проводил много времени снаружи, что, конечно, благотворно сказывалось на моем здоровье — целыми днями-то на свежем воздухе. Лери почему-то нравилась моя борода, она посмеивалась и очень веселилась в то время, когда чистила меня. И обязательно поиграет с моей бородой, то завьет её на манер бакенбардов, то причешет и уложит аккуратненько волосок к волоску, то еще что, в общем, забавлялась. Ну и я, конечно, ко всему относился с юмором, философски терпел её милые издевательства. Точнее, дурачества. К тому же тот случай на дальней конюшне заставлял по-иному смотреть на некоторые вещи. К примеру, я там видел пару бесхвостых шайров и уже опаленных лошадей, печальное зрелище… Трясущиеся от пережитого ужаса кони, покрытые коркой гари и окутанные жутким запахом паленой шерсти. На морде у одного свежий кровавый рубец, след медиаканы, это шипованный капсюль, нахрапник недоуздка, антисвечное приспособление для лонжирования, работы на корде, запрещающее лошади вставать на дыбы. Видимо, при помощи медиаканы пытались усмирить коня во время опаливания. Не очень то оно помогло, судя по всему, страх перед огнем оказался сильнее острых шипов, вонзившихся в нежный храп. А что касается коней без хвостов, то я тут и думать не хочу, что и как для этого применили, чтобы лишить лошадей хвоста. Здесь меня это не коснется, я лохматый, с хвостом, целый и невредимый. Лери, какая-то подавленная после той поездки, печально говорила мне во время очередной чистки: — Интересно еще вот что, Соломон… Конный спорт, выездки, выставки, все это причиняет участникам мероприятий массу неудобств и неприятностей, то есть лошадям. Но в то же время все перечисленное сохраняет жизнь современной лошади. Именно благодаря спорту сохранился вид эквус кабаллюс. Такой вот парадокс, кони существуют благодаря конному спорту, на самом деле это очень грустно, посуди сам, просто так лошади не позволят жить, она что-то там должна… И рвутся жилы и легкие на бегах и скачках, ломаются ноги на конкурах, сворачиваются шеи на поло и тройках, потрошатся и вываливаются кишки на корридах, коровьи и конские… И так повсюду, где культивируется и спонсируется тот или иной вид конного спорта. А уж на то, чтобы лошади просто жили и паслись на лугах… на это идиотов платить денег нет, еще чего… Тех же мустангов и брамби безжалостно отстреливают, стоит им только покоситься на пшеничное поле хоть одним глазом, сразу вой поднимают: хлеб жрет, вредитель! Расстрелять!!! Ладно, камаргу хоть не трогают, но и то потому, что они на болотах живут. И даже тут их не оставляют в покое, каждую весну идет отлов молодняка, и после грубой и спешной заездки табунок молодых белогривых лошадок гонят на ближайшую конскую ярмарку, а оттуда по испаниям развозят, для коррид. По-настоящему свободно живут только лошади Пржевальского, потому что они абсолютные дикари. То, что они не приручаются, говорит только об одном, а именно: даже их пытались заездить! А вот не вышло… Абсолютный дикарь — это такой зверь, с самого начала эволюции не тронутый человеком. Примеров тому несколько… Африканская зебра, ни разу не прирученная, до сих пор ему не поддается. Карибу и северный олень, вроде как один вид, но первый остался диким, а второй давно одомашнен. То же самое со слонами: африканский спокойно бродит по просторам Африки, а индийский лбом ворочает бревна и тоскует на цепи во время безделья. Вот так-то, Соломон, дружок ты мой мохноногий. На этом Лери закончила, собрала инструменты, завела меня в денник, заперла и ушла. А я занялся еще одной игрушкой — это бочонок, пластиковый, со множеством дырочек по всему корпусу. Если его покатить в определенном направлении и придержать с определенными паузами, то из дырочек посыпятся вкусные соленые сухарики, такая вот игрушка. Я пару раз видел, как Лери его раскручивала на две половинки, засыпала в одну половинку сухарики, потом складывала и скручивала бочонок в одно целое, встряхивала и отдавала мне. И я с удовольствием принимался за разрешение задачки, вытряхнуть из недр бочонка побольше сухариков, толкаю его мордой, он катится и шуршит, еще раз толкаю, ловлю, придерживаю, о-оп-па, а вот и сухарик! Съедаю его и дальше играю… У остальных лошадей тоже такие игрушки, они разной формы: у Солдата такой же бочонок как у меня, у Мери шар, а у Яна Малкольма цилиндр. И у всех разные способы добывания сухариков. Мери, например, ногой катает и придерживает, а Ян свою игрушку в угол закатывает и начинает её по стене гонять, пока все сухарики не вытряхнет. Солдат играет по-разному, иногда он просто повторяет за кем-нибудь. Поверьте, все это здорово помогает от скуки! Нам не нужно приобретать дурные привычки и прочие конюшенные пороки. А если надоест играть или спать, то можно просто выйти в леваду и погулять на воле. Лери нестандартно держит лошадей. И это здорово, нам всем повезло.

*** *** ***

Остальная часть зимы… пропущу-ка я это время, ведь больше никаких значимых событий не происходило, гораздо интересней рассказать про Мери, тем более, что она скоро станет матерью. В этом апреле мне исполнилось четыре года, я уже полностью сформировался, стал просто огромен, как и все шайры, славные представители боевой породы. Это я от Лери слышал: шайров в средние века разводили для рыцарей, поэтому у них такая странная, нестандартная фигура для тяжеловозов, дело-то, оказывается, в том, что нас селекционировали под седло, как верховых коней, этим объясняется квадратный корпус и длинные ноги, тогда как у тягачей наоборот, длинное туловище и короткие ноги — форма под упряжь. Средневековые шайры должны были быть сильными и быстрыми, потому что носили на себе кирасиров-мечников и латников, да и сами кони наряжались в броню, их еще называют сейчас четвероногими танками. — Но толку от них… Соломон, знаешь, меня смущает разделительный барьер между турнирщиками, да еще и с обязательным загибом в стороны от трибун… Это для чего? Чтобы разогнавшийся рыцарь на трибуны не наехал? Тогда, получается, барьер тоже для того? И как же, спрашивается, они ездили? Они конем управлять умели? Сплошные вопросы, Соломон, одни вопросы… Мы с Лери в манеже, кроме нас тут еще два человека, они нас фотографируют. На одной стене повешено большое полотно, какой-то светопоглотитель, здесь же полукругом стоят разные лампы на длинных тонких ногах и какие-то штуковины, похожие на зонтики. На полу змеятся бесконечные провода, еще тут турбины-вентиляторы, нагоняют ветер, который должен красиво развевать мою гриву. Я с подсказки Лери принимаю какую-либо позу, а люди начинают щелкать своими фотоаппаратами. Особенно их восхищают мои песады и пиаффе. Фотографируют меня для журнала. Чтобы я не боялся и не отвлекался, Лери меня и забалтывает, рассказывает о чем-нибудь, чтобы я её голос слышал и ей внимал. Наконец закончили, уехали. Оказавшись у себя в деннике, я сперва перекусил, а потом вышел в паддок, пощипать молодую травку. Весна пришла как-то внезапно, за ночь. Еще вчера стояли трескучие морозы, но ночью задул фён — горный ветер Альп. Солнечно-горячий, он потоками струился вниз по склонам гор, и тому, кто попал под действие фёна, мало не покажется, ощущение такое, словно сквозь тебя духовку пронесли. И поэтому начинается быстрое таяние снега и наутро там, где высились сугробы, виднеются проплешины мокрой земли. И ручьи, ручьи, повсюду ручьи, текут-звенят бесконечные ручьи. Вот так за одну ночь приходит весна. Но фён непостоянен, всего пару недель балует всех теплой погодой, а потом — бац! — и привет, резкие заморозки, и это очень плохо для растений, особенно для деревьев, они же, доверчивые такие, поверили теплой погоде, распустили почки, а тут такая подлянка, ни с того ни с сего бьют внезапные морозы… Меня, честно говоря, мало волновали выкрутасы погоды, меня куда больше интересовала Мери. В последнее время её раздуло до состояния шарика, эдакая винная бочка на четырех ножках, по краям пуза страшновато вздулись вены, а сама кобыла уже еле передвигалась. И вот сегодня, похоже, все-таки пришло время. Мери весь день не знала покоя, ляжет, полежит с полчасика, потом с кряхтением встанет и начинает кружит по деннику. Почему по деннику? Потому что в преддверии родов хозяйка заперла Мери, во избежание, так сказать. И вот я стою, смотрю в темноту и слушаю, как в соседнем деннике мечется Мери. Мечется, ходит по кругу, ляжет, встанет, снова ходит по кругу… Наконец легла, долго лежит, пыхтит. Застонала. Не выдерживаю, выхожу из денника в паддок, оттуда в общую леваду, нахожу вход в паддок Мери, захожу к ней, но денник заперт, и мне остается смотреть поверх двери на лежащую кобылу. Появляются Лери и Дог, в деннике зажигается неяркий мягкий свет, люди что-то делают, принесли горячую воду в ведре, полотенца, инструменты какие-то… Мери тужится, мотает головой, стонет. Лери лежит на полу позади кобылы, тоже пыхтит. Приходит еще один человек, это ветеринар, для него все приготовлено. Он замечает меня и приказывает убрать отсюда жеребца. Лери меня уводит. Возвращаемся, когда все кончилось. Врач уехал, и Дог позвал нас, и я снова заглядываю в денник, смотрю на Мери, а она уже стоит, а вот у ног её кто-то барахтается, кто-то черный, мокрый и длинноногий… Да это же жеребенок! Ой! Какой он тоненький, такой маленький… Черненький малыш отчаянно пытается подняться, раз за разом, попытка за попыткой, поднялся, упал, снова поднялся… И вот стоит, широко растопырив тоненькие дрожащие ножки. Мери нагибается к нему и начинает вылизывать, а жеребенок, вытянув короткую шейку, напряженно смотрит вперед. Он ничего не понимает и смотрит, смотрит-прислушивается, пытается понять, о чем ему инстинкт нашептывает, наконец понимает, поворачивается к маме и лезет к ней под брюхо, к источнику молока. Я в полном восторге, все взрослые лошади почему-то любят маленьких жеребят, и я — не исключение, я тоже счастлив смотреть на это крошечное чудо. А он и правда чудо, Яна Малкольма могли убить еще год назад, и этот малыш мог бы не родиться. Позже, тем же утром, четыре часа спустя их выпустили из денника. Мери вышла в леваду, а к её боку прижимался маленький вороной жеребенок. Лери и Дог стояли, опираясь на ограду, и с улыбкой наблюдали за ними. Мери неспешно трусила по небольшому кругу, малыш не отставал, его шаг был шире, размашистым, он очень старался поспеть за мамой. — Ишь ты, шустрый какой… Как назовете? Черныш? — Да нет, он не воронок, папа у него андалуз, так что… Он переоденется через год или два, какой масти он будет, можно только гадать. Может, серым станет, кто знает. Ох, посмотри, как бежит! Прямо стелется, такой легконогий. — Да, легкий ход, легконогий, говорите? Согласен, красиво идет, прямо волшебный эльф. — Волшебный эльф, хм… Леголас. Вот и имя ему, Леголас, лошадиный эльф. К нам подошел Люпин и с удивлением уставился на жеребенка. Лери и Дог переглянулись, покачали головами и громко хором сказали: — С днем рождения, Люпин! — Ой! Спасибо, мама, Дог, а это кто? — А это Леголас, прошу любить и жаловать, вы родились в один день! Спустя неделю после рождения Леголаса мы стали свидетелями одного чрезвычайного события: с дороги на луг съехал коневоз, дверца распахнулась, и Дог по сходням свел крупную светло-желтую лошадь и завел её в карантинный паддок — небольшой, отдельно отгороженный загон с отдельным входом в такой же карантинный денник в ветеринарном отделении конюшни. Я безотчетно придвинулся поближе к изгороди, жалея, что не могу пройти к ней, потому что я узнал её… Та самая кобыла, которую хотели ожечь, соловая полукровка. Что случилось? Почему она здесь? Вытянув шею до предела, я жадно вглядывался в неё. Прошло четыре месяца с того дня, когда я увидел её в первый раз, она тогда так быстро промчалась мимо меня, что мой глаз воспринял некий желто-белый вихрь, но я же успел её и рассмотреть, пока она по железному деннику кружила. Однако, а что с ней сделали за те четыре месяца? Что? Она стояла, печально понурив голову, грива, когда-то белая, сейчас свалялась и стала грязно-серой, глаза закрыты. И это очень плохо, ведь лошадь, прибывшая на новое место, в первую очередь должна осмотреться, а тут… Неужели она потеряла интерес к жизни? Что такое с ней сделали??? Подошла Лери, Дог беспомощно и как-то умоляюще посмотрел на неё: — Что случилось, откуда она? — С фермы Штольцев. — Штольц? Это тот чокнутый? Который все по-старинке… И что он с кобылой сделал? Тоже что-то по-старинке?.. — В том-то и дело, что не по старинке, а очень даже по-современному сбежал от неуплаты налогов. — Сбежал? Ну и ладно, а с лошадью что? — Он сбежал месяц назад, бросив лошадей в запертой конюшне, понимаешь, Дог? Сначала у него разбежались работники, те, которым успел заплатить, а вот те, кому не успел, устроили хозяину темную и пообещали добавить, если он, гад, не одумается… Ну вот он и сбежал, побросав все свое хозяйство, а самое паршивое, это то, что и среди остальных не оказалось порядочных людей, они все ушли, оставив животных, в том числе и лошадей. В запертой конюшне, а я, к сожалению, видела эту конюшню, это бункер, а не конюшня! Вся железная, блин… Эта кобыла в течении трех недель наблюдала, как умирают её товарищи, соседи по конюшне. Умирают от голода в страшных мучениях, она сама собиралась отправиться вслед за ними, но, к счастью, в налоговой инспекции служат ответственные работники, и один из них, следуя уставу, поехал на то дальнее ранчо, чтобы потрясти Штольца на предмет неуплаты. Но приехав на место, налоговик обнаружил, что хозяина и след простыл, а в сараях и конюшнях лежат дохлые животные. Разумеется, он вызвал спасателей, которые, в свою очередь, обнаружили выживших, а выжили: одна кобыла, шесть свиней и один пони. Пони пришлось усыпить, свиньи пока в питомнике, но мне они не интересны, а вот кобыла… она мне немного знакома, мы с ней встретились ненадолго, и когда я её увидела там, в питомнике… В общем, я решила забрать её оттуда. Кстати, полиция конфисковала документы, и по ним мне стало известно, что кобыла полукровка, её мама арденнской породы, а папа шайр. Возраст четыре года, место рождения Брасхат, Бельгия. Зовут… Нет, я ей новое имя дам, в новой жизни — новое имя. — Она поправится? — Должна. Но это зависит от неё самой, я ж не знаю, что надо пережить, стоя в железной коробочке и смотря сквозь прутья, как умирают от голода твои друзья. Лично я бы рехнулась… А она… она слишком близко прошла от Радуги. Буквально в шаге. — Назовите её Мирабель. — Спасенная чудом? Хорошее имя, Дог, пусть будет Мирабель. В течении нескольких следующих дней я с трепетом наблюдал, как Лери пытается привести в чувство соловую кобылку, она её тормошила, гладила, звала. Но Мирабель не отзывалась, она ни на что не реагировала, стояла на одном месте и безучастно смотрела в никуда пустыми, ничего не видящими глазами. Видя все это, я просто на стенку был готов залезть от отчаяния, так переживал. И сам пытался помочь, звал её ржанием, стучал ногой, пытаясь привлечь её внимание, но все было бесполезно, она не слышала, не понимала. Соловая кобыла собиралась уйти на Радугу… Положение, как ни странно, спас кроха-Леголас. Неизвестно, что заставило крошечного, трехнедельного малыша отойти от матери, но факт есть факт, Леголасик отошел от мамы, пролез под изгородью, пробрался в карантинку и сунулся своим нежным храпиком в морду понурой кобылы. Мы с Мери замерли в своей леваде и, затаив дыхание, напряженно ждали, что будет дальше? Сначала дрогнуло безжизненно висящее ухо — соловая услышала тоненькое жеребячье ржание — потом медленно открылись глаза. А потом… Мирабель подняла голову и осмотрелась.

*** *** ***

— Мама, помоги мне с рефератом, я запутался… — А что такое? Что там тебе на лето задали? — А, про Саргассово море, вот что я написал: «Странная атмосфера Саргассов весьма отрицательно влияет на психику лошадей, они шалеют и сходят с ума, рвут привязи и бросаются за борт»… Ничего смешного я не написал, мама, почему ты смеешься? — Где ты откопал эту чушь? — В интернете, загадки и тайны Саргассова моря. А почему чушь, это что, неправда? — Неправда, Люпин, от первой до последней буквы. Просто правда на самом деле настолько страшная, что её предпочли замазать вот такой чепухой… Эту чепуху оставь для школы, сгодится, а правда… Сейчас, погоди, освобожусь… С этими словами Лери сняла с меня кордео и отвела меня в денник, Люпин пришел за нами следом. Мать, подумав, решила, что, в принципе, неважно, где лекции рассказывать, и села здесь же, возле денника, на тюк прессованного сена, сын пристроился рядом и приготовился слушать. Я тоже прислушался. — Саргассово море здесь ни при чем… Просто район от Индийского океана до Атлантического славится своей капризностью, неустойчивостью и переменчивой погодой, и порой это приносило большие убытки судоводству и судовладельцам, особенно во времена парусников, тогда о паровых машинах еще не слышали… Так вот, попал корабль в глубокий штиль, неделю, две дрейфует, судовая команда вкупе с капитаном всем богам перемолились, все обряды-ритуалы провели, ничего не помогает. Штиль как был, так и продолжается, счет уже на месяцы пошел. И скажи, сынок, что у них в первую очередь кончается? — Питьевая вода? — Абсолютно верно! Питьевая вода кончается очень быстро, и кончается она для лошадей. В преддверии опасности человек прежде всего должен позаботиться о себе и о своей семье. В данном случае, капитан принимает на себя заботу о матросах и отдает распоряжение убрать лишние рты, лошадей выводят из трюмов на палубу и спихивают в океан. — Э-э-э… мама, они их топили в океане? — Да. — Но зачем? Неужели нельзя их, ну… пристрелить, или дождаться, пока они сами не помрут? — Ой, ну… Лошади, конечно, быстро умирают, но ждать, когда она окончательно копыта отбросит, на это мало у кого терпения хватит… Поэтому их, пока живые и сами ноги таскают, выводили наверх, это намного легче, чем тащить пятисоткилограммовый труп. С «пристрелить» то же самое, легче заставить живую лошадь прыгнуть в море, чем переваливать тот же труп через борт. — А почему же про это не напишут правильно, зачем такую ерунду писать? — Потому что это слишком грязная правда, а по-другому объяснить, откуда в океане взялась «Лошадиная широта», никто не сумел. Вот и придумали сказочку про Саргассов феномен. — Лошадиная широта? — Да, так называется путь из Индии в Атлантику, та самая широта, в которой находится Саргассово море. Путь — отмеченный смертью нескольких тысяч лошадей и названный в их память. — Вот это да, уважение на фоне… на фоне чего? Мама… — Не знаю, думаю, просто уважение. На самом деле лошадей убивали по причине жизненных обстоятельств, над ними никто не издевался. Просто пришлось… — А те солдаты, которые лошадьми прикрывались как щитами, им тоже пришлось? — Какие солдаты? — Обыкновенные… Я фотографию видел, там солдат лежит на земле и прикрывается лошадью, она тоже лежит, брюхом к пулям… — Сынок, что это у тебя за настроение такое, ты чего бунтуешь? — А как ты думаешь, мама! Я видел Мирабель, я видел Соломона, Яна, Мери, почему с ними так плохо обращались, почему с лошадьми вообще так обращаются? У Мери нос разрублен был, думаешь, я забыл? Нет, мама, я помню… — Ох ты, горюшко мое, иди сюда… Я с тревогой смотрел, как Лери обнимает и прижимает к себе сына, мальчишка уткнулся маме в плечо и тихо завыл. — Да ладно тебе, сынок, ну что ты… Послушай, время насилия вообще-то проходит, сейчас всё больше людей задумываются над тем, чтобы воспитывать лошадей без боли и принуждения. Ты же не думаешь, что я одна такая уникальная, нет, Люпин, таких, как я, много, и эти люди довольно известны. Это: Кензи Дисли, Силк Валентин, Пат Парелли, Жан Марк Эмбер, Лена Павлович и многие, многие другие. Я не одна, Люпин, нас много таких, кто задался целью завоевать лошадиную душу. — При чем тут лошадиная душа? — Как при чем? А почему, по-твоему, Соломон меня слушается? Вот именно поэтому — мы подружились, заглянули друг другу в душу. Каждый из нас спросил другого, а нужен ли я? И мы же ответили друг другу, да, мы нужны, он нужен мне, я — ему. — Ясно. А кто эти люди? — Я про некоторых расскажу, Кензи Дисли практикует езду в стиле «либерти», то есть разъезжает на голых лошадях. Разумеется, прежде чем оседлать свободного скакуна, она с ним сначала налаживает отношения, как я. Парелли… американец, известный шоумен, его школы-практикумы открыты по всему миру, лошадей полностью не раздевает, но это и не нужно большинству его клиентов, его лошади становятся если не равноправными партнерами с человеком, то приятелями запросто, людям главное что? Чтобы кони слушались, вот Парелли так и делает — гасит лошадей, так чтобы они стали безопасными для людей и те могли спокойно покататься на смирной лошадке, не опасаясь за свою жизнь. Силк Валентин, ну, она, пожалуй, покруче всех будет, разъезжает по Европе в своей инвалидной колясочке и показывает своих вороных красавцев-фризов, которых воспитывает в духе От Эколь. Про остальных я не очень хорошо знаю. — Я понял, мама, еще один вопрос, можно? — Давай… — Почему у нас нету герба От Эколь? — А зачем он мне? И при чем тут он? — Но как же, мама, ты же их воспитываешь в духе От Эколь! — Это для того, чтобы наши лошади были хоть чем-то заняты. Поверь, безделье так же опасно, как и перегрузка, это во-первых, а во-вторых, я не мастер Высокой школы, я просто человек, который просто любит лошадей. А из этого исходит третье, лошади у нас живут не просто так, они работают. Надеюсь, ты понимаешь, что это просто отмазка для чиновников, не дай бог, заглянет кто, да и придерется, а что это у нас за безобразие такое, где лицензия на свободный выпас??? — Я не понял, мама, это если они не будут работать, их могут забрать? — Формально не могут, лошади — мои по закону, я их купила, исправно плачу налоги за содержание и все такое, но зато как вываляют в грязи, вовек не отмоешься, за то, что держу их из милости, вот этого большинство людей не поймут. Еще чего, чтобы скотина зря небо коптила… — Понятно, а все-таки жаль, что у нас герба нет. Мама, а почему на нем написано: «Лошадь всегда права». — А это так и есть, лошадь действительно всегда права. Понимаешь, смысл герба кроется в том, что полностью перевод с французкого звучит так: «Если лошадь что-то делает плохо, значит, её плохо научили, если она что-то делает не так, значит, её этому не научили. Лошадь всегда права». — Лошадь всегда права, так просто… — Да, сынок, в самом деле, все так просто. Пошли в дом, что ты хочешь на обед? — Морковное пюре, можно? — Сделаем. Мать и сын покинули конюшню, я проводил их взглядом и вышел в леваду, к маленькому табунку из пяти лошадей. Мирабель тоже была с нами, она полностью поправилась, округлилась, похорошела, стала просто сногсшибательно красивой девочкой — золотисто-желтая шкура, белоснежные грива и хвост, она могла быть похожей на арденна, но её ноги подвели, вместо черного цвета, как положено для буланых арденнов, ноги Мирабель были белыми, на всех четырех ногах были аккуратные белые носочки, а также на голове у неё была симпатичная узенькая проточина, в виде длинной сосульки с капелькой-звездочкой на носу. Мирабель оказалась веселой и жизнерадостной, она охотно пошла на контакт, сразу же, как только разобралась в ситуации и поняла, что здесь к чему. Мы же очень умные и прекрасно понимаем происходящее вокруг нас. Пожалуй, на этом я закончу свою историю, ведь самое главное я сказал. Начало моей жизни было не очень-то радостное, но те времена уже давно прошли, и сейчас у меня все хорошо. Все хорошо и у Яна Малкольма, у Солдата и Мери с Леголасом, и у красавицы Мирабель. Все у нас хорошо. И так будет впредь, так сказала Лери, а её слово твердо и незыблемо, как Австрийские Альпы, которые окружает самый прекрасный город в мире — Зальцбург. Я не оговорился, честно, обычно горы окружают города, а Зальцбург наоборот, окружает горы…