Так вышло

Я часто думаю, на что это похоже. Привычка подбирать если не метафоры, то аналогии хоть и не столь заметна в последнее время, но ещё пару смен моей личины точно переживёт. Из нас четверых, или, точнее, уже пятерых – Шурф до Рыбника, Рыбник, Шурф до Макса, Шурф во время Макса и Шурф после исчезновения-и-возвращения Макса, он же по совместительству Великий Магистр – так вот из нас пятерых привычкой дорожить складно подобранными словами не обладал, по-моему, разве что Рыбник, да ещё самый первый Шурф. У него вместо этого был лис. Так вот. За свою жизнь в Ехо мне доводилось видеть в том числе и матерей с маленькими детьми. Ребёнок может отбегать от матери, заниматься своими, отдельными и несомненно важными делами, но в какой-то момент ему становится необходимо уткнуться в материнское лоохи и постоять так несколько минут. Дети подпитываются от матерей примерно так же, как наш мир подпитывается от собственного сердца, разница в том, насколько долговременна потребность. Так вот нам с Максом с некоторых пор нужно видеть друг друга хотя бы полчаса в день. Это забавная разновидность неизбежности – в юности я бы взбунтовался просто из-за факта, позже, должно быть, не поверил бы, что так бывает, однако факты налицо – раз в день я непременно обнаруживаю себя сидящим на крыше или в гостиной Мохнатого дома, или принимающим Макса в собственном кабинете, который, впрочем, всё ещё не кажется моим, или прогуливающимся по другому миру – обстановка может меняться, компания – нет. Очень забавно, когда единственной постоянной величиной в твоей нынешней жизни является присутствие в ней человека, который может лечь поспать и пропасть на год. Или уснуть на Тёмной стороне. Или пойти подраться с ветрами Йохлимы, потому что ему покажется, что твой секретарь заслуживает лучшей участи. Иногда мне интересно, насколько сам Макс отдаёт себе отчёт в происходящем. На трезвое, простое понимание у него наверняка навален ворох идиотских отговорок, вроде «Шурф слишком много работает, мне это не нравится», «как же не поболтать со старым другом» или какое-нибудь «ну как я могу быть не рад старине Шурфу». Не то чтобы я настаивал, чтоб он не радовался, но хорошо бы понимать, что «радоваться» и «не представлять день без» – разные вещи. Я бы сказал, близость такого рода бывает у некоторых супругов, достаточно удачливых, чтобы не надоесть друг другу за годы совместной жизни, а лишь открыть новый способ её проживания – но нас с Максом при всём желании нельзя назвать любящими супругами. – О чём ты думаешь, мой грустный сонный друг? – спрашивает он в один из вечеров в такое время, когда, действительно, быть сонным – подобающе и логично; сэр Джуффин давно удалился домой, Базилио уснула в кресле и даже кошки угомонились и уснули тоже. – Поведай мне свои трудные мысли, и я налью тебе ещё камры. Правда, здорово? – Не самая заманчивая сделка, – говорю я с самым надменным лицом, которое могу изобразить, и наливаю себе камры сам. Делаю глоток. Из открытого окна пахнет цветами и речной водой. – Тебе не кажется странной частота наших с тобой встреч? – спрашиваю я, опустошив кружку примерно до половины; Макс собирается подавиться, но передумывает и смотрит на меня, не потрудившись даже стереть с лица улыбку. Так и сидит – с кривым ртом и серьёзными глазами. – Это же после снов, дружище, – говорит он каким-то скомканным, не свойственным ему голосом. – Ещё в моём мире. Я думал, ты-то знаешь. «Такие вещи боятся слов даже больше, чем пристальных взглядов», вспоминаю я вдруг слова сэра Джуффина, пересказанные когда-то Максом, совсем другим Максом, и смотрю на него пристально-пристально. Так уж и быть, пренебрегу пока словами.