Aphids

Дзюри стягивает маску, надеясь ощутить свежий воздух разгоряченным лицом. Это почти не приносит облегчения; ее тяжелые волосы окутывают голову и спускаются по спине, точно одеяло, удерживая тепло. Помимо воли она бросает взгляд туда, где ее лучшая подруга снимает собственную маску. Лишь нежно-розовый румянец на щеках говорит о том, что она не меньше страдает от адской летней жары, да еще несколько прядей возле лица, мокрых от пота. Такая изящная, такая женственная. Скромный пурпурный розовый бутон. Дзюри в сравнении с ней чувствует себя цветком чайной розы, разросшимся и неуклюжим. — Отличная работа, — говорит она, и ее голос кажется еще более резким — она завидует женственности Сиори. — А теперь — все в душ. Она задерживается, чтобы прибраться и навести порядок, чтобы дать другим девочкам из фехтовального клуба возможность побыть в душе без нее — и возможность пожаловаться друг другу, как загоняла их вице-капитан клуба и насколько же лучше, когда с ними занимается милый, снисходительный Рука. Она говорит себе, что это признак хорошего лидера — позволять им это время. Она никогда не идет в душ, пока не уверена, что все остальные уже ушли. И кроме того... что они подумали бы, если бы узнали про нее? Конечно, она не станет смотреть, и даже не хочет смотреть, она бы просто уставилась в пол, опасаясь осквернить кого-нибудь из девочек случайным взглядом на обнаженную плоть. Нет, пусть лучше душ останется ее личным ритуалом. Она все равно не смогла бы присоединиться к их легкому, смешливому приятельству. Она не умеет. Она снова поднимает взгляд — не хочет этого делать и не может не смотреть. Волосы на затылке Сиори влажные от пота, вьются очаровательными кудряшками. Наконец, Дзюри собирает свои вещи и направляется к душевым. Она включает едва теплую воду и стоит под тугими струями, позволяя им смыть пот с волос и тела. — Ой... это ты. Ты еще здесь, — тихий, застенчивый голос. Сиори. О господи, что ужасного она сделала, чтобы заслужить такое — Сиори в одном полотенце, глядящая прямо на ее обнаженное тело. Дзюри инстинктивно отворачивается, прикрывает грудь скрещенными руками. — Извини. Я сейчас заканчиваю. — Да ну, что за глупости. Все остальные девочки моются вместе. Мне всегда было интересно, почему ты к ним не присоединяешься. Должно быть, это чувство вины заставляет Дзюри воображать легкий оттенок вопроса в конце фразы. — Мне не хочется навязываться. За ее спиной раздается шорох. Дзюри смотрит на кафельные плитки стены, белые, покрытые каплями; струи воды бьют по ее плечам. — Да, наверное, ты права. Тебе лучше знать. Но они могут подумать, что ты задаешься, что считаешь себя лучше них. — Рядом с ней поскрипывает открывающийся кран, и к струям воды добавляются новые. — Конечно, ты и в самом деле лучше. — Я совсем не... — Дзюри оборачивается, пытаясь возражать, и слова замирают у нее на губах: она смотрит на Сиори, и та смотрит в ответ — огромные фиалковые глаза на заостренном личике, приоткрытые губы, розовые щеки. Дзюри прикипает взглядом к ее лицу и не смотрит вниз, не смотрит — на нежную белую кожу и розовые соски, на ручейки воды, стекающие по ее маленькой груди, и откуда Дзюри знать — она ведь не смотрит — как вообще выглядит тело Сиори? У нее пересыхает в горле, и сердце колотится так, что становится больно. — Ты всегда так совершенна, — говорит Сиори, и ее милый голос звучит странно напряженно. — Даже сейчас, когда тебе нечего скрывать. Губы Сиори приоткрываются под ее губами, руки Сиори обвивают ее шею, ее собственные руки ложатся на спину Сиори, прижимая ее ближе, ее груди касаются грудей Сиори, и она не знает, как это произошло, она знает, что должна остановиться, это неправильно, это ужасно, вся ее тайная развращенность оскверняет чистоту Сиори, она должна остановиться — но она прижимает Сиори спиной к выложенной плиткой стене, и губы Сиори такие жадные, их языки сплетаются, в ее поцелуях — чудо. Дзюри чуть отстраняется и пытается сказать всё, что должна сказать, — что она любит Сиори, что Сиори такая хорошая, и милая, и нежная, и очаровательная — но может выговорить только «Ты уверена? Уверена?», снова и снова. Сиори только вздыхает — легчайшее колебание воздуха — и опять притягивает ее к себе, продолжая поцелуи. Дзюри глотает воду, стекающую по белой шее Сиори, позволяет своей руке скользнуть ниже. — Ты уверена? — спрашивает она снова. Сиори не отвечает, но запрокидывает голову, ударяясь затылком о стену — это должно быть больно, — когда Дзюри обхватывает ее сосок нетерпеливыми губами, и в ее вскрике совсем не слышно боли. Вода затекает Дзюри в глаза, едва ли не ослепляя, и она... она осмеливается, господи боже, она осмеливается — опуститься на колени перед Сиори и погрузиться языком вглубь, пробуя ее на вкус, хотя единственный вкус, который она чувствует, — всё та же вода. Она пускает в ход пальцы, сперва осторожно, а затем всё смелее, потирая крошечный узелок Сиори — так, как ей нравиться касаться себя самой, и Сиори хватает ртом воздух и стонет, когда пальцы Дзюри сгибаются внутри нее, отталкивается от стены, подаваясь бедрами навстречу прикосновениям Дзюри, пока наконец не затихает с долгим прерывистым стоном. Пульс в ее клиторе бьется под пальцами Дзюри, точно крылья бабочки. Дзюри стоит на коленях под льющимися сверху струями и смотрит в ошеломленные фиалковые глаза. Грудь Сиори тяжело вздымается, она выворачивается из объятий и пятится прочь, пока не дотягивается до полотенца, поспешно прикрываясь им. — Сиори, подожди, — голос Дзюри звучит хрипло от желания и страха. — Отойди. Не разговаривай со мной. Сиори неуклюже одевается — чересчур быстро, горячие слезы стекают по ее щекам; она пропускает пуговицу, так что ее блузка топорщится, криво завязывает шейный платок. Она выглядит так, будто на нее напал насильник. Дзюри видит всё это, хотя продолжает тупо смотреть в пол, — как будто ее периферийное зрение вдруг обрело волшебные свойства. Она медленно поднимается на ноги и опирается о стену, не в силах пошевелиться; столько слов в ее мыслях и сердце — и все их ей запрещено сказать. Тяжелая пульсация внизу живота кажется обвинением. Когда Сиори уходит, дрожащими руками собрав вещи, Дзюри выкручивает кран, подставляясь под горячие струи — слишком горячие, обжигающие кожу, но она стоит так, пока не начинает кружиться голова от жара и обезвоживания. Она иссушена, точно прах ее рухнувшего чуда. Оказывается, что Сиори в смятении забрала единственное сухое полотенце. Дзюри подбирает полотенце, валяющееся на полу, и пытается не думать о том, как им вытиралась плачущая Сиори. Когда она натягивает одежду, ее кожа всё еще влажная, и форменная юбка прилипает к ногам. Ей нужно поговорить с Сиори. Извиниться, как-то исправить это, сделать что угодно. Проходя по территории академии к общежитию, где они делят комнату, она пытается представить, что обнаружит там. Возможно, Сиори — как всегда чувствительная — притворится спящей? И стоит ли тогда ее «разбудить», или отложить это до утра? Или, может быть, Сиори вообще там не будет? По дороге она проходит мимо девушки — девушки с зелеными, точно листья, глазами за толстыми стеклами очков. Она в том же классе, что и Дзюри с Сиори... нет, не так. Она учится на год младше. С чего вдруг Дзюри показалось, что они были в одном классе в прошлом году? Глупая, ничем не примечательная девушка, бесполезная и в учебе, и в спорте. Совсем не такая, как Сиори, которая всегда в центре событий и всегда старается изо всех сил, так прилежно, что у Дзюри сжимается сердце от ее смелости. Девушка шагает ей навстречу, протягивая темный бутон розы. — Арисугава-сан? Это для вас. Дзюри усилием воли заставляет себя спокойно взять цветок. Она не должна вести себя странно, в конце концов, знаки внимания от других девушек — ничего необычного для нее. — Ты ждала меня? Не стоит гулять в одиночку так поздно, — она старается говорить ровным, лишь слегка обеспокоенным голосом. Девушка улыбается — безмятежный изгиб губ. — Это подарок от моего брата. Он решил, что вам это понравится. Но будьте осторожны. Лепестки легко повредить, и стоит их помять — уже ничего не исправить. Дзюри непонимающе смотрит на нее и устремляется к общежитию. Она чувствует взгляд девушки всю дорогу до своей комнаты. *** — Не хочешь выпить чаю? Чайник только что вскипел. Дзюри застывает в дверях, ошеломленная. Сиори держит чайное ситечко, ее блузка аккуратно застегнута, шейный платок идеально завязан, короткие волосы блестят, тщательно расчесанные. — Да, — выдавливает Дзюри. — Спасибо. — Тогда садись. Я сейчас принесу. Дзюри смотрит на собственные руки — лишь бы не смотреть на Сиори. Та двигается быстро, аккуратно, ставит перед ней чашку с чаем. Дзюри делает глоток — не зная, что еще делать. Все несказанные слова по-прежнему дрожат на ее губах. — Дзюри? Она вскидывает глаза. Сиори держит чашку перед лицом, закрывая рот, и смотрит вниз. — Спасибо за то, что ты моя подруга. И извини, что я всегда доставляю тебе столько хлопот. — Никаких хлопот, — быстро возражает Дзюри. — Сиори... — Тебе, должно быть, скучно — все эти глупые девчонки с их глупыми влюбленностями в тебя. — Сиори наконец поднимает ресницы. — Но я же не такая, правда? Я твоя подруга. Ко мне ты и правда хорошо относишься. — Ну конечно! — На мгновение Дзюри кажется, что она может сказать вместо этого «люблю», глядя в эти застенчивые, влекущие глаза. Сиори опускает чашку — и ресницы. Это больно: как будто ее взгляд был чем-то осязаемым, точно клинок, который вытащили из Дзюри, оставив ее истекать кровью. — Кто дал тебе эту розу? Дзюри бездумно переводит взгляд на цветок в своей руке, на смятые лепестки. Она ухитрилась забыть о нем, несмотря на то, что один из шипов глубоко вдавливается в ее ладонь. Она думала, что лепестки красные, но они оказываются пурпурными. Их запах — сладкий, едва ощутимый. — Так, одна девушка. Сиори встает, скрежетнув ножками стула по полу. — Надеюсь, ты меня извинишь. Я так ужасно устала. — Бледная улыбка. — Наверное, я перетрудилась на тренировке. Мы все так стараемся, чтобы произвести на тебя впечатление. Дзюри допивает чай и моет чашки, расставляя всё по местам, прежде чем переодеться — в ванной, торопливо, не желая видеть собственное обнаженное тело, — и забраться в постель. Она слышит дыхание Сиори, глубокое и ровное, и лежит неподвижно. Судя по звукам, она спит. Может быть, нет. Может быть, она притворяется. Но по дыханию — непохоже. — Прости, что навязываю тебе свои чувства, — шепчет Дзюри в темноте. Ответа нет. Должно быть, Сиори и правда спит. Дзюри по-прежнему неприятно влажная и скользкая, и бесконечная пустота внутри отдается тупой тянущей болью, пульсирует глубоко в ней, точно сердце, отдается в напряженной плоти. Никакого удовольствия, просто необходимость. Ей так невыносимо хочется прикосновений — так, как она касалась Сиори, и та дрожала и выгибалась под ее руками. Ладонь Дзюри скользит вниз, кончик пальца неуверенно касается того места, где напряжение сильнее всего, — и кровать рядом скрипит, когда Сиори переворачивается на другой бок. Ее накрывает волна стыда. Если Сиори не спит, если услышит, как она лихорадочно натирает себе между ног в одной комнате с ней... Отвратительно. Как животное. Должно быть, она снова подобрала розу, сама того не заметив. Дзюри сминает ее в пальцах, тут же спохватывается и поспешно пытается расправить лепестки, но они опадают на подушку. Когда она просыпается утром, увядающие лепестки липнут к ее лицу. Дзюри стряхивает их прочь. Сиори уже приготовила завтрак, и болтает об учебе за едой. Дзюри погружена в тоскливое молчание. *** Дни возобновляют свой ход. Занятия, фехтование, подработка моделью на выходных. Предложения съемок в эти дни так и сыплются на нее. Агент Дзюри утверждает, что ее глаза изменились. В них появилось нечто, чего не было там прежде, некая взрослость, глубина. Всё, что для этого потребовалось — подержать в руках чудо и увидеть, как оно рассыпается на части. Она больше не пытается заговорить об этом с Сиори. Лучше притвориться, что этого никогда не было. Лучше не вынуждать Сиори ненавидеть ее, особенно когда Сиори ведет себя так мило. Лучше извиниться перед ней без слов, проявляя внимание, заботясь о ней. Другие девочки быстро усваивают, что нужно хорошо вести себя с Сиори, иначе им не избежать гнева Дзюри. Точно тигрица, смеются они, и говорят Сиори, что ей повезло — у нее есть принц, который ее защищает. Они довольно неплохо к ней относятся, но ни одна из них не хочет проводить время с Сиори. — Тебе не бывает одиноко, когда я занята на выходных? — спрашивает ее Дзюри, держа в руке конверт с очередным предложением. — Нет. Конечно, нет. Со мной все в порядке. — Ее узкие плечи напряженно застывают. У Дзюри само собой вырывается вдруг: — Я бы хотела, чтобы у тебя было больше друзей. На долгое мгновение повисает тишина, а потом глаза Сиори наполняются слезами. — Я не это имела в виду! — Дзюри обнимает ее, позабыв о сдержанности, готовая на что угодно, лишь бы вернуть блеск в ее глазах. — Просто... я не могу представить, как хоть кто-то может не любить тебя. Сиори в ее руках — такая тонкая и хрупкая, такая теплая. — Может, они завидуют, потому что ты любишь меня больше. Мокрые от слез губы находят губы Дзюри. Дзюри целует ее и не может остановиться, словно она тонет, а Сиори — единственный источник воздуха. Губы Сиори приоткрыты, и ее язык, мягкий и шершавый одновременно, сплетается с языком Дзюри, ее руки путаются в длинных локонах, и они целуются, пока у Дзюри не начинает кружиться голова. Тогда Сиори отталкивает ее. — Почему ты... нет, нет. Мы же лучшие подруги! Она убегает, опрокинув стул, и запирается в ванной. Дзюри слышит, как она прерывисто вхлипывает, и ей нечего сказать, чтобы утешить ее — никаких слов не остается, когда ее душа рвется на части от плача Сиори. Вместо этого она отправляется в библиотеку. Когда она возвращается, Сиори сидит, склонившись над собственными учебниками. Охрипшим голосом Дзюри произносит: — Я останусь в академии на этих выходных, если ты захочешь. Она не ожидает, что Сиори согласится, пусть даже она представляет в безумных фантазиях, как Сиори умоляет ее остаться, требуя любви. Сиори поднимает голову: — Ты так добра ко мне, Дзюри. Я постараюсь заслужить твою дружбу. Дзюри отменяет все свои контракты. *** Ей так хочется быть с Сиори всё время — но когда они вместе, Дзюри становится раздражительной; само присутствие Сиори действует ей на нервы. Они сидят над учебниками, и Сиори вдруг вздыхает, и Дзюри вспоминает, как она вздыхала обнаженной, между поцелуями. Вспоминает, как припадала губами между ее ног, и вода текла в глаза. Дзюри сводит бедра и чувствует постыдную влагу между ними; она поспешно уходит в ванную, борясь с желанием прикоснуться к себе, в ярости на саму себя за то, что хочет думать о Сиори, когда кончает. Это в каком-то смысле похоже на изнасилование. Она усилием воли загоняет желание вглубь, как можно дальше, чего бы там не хотело ее предательское извращенное тело. Когда она выходит из ванной, Сиори выглядит грустной и испуганной, а больше всего — послушной и желающей услужить, и Дзюри чувствует себя прекрасно. Она проводит всё больше времени с Рукой, под предлогом дел фехтовального клуба, потому что лучше скучать по Сиори, когда они врозь, чем хотеть, чтобы Сиори ушла, когда они вместе. Во время этих встреч она часто замечает ту девушку, с зелеными глазами за стеклами очков. Химэмия: Дзюри вспоминает ее имя. Она пахнет розами и не слишком разговорчива. Она заваривает им чай, всегда вежлива и доброжелательна, и не выказывает никакого возмущения, когда Рука отдает ей распоряжения. — Прошу меня простить. — Она ставит на стол чайник. — Мне нужно ухаживать за моими розами. — Твои розы... — Та, пурпурная, засыхает на дне ящика в комоде, где Дзюри хранит белье. — Не твоего брата? — Мой брат любит розы, — спокойно произносит она. — Недавно они страдали от нашествия жуков. Эти жучки такие маленькие и милые, я не могу заставить себя причинить им вред, поэтому я аккуратно стряхиваю их руками и уношу подальше. Но они всё равно поедают мои розы и уничтожают их. Это невероятно длинная речь для нее, куда дольше, чем Дзюри привыкла слышать. — Сентиментальное дитя, — говорит Рука. — Тебе нужно просто завести божьих коровок, чтобы они съели этих жуков. Они намного красивее, чем всякие противные мелкие паразиты. — Он откидывается назад в кресле, улыбается Дзюри. — Мне нравятся божьи коровки. Красивые и смертоносные. — Они красивые, но голодные, — замечает Химэмия тем же ровным тоном. — Такова их природа. Мне жаль их, — она улыбается. — Увидимся позже. Когда девушка уходит, Дзюри откидывается на спинку кресла. — Одна из твоего гарема? — Она — моя невеста. Дзюри кривит губы, пытаясь угадать шутку. — Жестоко так говорить. Она может принять это всерьез. — Это ты жестока, — Рука проводит рукой по волосам и усмехается ей. — Уверяю тебя, я совершенно серьезен. Мне пришлось немало сражаться, чтобы обручиться с ней. — Он поднимает руку: — Смотри, я ношу ее кольцо. Кольцо ничем не похоже на помолвочное: игрушка, чтобы ставить печать на воске, с символом розы. — Ты в самом деле любишь ее? Его узкие глаза смеются над ней. — Что, если любовь — это лишь способ достичь цели? — Ты ужасен. Она поднимается, собираясь уйти, но ладонь Руки ложится на ее предплечье. — Разве ты не хочешь узнать, что она значит для меня? — Меня не интересуют твои эгоистичные цели. Как насчет ее чувств? — слова срываются с губ Дзюри с тихой силой. — Что, если она любит тебя, и думает о тебе, и хочет тебя, и истекает кровью изнутри, изнемогая от этого недуга? — Ну надо же. — Проклятые его глаза, они снова смеются. — Уверяю тебя, чувства Анфи не стоят того, чтобы о них думать, даже если она в самом деле способна их испытывать. Дзюри отвешивает ему пощечину. Он продолжает смеяться. — Химэмия Анфи очень красива. Она — мой ключ к чуду. — Заткнись! Она уходит, быстрыми шагами направляясь к оранжерее с розами. Она должна рассказать этой девочке про Руку, про то, что он использует ее, что он уничтожит ее чистоту и невинность. Что он разрушит ее, в точности так же, как похоть и развращенность Дзюри превратили Сиори в треснувшую скорлупу прежней себя, и никто не сможет снова собрать осколки вместе. — Дзюри, подожди. — В его голосе еще звучит смех, и она слышит его шаги за спиной. — Отстань от меня! Он хватает ее за руку и притягивает обратно, почти вплотную. — Дзюри, я хочу только того, что будет лучше для тебя. — Его грудь почти касается ее груди, его лицо так близко, что она слышит его дыхание. — О, ну надо же, — замечает негромкий ровный голос. Рука отпускает Дзюри и, обернувшись, они видят Химэмию с закрытым крышкой ведерком в руке; рядом с ней стоит Сиори, сжимая охапку оранжевых роз. — Дзюри пришла поговорить с тобой, Анфи, — легко говорит Рука. — Я показывала Такацуки-сан свои розы. Вы уже дружите? В глазах Сиори светится счастье, которое Дзюри не может понять, не может найти причину: — Она — моя лучшая подруга. Та, про которую я тебе рассказывала. — Тебе и в самом деле повезло иметь такую хорошую подругу. — Я знаю, — короткая, застенчивая улыбка. — Все так говорят. — Это и есть твои драгоценные жуки, Анфи? Лучше пойдем со мной, мы найдем, куда их пристроить. — Рука протягивает руку, и Анфи послушно принимает ее. Все слова, что хотела сказать Дзюри, умирают на ее губах — потому что Сиори тоже протягивает руку ей, с легким румянцем на щеках, и Дзюри скорее остановит биение крови в своем теле, чем откажется от этой руки. — Сегодня вы с Рукой казались очень близки. Щеки Дзюри вспыхивают. — Он просто плейбой. Я терпеть не могу таких мужчин. — Но вы так сдружились. — Сиори вытаскивает розу из своей охапки — бархатистый, распустившийся полностью цветок, сотканный из золота и заката. — Надеюсь, за моей спиной ты не говоришь обо мне ничего плохого? — Ты же не мальчик. — Дзюри отводит розу в сторону. Сиори прикусывает губу, маленькие ровные зубы оставляют крошечные бледные отпечатки в розовой плоти. — Я знаю. — Она наполовину отворачивается. — Рука такой популярный. Красивый, умный, спортивный. Точно как ты. Вы оба... вы оба сияете. Все эти девушки, все эти обыкновенные, скучные, бездарные девушки — они любят вас обоих, и никто из вас не замечает их чувств. Вы даже не читаете записки, которые они оставляют в ваших шкафчиках. — Я не хочу поощрять их глупость. Они не имеют значения. Ни они, ни их чувства. — Слова падают тяжело, отдаются глухим стуком. — Может быть, я ошибаюсь. Может, ты просто поджидаешь, не останется ли какая-нибудь из них с тобой в душе наедине. — Слезы катятся по лицу Сиори. — Сиори, нет. Только ты. — Она протягивает руку, не глядя, берет розу. — Ты — мой единственный грех. Губы Сиори шевелятся, словно она пытается найти, что сказать, пробует слова и предложения, и ее глаза наполнены слезами и страхом... и отвращением. Сиори снова поворачивается к ней. — Ну конечно же. Я думаю, тебе стоит вернуться к твоим съемкам. Я верю в тебя, Дзюри. Ты — из тех девушек, что заставляют чудеса сбываться. — Она протягивает розу, ее щеки и глаза уже сухие, и она улыбается. Как она может улыбаться? — Если любишь кого-то с чистым сердцем и веришь в чудеса, твои чувства поймут. — Но что, если чувства — неправильные, извращенные? — собственный шепот кажется Дзюри таким громким. Сиори опускает голову, волосы свешиваются вперед, скрывая лицо. — Значит, это не чистая любовь, как бы сильно ты ее не хотела. — Я ни за что не захочу причинить тебе боль, Сиори. — Я знаю. — Она едва может расслышать голос Сиори. — Ты ничего не можешь с этим сделать. Пожалуйста... пожалуйста, пойми меня. И, пожалуйста, уходи. Дзюри разворачивается и покидает оранжерею, осторожно держа в пальцах золотую розу. Она клянется себе, что не помнет этот цветок. Перед тем, как она ушла, ей показалось — и она не может избавиться от ощущения — что Сиори смеялась. Или снова плакала. Она не могла различить. Уже подходя к общежитию, она опускает взгляд: стебель и чашелистник розы покрыты крохотными зелеными жучками. *** Она колотит в дверь башни: ей нужно увидеться с председателем лично. Но открывает ей Химэмия. — Вы хотели поговорить с моим братом? — легкая улыбка. — Председатель сейчас со своей невестой. Могу я вам помочь? — Я хочу знать, где моя соседка по комнате! — Такацуки-сан? — улыбка не сходит с ее лица. — Она перевелась в другую школу. — Она не стала бы уезжать, не предупредив меня! — Академия Отори больше ничего не может ей предложить. Я могу дать вам адрес ее новой школы, если хотите. Цутия-сан тоже теперь там. — Он тоже уехал? — Конечно. Они любят друг друга, знаете ли. — Безмятежное выражение лица Химэмии не меняется. — Я слышала, как она призналась в своих чувствах. — Но он говорил, что ты — его невеста! — Я была его невестой. Теперь я обручена с Сайондзи-саном. — Она смотрит на Дзюри и улыбается. — Пожалуйста, позвольте мне приготовить вам чай. Дзюри, спотыкаясь, проходит внутрь, падает в кресло. Комната полна света — слишком много света — который отражается от ее бедер белым блеском. Она одергивает юбку. Ее подташнивает, руки дрожат. Сиори... и Рука. — Как это может быть? Неужели ты ничего не испытываешь никаких чувств, так легко переходя от одного возлюбленного к другому? — Такацуки-сан хотела забыть все свои грехи и начать заново, с невинным сердцем. Разве не было это и вашим желанием — освободиться от пороков, обрести нормальную любовь? — Химэмия подходит ближе. — Или... вы желали совсем иного? — Дзюри вскидывает глаза и видит, что Химэмия приподнимает подол своей юбки — совсем немного, приоткрывая округлые мягкие бедра. — Если вы хотите, чтобы я стала вашей невестой, вам нужно всего лишь принять решение. — Что ты делаешь? Прекрати! — резко говорит Дзюри. Химэмия совсем не выглядит смущенной. — Чего бы вы не хотели, какое бы чудо вы не искали — всё это может стать вашим, — говорит она и рассеянно добавляет: — Теперь, без Цутии, в студенческом совете образовалось свободное место. Мой брат считает, что вы неплохо подходите. — Ты лжешь мне. — Уверяю вас, вы очень хорошо подойдете для этого места. — Про чудеса! Химэмия протягивает руку. На ее ладони лежит то самое белое кольцо, что носил Рука. — Хотите ли вы обрести силу, способную изменить мир, Арисугава-сан? Дзюри прикрывает глаза. Видит Сиори, жадно глотающую воздух, прислонившись к стене в душе, видит ее плачущей, видит страх и отвращение в ее глазах. — Я не хочу изменять мир. Я хочу разбить его. Она открывает глаза, и Химэмия Анфи улыбается ей. — Я с нетерпением жду возможности стать вашей невестой.