Без крыльев

Катя — фея. Самая что ни на есть настоящая фея из детских наивных фантазий. Разве что без глупых крыльев и без яркого платья, подол которого лениво волочится по полу, собирая частицы пыльной лжи, рассыпанной по поверхности всей чёртовой, перепачканной в грязи жизни Пылаевой. На пороге квартиры эта до боли знакомая фея выглядит так нелепо — с выбивающимися из-под шапки крашеными прядями и крепко сжимающая в руках купленные в ближайшем магазине капкейки, будто серый шуршащий пакет может вот-вот упасть на бетонную площадку. У Кати настолько заботливый взгляд, что хочется вылить на всё происходящее хоть немного грязно-серой краски из жизни Ульяны, чтобы окончательно осознать: эта милая девчонка — не галлюцинация, не мираж, призрачной дымкой повисший в ноябрьском воздухе. Эта милая девчонка — фея. Разве что без тонких мембранных крыльев, расправленных за спиной. Капкейки настолько приторные, что даже крошечные куски никаким образом не лезут в глотку Ульяны, но она всё же насильно пытается впихнуть в уставший организм хотя бы что-нибудь. Пытается для того, чтобы Лузан, так вальяжно сидевшая на провисшем подоконнике незнакомой однонушки, окончательно осталась довольна и наконец-то перестала жаловаться на чересчур выпирающие позвонки на худом теле. Она привыкла видеть в людях только светлые стороны, но Пылаева прячется, в ответ обнажая собственный, сотканный для всего настойчивого окружения образ, от которого её и саму, честно говоря, уже выворачивает наизнанку. Ульяна не поднимает глаз — боится отпугнуть: в глазах разбитые зеркала, которые осколками впиваются в чужие брошенные на ветер обещания, от которых так подташнивает, что хочется вонзить один из таких осколков в весь этот сумасшедший город. Город, где должны сбываться все её желания, вгрызающиеся затупленными клыками в каждую всплывающую в сознании мысль, а в итоге — сбивается тяжёлое дыхание, и оттого горло невыносимо скручивает в несколько ядовитых узлов. Желания, желания, желания. Бессмысленное слово. Пустое. Со спины Катя подходит тихо, уверенно ступая по мягкому багровому ковру: кладёт горячие ладони на оголённые плечи Пылаевой и шепчет на ухо такие же обжигающие слова — без капли какой-либо пошлости, только Ульяна и дальше сидит с закрытыми глазами, боясь показаться пёстрой открытой книгой с разваливающимся переплётом на прилавке дешёвого магазина. Где те нитки, которыми давным-давно пора было её прошить насквозь, сцепив все сомнения и страхи в одну финальную главу? Нитка рвётся. Переплёт рассыпается, и всё повторяется до осточертевшей дрожи в кончиках пальцев. Аккуратно расчерченные губы в такой тёплой светлой улыбке, и Лузан выглядит такой счастливой, впускающая в свои объятия даже тогда, когда Ульяна этого не просит: лишь бы не видеть в прозрачно-голубых глазах этот отстранённый взгляд, наполненный намеренным стремлением упасть в скалистую пропасть — вместе с очередными разбитыми мечтами. Пылаева мечтала лишь об одном — о банальной размеренной жизни в небольшом домике за городом, увешанном изнутри дешёвыми копиями трудов Ван Гога. Но в небольшой московской студии на стенах лишь отслаивающиеся обои и несколько фотографий, приклеенных липким скотчем к шероховатой поверхности. Обои, фото и она — та самая фея, мягко сжимающая её плечи и оставляющая своё дыхание вдоль яро пульсирующей внутри сонной артерии. Ульяна хочет тишины, а Катя хочет подарить Ульяне своё счастье, растворённое в её каждом новом действии — в новой покупке приторных капкейков, в новом неравнодушном «Замёрзла?», в новом лёгком прикосновении к выпирающим позвонкам. Катя так отчаянно пытается стать тем самым человеком, который готов перед каждым выступлением трепетно убирать с лица залакированные пряди и оставлять мягкие поцелуи на бледной коже. Катя — те самые крепкие нитки, которые так необходимы Ульяне. И «Звёздная ночь» уже загружена в пыльный багажник, ожидая своей очереди оказаться на стене — пусть даже на тех самых отслаивающихся обоях. Пусть даже в московской однушке. Пусть. Ведь Катя та самая фея. Разве что без глупых крыльев.