Comes And Goes In Waves // Она приходит и уходит волнами

На огромном шоссе Виль-Мари снова стояла пробка. Внезапный снегопад, обрушившийся на город еще с самого утра, так и не переставал бушевать до глубокого вечера, когда люди, вылезая из душных офисов, обнаруживали, как город в момент превратился в настоящее рождественское чудо. Моника вздохнула и нервно застучала пальцами по стеклу, выглядывая из машины и прикидывая, не проще ли ей добраться пешком. Конечно, в этом случае, она бы вымокла до нитки и став похожей на крысу, но вряд ли бы ей не простили этого. — Прошу прощения, мэм, снегопад застал всех врасплох, — на уверенном французском извиняющимся тоном произнес таксист, глядя в зеркало на заднее сидение. — Но ладно хоть не стоим, иначе застряли бы здесь надолго. Слабо улыбнувшись и кивнув головой, Моника только и могла произнести: «Все нормально», стараясь не думать о том, как ужасно звучит ее акцент. Все ее мысли занимал предстоящий ужин, на который она так отчаянно не хотела ехать и успевала найти себе тысячи причин, чтобы остаться дома, но вот — она в такси, а ехать до своей гостиницы слишком далеко. В конце концов, Моника не хочет, чтобы о ней думали как о трусихе. Прикрыв глаза, она мысленно возвращается в тот день, когда в музее изящных искусств было очередное помпезное открытие выставки, на которую была приглашена и Моника, и поскольку в этих кругах она обрастала все большими связями и знакомствами, пропустить такое событие было невозможно. К тому же, Нью-Йорк успел немного наскучить своим суетливым темпом жизни, а в Торонто наоборот не происходило ничего интересного. Открытие было шумным и претенциозным, что в какой-то момент Моника даже успела почувствовать себя не в своей тарелке, однако, когда алкоголь чуть ударил в голову, все как-то сгладилось само собой. Она весело проводила вечер со своими друзьями и новыми знакомыми, пока в толпе не обнаружила до боли знакомую фигуру. Сначала Монике показалось, что это лишь ее больное воображение, которое время от времени подкидывало ей образы из прошлого, но когда женщина развернулась и спустя пару секунд уловила ее взгляд — Фишер едва не провалилась под землю, мгновенно трезвея и не зная, должна ли она что-то предпринять. В нескольких метрах от нее стояла Эмили. Лицо ее было таким же удивительно красивым и чуть постаревшим, а брови мгновенно взметнулись выше, что ясно давало понять, что она так же не ожидала увидеть здесь Монику. Кивнув головой женщине, Фишер не сдвинулась с места, боясь показаться настойчивой или быть совершенно не к месту, если Эмили проводила с кем-то свой вечер. Но каково было ее удивление, когда Райт, перекинувшись парочкой слов с мужчиной, двинулась ей навстречу, улыбаясь так, словно это самое долгожданное их столкновение. — Не ожидала увидеть тебя здесь, — расплывается в улыбке Эмили, а дальше все проходит словно в тумане. Моника не понимает, как умудряется говорить без паники во всем теле и предательской дрожи в груди, почему вновь не ощущает себя юной влюбленной студенткой, и все кажется таким правильным? Они стоят и разговаривают, будто бы старые знакомые, которые знают друг друга достаточно хорошо, чтобы найти миллион тем, но между тем, словно немного боясь спрашивать о том, как прошли все эти предыдущие годы. И Моника действительно теряет счет времени, когда они так и разговаривают, стоя у столика с шампанским и пропуская позади себя кучу людей, пока друг не окликает девушку, предупреждая, что они собираются уезжать. Моника смотрит на Эмили разочарованно, поджав губы и явно желая остаться, чтобы поговорить еще хотя бы немного — при желании она могла бы разговаривать с ней всю ночь напролет — но Эмили опережает ее. — Езжай, мне самой нужно возвращаться домой, работу никто не отменял. В голове мелькает идиотская мысль напомнить женщине о том, что у нее есть номер Моники, но это так и не срывается с ее языка, и Фишер разочарованно вновь оборачивается к друзьям. — Я бы с радостью проговорила с тобой еще несколько часов, — пряча за смехом неловкость, Моника поправляет свои волосы, находя во взгляде женщины какую-то давно забытую нежность, от которой тотчас хочется расплакаться и прижаться к Эмили с крепкими объятиями. — Приезжай ко мне на рождественский ужин? — срывается с ее языка быстрее, чем Эмили может подумать о том, хорошая ли это идея. — В пятницу, в семь вечера. — Ты уверена? — Моника так и застывает, чувствуя, как кровь с бешеной силой начинает циркулировать по ее венам, а сердце волнительно бьется о грудную клетку. — Да, конечно, будет здорово! Моника будто бы видит все со стороны: как Эмили вбивает в заметки свой адрес, как улыбается беззастенчивой широкой улыбкой, а затем, словно не замечая никого вокруг, смотрит на одну только Монику, ободряюще приобнимая ее плечи. С-ума-сойти, крутится у Фишер на языке, и всю дорогу домой она едет с глупой улыбкой на лице, прокручивая их встречу снова и снова и снова. Но забвение проходит стремительно, следующим же утром, когда голова свежая, а мысли рациональны. Моника сонливо трет глаза, читая вчерашнюю заметку с адресом. Они с Эмили не общались так давно, что сложно представить, как в этом не будет неловкости, когда Моника переступит порог ее дома. И неловкость эта будет не из-за каких-то романтических чувств, а из-за осознания того, как давно они могли бы собраться вот так вместе, без всякой нужды в выяснении отношений. Монике хочется верить, что внутри у нее давно угасли все чувства, и что взволнованность на вчерашнем вечере обусловлена лишь тем, что они давно не виделись, а спонтанные встречи — всегда особенно эмоциональны. И она мечется, прекрасно осознавая, что должна была уехать в Торонто следующим утром, а не дожидаться праздничного ужина в пятницу вечером, но кто она такая, чтобы сопротивляться Эмили? Морозный воздух приводит Монику в себя, заставляя в очередной раз взглянуть на дисплей телефона. 19:21. Она все равно уже опоздала. На углу дома ярким пятном светится маленький магазинчик, и девушка плетется к нему почти интуитивно, сразу находя себе оправдание: «Это лишь жест в качестве извинения». Но какое это имеет значение, если Моника все равно привезла Эмили подарок, вызволив из дома Ари и заставив отправить ее подарок курьером. «Куда это тебе понадобилось?» «Вернусь и расскажу!», — дразнит ее Моника, зная, что в этом случае Ари точно захочет с ней увидеться. — Вот этот, — тычет пальцем Моника в понравившийся букет и довольно улыбается, представляя, как будет счастлива Эмили. — Никаких лент не нужно, спасибо. Она практически бежит до нужной квартиры, волнительно нажимая на кнопку звонка с непривычной для нее фамилией «Райт» и пытается успокоить неожиданно ускорившееся сердцебиение. В голове всплывают столько непрошенных воспоминаний, что Моника едва успевает переключиться на «настоящее», и когда дверь распахивается перед ее носом, она расплывается в виноватой улыбке. — Прости, это все пробки! Она протягивает букет цветов и чувствует себя маленькой девочкой, которая только что встретила своего кумира. И внутри Моники не та любовь, о которой принято думать в романтическом ключе, а восхищение и непоколебимое уважение к женщине. У Эмили вся квартира пахнет яблочным пирогом и корицей, а еще свежей елью, часть которой виднеется еще из коридора, и почему-то все это рождает в Монике что-то настолько семейное и уютное, что она сама тянется со скромными объятиями к женщине, не стараясь прижаться ближе, чем это необходимо. У Эмили, кажется, даже не меняется парфюм — все тот же привычный запах, который принадлежит Эмили и только ей. — Проходи, уже все готово, — кивает женщина и быстро юркает на кухню, чтобы поставить цветы в вазу. Моника осторожничает, но изучает все с любопытством, как было в тот самый первый и единственный раз в квартире Эмили, еще в Торонто, когда Моника так отчаянно не хотела возвращаться домой и представляла себе то, каким мог бы быть их совместный быт. Но квартира Эмили обычная. Уютная и не очень большая, зато украшенная со вкусом, что попадая внутрь, кажется, будто бы ты находишься в какой-то рождественской сказке. Эмили явно не скупилась на декорации. — Моника, я бы хотела тебя с кое-кем познакомить, — внезапно раздается из-за спины, и сердце Фишер вдруг пропускает такой сильный удар, что кажется, будто бы у нее и вовсе закладывает уши. И пока она оборачивается, она все не может избавиться от какого-то моментального разочарования, поскольку она рассчитывала на то, что весь вечер они будут одни. В груди становится тесно и неприятно, когда рядом с Эмили Моника обнаруживает мужчину, приветливо улыбающегося ей. — Моника, это Стив, мой партнер, — она указывает рукой на мужчину. — Стив, это Моника, моя бывшая студентка. Все это происходит за несколько секунд, но, кажется, что должно пройти несколько часов, чтобы Фишер смогла переварить эту информацию. Она смотрит на мужчину и почему-то не может поверить в то, что Эмили уже начала с кем-то встречаться, хотя с момента их расставания прошло уже несколько лет. Стив симпатичен, с этим трудно не согласиться: у него красивые блондинистые волосы, которые забавно вьются и достают почти до низа ушей, среднего телосложения тело, но подкачанные мужественные руки, острые черты лица и россыпь едва заметных маленьких родинок на щеке. Моника как-то улыбается сама собой, а затем протягивает ему руку в знак приветствия. И пока они попутно общаются, заканчивая последние штрихи в сервировке стола, Фишер не может перестать думать о том, как представила ее Эмили. «Моя бывшая студентка» — звучит так просто и справедливо, что не придраться, что хочется наивно улыбаться этой формулировке и не придавать этому большего значения, чем это заслуживает. Интересно, знает ли Стив, что связывает Монику и Эмили на самом деле? Каким было их общее прошлое и почему Эмили решила переехать из Торонто в типичный французский Монреаль? Все эти вопросы читаются между строк, когда Моника украдкой смотрит на Эмили, а Эмили так же безмолвно ловит ее взгляды. И что-то жуткое и совершенно неправильное чувствуется в тех моментах, пропитанных запахом яблочного пирога и рождественской атмосферой. Будто бы всеобщее веселье — лишь маска для вопросов, которые необходимо выяснить в этот вечер, словно для них некогда не хватило времени. Но Моника не спрашивает. Эмили не спрашивает ни о чем тоже. …потому что так правильно? Моника рассказывает о своей работе и частых путешествиях из-за выставок, и взгляд Эмили, устремленный на нее, почти материнский и теплый. В нем столько гордости и любви, которую не выразить в словах или прикосновениях, ни в чем не выразить — кроме как в этом взгляде. Столько же любви и восхищения во взгляде Стива, когда Эмили рассказывает о своем переезде и новой работе в музее изящных искусств — том самом, в котором они встретились накануне. Эмили буквально начала свою жизнь с чистого лица, за исключением своего общения с сыном, с которым встречи были хоть и не очень частыми, но теплыми. И, на удивление, Монике нравилось слушать про новую жизнь женщины, про ту жизнь, которую она заслуживала и хотела. В мыслях Фишер никогда не было того, что после их романа Эмили обязательно найдет себе женщину, так что присутствие Стива в ее жизни — фактически не было удивительным. В конце концов, Эмили любила мужчин всю сознательную жизнь, и лишь иногда испытывала влечение к женщинам. — Я принесла тебе подарок, — внезапно вспоминает Моника и чувствует себя почти неловко, зная, что Стив станет свидетелем этого интимного процесса. Быть может, она бы не принесла это для Эмили, знай она о присутствии кого-то в ее жизни. Но пути назад нет, и Моника тащит из коридора что-то массивное, обмотанное пленкой и скотчем. Сердце Эмили падает куда-то в желудок, а щеки наполняются кровью, когда Моника суетливо распаковывает раму и часть картины, виднеющейся в уголке, ясно дает понять Райт о том, что там изображено. Ну, конечно же, Эмили могла бы догадаться. На холсте — ее портрет, такой домашний, теплый, без прикрас, но веет от него такой любовью, словно каждый мазок был наполнен таким обожанием, что Эмили едва подавляет накатывающие от сентиментальности слезы. Она не врет себе, чувства к Монике все еще есть — глубоко в душе, но все-таки есть — но все, что она чувствует в данный момент, это бесконечную благодарность за все. За то, что когда-то позволила себе влюбиться в девчонку, на кучу лет младше ее, за то, что Моника научила ее быть смелой, за то, что позволила чувствовать то, что не чувствовала так давно. — Это невероятно, — где-то в углу восхищенно бормочет Стив. — Невероятно красиво, правда, Эмили? Эмили старается спрятать руки, чтобы Моника вдруг не уловила взглядом, как дрожат ее пальцы, и хочется закрыть девчонке уши, чтобы та не услышала, как грохочет ее сердце. — Спасибо, — выдает она наконец, прочищая горло. — Это и правда безумно красиво и это прямо… я. Моника смеется, мол, «ну, конечно же, ты!», а затем возвращается за стол, вовлекая в непринужденную беседу Стива. Неловкостей с ним почему-то не возникает, может, потому, что он действительно нравится Фишер, они легко находят общий язык и Моника может видеть, как Эмили радуется этому. За разговорами и смехом быстро пролетает вечер, и когда Моника уже собирается, чтобы отправиться домой, Эмили напрашивается, чтобы проводить ее хотя бы до такси. Необъяснимое волнение нарастает в теле девушки каждую секунду от осознания того, что они с Эмили вновь останутся наедине — но не потому, что есть какой-либо шанс накинуться друг на друга в страстном порыве или сказать какую-то глупость, а потому, что это настолько забытое чувство, что Моника будто бы не знает, как себя вести. Кажется, что лифт едет смертельно долго, и Моника не знает, куда деть взгляд, когда Эмили молча изучает ее с легкой улыбкой на губах. Моника также не знает, куда ведет этот вечер и что за ним следует, к чему он обязывает. Станут ли они общаться дальше или будут раз в полгода спрашивать о том, как друг у друга дела? В голове витает столько мыслей, что и не сообразить, на какой из них нужно остановиться. — Спасибо, что приехала, — прорезает тишину тихий голос женщины, и Фишер почти инстинктивно вздрагивает, возвращаясь в реальность. — И за картину тоже спасибо, она просто потрясающая. Я слышала, что ты выставляла ее на своей выставке. — Мне предложили выставить ее на аукционе, но я отказалась, — мягко пожимает плечами Моника, чуть улыбаясь. — Подумала, что она должна принадлежать только одному человеку. На улице продолжает мести снег, из-за чего видимость практически минимальная. Холодный воздух забивается под воротник и окатывает мурашками, что непроизвольно хочется вернуться в тепло. Моника на удивление чувствует спокойствие — будто бы все так правильно: и то, что она сейчас наедине с Эмили, и то, что она только что была у нее на ужине, и то, что картина будто бы вернулась в руки владельца. Все происходит так правильно. — Я так и не смогла уехать обратно, — начинает было говорить девушка, внезапно вспоминая события прошедших лет, когда она сидела в той самой аудитории и ожидала, что Эмили войдет и удивится ее присутствию. — Я знаю, конечно же, знаю, — мягко перебивает ее Райт, не позволяя договорить, к чему эти разговоры? — Все сложилось так, как и должно было быть. Моника не может с этим не согласиться. Ее такси уже припарковалось у тротуара, нужно было уезжать. Она не хотела уточнять у Эмили все эти глупые вопросы о том, что теперь будет с их отношениями и вернется ли их общение, потому что, как ни крути — от судьбы не убежишь, и рано или поздно они все равно столкнутся на выставке или в театре, или в продуктовом магазине, или в шиномонтаже, да где-угодно, если это будет судьба. Моника не беспокоится за это. — Спасибо за шикарный вечер, — искренне улыбается она, и Эмили внезапно тянется к ней с крепкими объятиями. — И Стив тоже очень хороший. Эмили не отвечает, она лишь улыбается, утыкаясь в огромный шарф Моники, некогда подаренный ею же в Торонто, и кажется, будто бы все происходящее такое знакомое и родное, что отпускать Фишер совершенно не хочется. Моника осторожно гладит чужие плечи и чувствует, как невероятное счастье буквально переполняет ее грудную клетку, заставляя ее дрожать и ныть от эмоций. Женщина не препятствует долгим объятиям, и с удовольствием тонет в долгом прощании, таком необходимом и правильном, мимолетно вспоминая все то, что объединяло их много лет назад, и сейчас — это такое безмолвное и необходимое, что Эмили не может пропустить этот важный момент. Нехотя отрываясь от женщины, Моника уносит за собой едва ощутимый аромат яблочного пирога.