***
Ваня влетает в раздевалку и сразу сталкивается взглядом с напуганными глазами Кости и Феди. Те стоят, обняв друг друга за пояс; судя по чуть припухшим губам обоих — целовались. Но ладно бы так, сбоку-то сидит Марио, спокойно наблюдающий за этим, а по центру на полу — Акинфеев с телефоном. Видимо, тут своеобразная фотосессия. — Я и знать подробности не хочу! — сразу кидает Обляков и быстро начинает переодеваться. — Зато мы хотим, — окликает его Игорь и ловит на себе полный непонимания взгляд. — Что в итоге у вас с Витей? Ты же у него был сейчас? — Акинфеев телефон Феде пихает и сам с пола встает, а Чалов кладет мобильный в шкафчик и испытывающе смотрит на Облякова. Ваня мозги включает и вспоминает: точно, за эти дни он так никому ничего и не рассказал, даже когда ребята встречались на разборе ошибок. Он просто бросил короткое «потом», а когда это «потом» наступило, он ответил: «Мне домой срочно!» и удрал. А сейчас и правда сказать бы надо, только что? Ни он, ни Виктор этих слов заветных не говорил и ясности не давал, хотя как пара себя ведут, целовались даже, но… А вдруг это все опять не то? Судить по одному дню сложно. Все хорошее настроение у Вани пропало, и он выдохнул устало: «Не знаю». — Ну нет такого «не знаю», вы вместе или нет? — разочарованно в один голос возмутились Костя и Федя. — Мы целовались, — шепчет Обляков, выдерживая паузу, и по сторонам смотрит, чтобы лишних ушей рядом не было, — но мы не говорили «я тебя люблю» или что-то в этом роде, поэтому не знаю, — и он жмет плечами, продолжая одеваться. — Тебе надо самому сказать или узнать у него, любит или нет, — советует Федя, садясь рядом с другом, уже зашнуровывающим бутсы. — Не сейчас. Может, после матча… Или оставлю все как есть. Честно, меня устраивает, — врёт им Обляков и уходит из раздевалки, натягивая шапку и перчатки. Друзья только переглянулись между собой и тоже пошли на тренировку.***
Три дня тренировок, вылет на игру… Это похоже на издевательство, но такова жизнь футболиста. Рейс без задержек днём, а вечером — снова заселение в гостиницу. Ваня за эти дни совсем не контактировал с Виктором: только футбол, только отношения тренера и игрока. Но обидно не было, выбора просто нет у них. В самолете он тоже летел один, слушая музыку и читая книгу, иногда перекидываясь парой слов с Федей, а Виктор — с помощником рядом, ноль внимания на всех. Прилетели они уже вечером, поэтому сразу сели в автобус и поехали заселяться в гостиницу. Ваня словно знал, что Виктор сразу же остановит его, как только он выйдет из автобуса. Чудо, но так и случилось, интуиция не подвела. — Ваня, со мной в номер, — и звучит так двусмысленно, что мальчик краснеет от своей фантазии, что-то неразборчиво мямлить начинает и суетится, и от глаз Виктора это не ускользает. — Да боже, Обляков! О чем ты там думаешь?.. — он смеется и дает Ване по носу легкий щелбан. — В номере одном будем, извращенец. А Ване прям обидно за прозвище такое: он ведь никогда не был таким, да и об интимной жизни знает ровным счетом ничего, только как доставить удовольствие рукой. Он голову опускает и, насупившись, идет в здание, обгоняя почти всех. Только Марио ловит парнишку, замечая, как он несется, и спрашивает осторожно: — Ты в порядке? — ломаный русский немного бодрит мальчика, и он со слабой улыбкой кивает, но, выпутавшись из цепкой руки, все же заходит в здание и ждет, пока Виктор ключи получит.***
Комната с двуспальной кроватью опять заставляет Ваню смущаться, но, отогнав пошлые мысли, он сразу снимает вещи и, доставая пижаму из чемодана, быстро идет в ванную, закрываясь, чтобы Виктор не зашел. Как дурачок ведет себя. Но меньшее, чего ему хотелось бы, так это чтобы Виктор досконально рассматривал его тело. У Облякова много комплексов по поводу самого себя. А в раздевалке вообще не до рассматривания тел чужих, Виктор обычно орет и только в глаза смотрит.***
Шум воды заполняет тишину в комнате, и Виктор, вытерев руки влажной салфеткой, заказывает еду в номер и садится на кровать, включая ноутбук в поисках какого-то фильма на фон. Ему за эти дни очень хочется просто расслабиться, отключить голову и тискать этого ребенка, а тот нервничает только и робеет. А еще Игорь мозг окончательно проел тем, что Виктор так и не сказал главных слов Ване, что мальчик до сих пор не знает, имеет ли он право называть тренера «любимым». Уже через пятнадцать минут еда оказывается в номере; волшебный аромат ягодного чая разносится по комнате, и желудок Виктора просто волком воет от запаха. Но Ваня словно уснул в ванной, долго сидит там, и Виктору кажется, что вечность проходит до момента, когда вода перестает идти. Ещё через пять минут Ванечка выползает из ванной. Он смотрит на Виктора, на еду, на заставку фильма, мысленно крутит все это в голове и опять краснеет. — Почему это так на романтический ужин похоже? — шепчет он скорее самому себе, но тренер слышит всё и улыбается, рассматривая паренька и его серую пижаму с какими-то гуманоидами. Ну точно ребенок. — Пусть будет так. Хотя, скорее, романтический ужин готовит кто-то из пары, а не человек со стороны, — он встает с кровати и, обходя ее, подходит к Ване, обнимает его за поясницу, резко притягивает к себе и хитро смотрит в глаза с улыбкой. — Вкусно пахнешь, — подмечает он, когда припадает носом к шее и вдыхает запах геля для душа, а после горячо выдыхает через рот. У Вани этот жар на шее вызывает сильные ощущения, сердце будто бы пропустило удар. Мелкая дрожь и тихий сдержанный стон от слуха Виктора не скрываются. Ваня вбок смотрит, старается вообще спрятаться куда-то лицом; он слишком смущен и растерян, не знает, как вообще реагировать на это, а Виктору весело от такого Вани. Мальчик сильно сжимает рукой его предплечье, а Виктор поясницу Облякова гладит, успокаивая и в щеку целуя нежно, скользя губами выше. — Люблю тебя, Вань, — шепчет он тихо на ушко мальчику, а тот, не веря, немного отстраняется и смотрит в глаза Гончаренко с читаемым страхом. Обляков опять ищет подвох, но видит в этих серо-голубых омутах только любовь. До головы еще доходит, что этот странный взгляд, который раньше на себе ловил Ваня и не мог понять, теперь сразу стал ясным. Счастливая улыбка расцветает у Вани на губах: любовь это была, самая настоящая. — Это взаимно, Виктор Михайлович! — сияет ярче солнышка Ваня, в щеку Виктора легко целует, за шею обнимая. — Очень рад. Садись, сейчас будем есть, — он отпускает его и уходит мыть руки.***
Ужин за фильмом проходит быстро. Вскоре, отставив тарелки и чашки, оба ныряют под одеяло, и Ваня тут же кладёт голову на грудь Гончаренко, а поперек торса — лапку свою сломанную, и начинает «рисовать» незамысловатые узоры пальцем на его боку. Виктор же ноутбук двигает ближе и делает громкость комфортной для двоих. Но за едой было проще смотреть в экран, а сейчас взгляд упирается только в эту русую макушку, в руку, еще перетянутую бинтом. Он начинает гладить Ваню по плечу и утыкается в его короткие волосы, вдыхая запах шампуня. Обляков на секунду замирает, и, когда Виктор оставляет легкий поцелуй на голове, отстраняясь, Ваня несмело приподнимает голову и внимательно смотрит, закусывая губу. Взгляд Виктора заинтересованный, нежный. Ваня на каких-то внутренних инстинктах, сопровождаемых сильными ударами взволнованного сердца, рукой, лежавшей поперек на теле любимого, ведет по торсу, по груди, и пальцы вскоре оказываются на щеке, осторожно поглаживая ее, чувствуя под ладонью щетину. Виктор, не разрывая взгляд, ближе притягивает кисть к своим губам и накрывает поцелуем запястье, что под бинтом. — Виктор. Ваня подтягивается с помощью здоровой руки ближе и закусывает губу, тянется к желанным губам Виктора, и тот накрывает его шею рукой, властно притягивая к себе, сокращая расстояние. В его взгляде разгорается огонёк желания. Поцелуй выходит мягким, трепетным. Виктор ведет языком по губам Ванечки и ласкает шею пальцами. Парень обмякает от предоставляемых ощущений, приоткрывает рот от теплоты губ любимого. Виктор пользуется моментом, углубляя поцелуй, делая его влажным и более взрослым. Проникая языком в рот Вани, он ловит возмущенный стон и небольшое сопротивление, но стоит только коснуться языка мальчишки, начиная нежно ласкать его, как он расслабляется и успокаивается от приятных, новых чувств, испытывая при этом смущение и полный восторг от поцелуя. Фильм они так и не досматривают; просто после поцелуя Ваня уткнулся в шею Гончаренко и более не шевелился. Ему и страшно, и странно все это, при этом до ужаса хочется еще так же, чтобы этот контраст власти и нежности был. Бедный Ваня чувствует, что тело просто горит; он слишком смущен, возбужден, и Виктор понимает это, но только легонько целует в плечо. Ему пока что не хочется заходить дальше: Ваня явно не готов к такому. Тем более, завтра игра. Не встанет еще, и что делать с ним тогда?.. — Ваня, хочешь, я тебе водички налью? — Гончаренко немного трется щекой об его висок, даже так ощущая температуру парня. Нужно остудить и мысли его, и тело. — Д-да. Давайте, — Ваня отстраняется и садится на кровати, смотря в сторону балкона, рукой щек и лба касается, в себя прийти хочет. Виктор ухмыляется только и с места встает, наливает в стакан чистой воды и, подойдя, протягивает его Облякову. Пальцы Вани сразу впиваются в стекло, и он начинает жадно пить. «Интересно, что будет, когда мы любовью займемся?» — думает Виктор, внимательно смотря на мальчишку. — Вань, ну что, завтра покажешь хорошую игру? С Ростовом надо держать ухо востро, понял? — и опять он включает тренерский голос, внимательно смотрит на подопечного, а тот — вмиг серьезный, от смущенного мальчика и следа нет. Виктору очень нравится это переключение в Ване. — Конечно, Виктор Михайлович! Я смогу вам показать, чего я стою и как играть умею! — радости от этих слов и уверенности у Вани очень много, словно он в мыслях уже где-то голы забил. Только вот столь боевой настрой настораживает Виктора, но он ничего не говорит. Гончаренко просто убирает ноутбук, ставит все гаджеты на зарядку и ложится рядом с парнем. Ванечка же, опустошив стакан, «потянулся к солнышку» до хруста костей под тихий смех тренера и, выключив настольную лампу, лег к Виктору, плотно прижимаясь к нему спиной, кладя свои руки на руки любимого, которые уже обвили его тело, словно змеи, даря легкие поглаживания и тепло.***
Утро второго декабря в жизни Вани будет, наверное, самым лучшим. Сегодня ни будильник, ни даже голос тренера не будят его, а только поцелуи. Мягкие, нежные, тягучие, и все — на шее, на эрогенной зоне, найденной вчера Виктором. Гончаренко просто не мог не использовать найденный трофей. Виктор открыл глаза как-то раньше будильника, примерно минут на пятнадцать. Стараясь проснуться, он почувствовал мелкую дрожь Вани, а у того полтела наружу, из одеяла выпутался, мерзнет. Тяжело было мужчине не засмеяться от этого вида: замерз, но спать важнее. Заботливо укрытый, Обляков сразу на спину переворачивается и ноги раскидывает. Одна все же из-под одеяла торчит, чем еще больше забавит. — Какой суетливый… — шепотом говорит Виктор и наблюдает, что дальше будет, но вскоре отвлекается: шея, которая так аппетитно выглядит, для изголодавшегося Виктора вызывает новый недетский интерес, и дьявол, сидящий на плече, навязывает мысль о том, чтобы касаться ее. Виктор солидарен с выбором своей больной фантазии, и, чуть запрокинув голову мальчишки, он начинает целовать его шею: сначала — на пробу, еле заметно, а после — уже специально, ощутимее, острее, покусывая ее. Первый судорожный выдох и шевеления он замечает уже скоро, и сонный Ваня, еще не понимая, что вообще происходит, отдается этой волне сладостной, чувствует, как низ живота приятно начинает тянуть, желание стонать проявляется, только мозги словно толчок из мира сна делают, и Ваня глаза распахивает, ловя себя на довольно протяжном, осознанном, а главное, — пошлом стоне. И опять лицо румянцем покрывается, а Виктор смеется довольно, отстраняется и ложится на живот, руками не давая грудине опуститься. — Доброе утро, Ванечка, шикарный голос у тебя, — хохочет Виктор, а Обляков, недолго думая, подушкой его своей бьет несильно по спине и отворачивается сразу, молчит пару секунд и со злостью наигранной говорит: — Доброе! Смотрю, заняться нечем вам с утра пораньше! — возмущается так «яростно», чем еще больше напоминает котенка, а Виктору смешно, но он к Ване подползает, оголившуюся шею сзади целует, усмиряя тем самым ребенка прекрасного. — Ваня, твой голос очень красивый, тебе нечего стесняться, — говорит Виктор ровно и тихо, чтобы Ваня поверил ему, — очень красивый голос, да и весь ты. Я люблю тебя, — Виктор садится на кровати, смотря на все еще не поворачивающегося мальчика. Тот сначала насупился, а теперь стыдно за этот мини-бунт. Он голову поворачивает и на Виктора смотрит испытывающе, а после — уже так виновато и расстроенно, что хочется просто обнимать и целовать это чудо. — Виктор, с добрым утром, — Ваня садится, смотря с грустью, но во взгляде напротив — ни злости, ни чего-то еще. Только любовь и неподдельное счастье. Гончаренко берет здоровую руку Вани и целует в костяшки, после — к себе притягивает и виска мягко касается. — Вот теперь точно доброе, Вань.***
В первый раз в жизни, сколько он себя помнит, Виктор опаздывает, и все из-за Облякова. Тот своими бедрами в джинсах обтягивающих крутит, песни какие-то поет, пока одевается, а у Виктора нервы не железные тоже, проучить надо ребенка, ведь с утра пораньше соблазнять взрослого мужчину нельзя. И теперь на плечах и спине у Облякова пара засосов и укусов ярких, а еще — вагон смущения и злости на тренера: было больно, хотя он даже не признается себе, насколько приятно. Всю дорогу до стадиона мальчишка молчал, больше злился. Все попытки поговорить, к сожалению, были неудачными, и Виктор решил отстать от парня. Пообижается, — и все встанет на круги своя. День расписан чуть ли не по секундам. Ранняя тренировка, игра… Главное, в Москву обратно на другой день, будет время для человеческого отдыха. Гоняя ребят по стадиону, Гончаренко все еще ловит на себе гневные взгляды своего мальчика, который сейчас больше на котенка похож: шипит и коготки выпускает. Виктора такое забавляет, да и самого Ваню тоже, ведь теперь его мужчина больше внимания проявляет, специально подкалывает, злит нарочно, но от этого весело. Ребята все наблюдают за этой перепалкой. Многие молятся, чтобы Ваня сменил тон общения с тренером; те, кто в курсе всего происходящего между Ваней и тренером, просто со смехом наблюдают за ними. — Милые бранятся — только тешатся, — заявляет Игорь и продолжает тренировку.***
Я на тебя, на тебя злой и так, злой и так. Хоть ты моё, ты моё золото, золото. KARTASHOW & Мари Краймбрери — Золото
На тренировке перед матчем многие занимаются на ура, хотя пару раз прикрикнуть стоило бы. Не все удовлетворяют Виктора сегодня своей игрой, да еще и предчувствие странное так и достает тренера со вчерашнего вечера. Он дает свисток и показывает, что на сегодня все. В раздевалке стоит жуткий гомон, пока Виктор думает с помощниками над ходом действий в игре. — Так, тихо! — громко говорит он, и вокруг воцаряется тишина, после чего он начинает давать последние указания.***
16:30. Свисток арбитра, игра начинается.
Все начинается не так плохо, как могло бы быть, но сегодня нужно играть на победу. Ваня, бегая по полю, понимает, что Ростов тоже хочет набирать очки; вскоре матч опять становится каким-то полем боя. В этот раз, главное — обходиться без падений. Рука сегодня действительно отдыхает и не болит, а вот сердце Вани стучит в бешеном ритме. Как только мяч оказывается у ног Облякова, он резко пинает его, желая попасть в ворота, но мяч, как назло, отскакивает. Вторая попытка тоже не несет результата: мяч выбит на угловой. И вроде это тоже не так плохо, но он, оборачиваясь на тренера, видит, как тот смертельно зол и нервно о чем-то с помощниками говорит. Его лицо источает гнев, да и жестикуляция резкая говорит сама за себя. В таком духе проходит первый тайм. Гончаренко с места сразу срывается и идет быстро в раздевалку. Вскоре заходят парни, смотрят с усталостью и долей страха на тренера, а тот уже начинает разбор полетов, почти всеми недоволен. Вскоре очередь и до Вани доходит. — Ваня! Какого хрена происходит? Если ты еще зол из-за утра, то свой гнев засунь куда подальше и соберись! Что, блять, за детский сад! — и Виктор орет прям, громко, зол до глубины души. Они оба понимают, что нельзя отношения смешивать с работой, создавать любимчиков, играть спустя рукава и прощать, поощрять кого-то больше. Все едины, и ошибки надо исправлять. Но Ване отчего-то все же больно, хотя, честно, понимает, но жжется что-то очень внутри, каким-то расплавленным железом по органам эта обида течет, хотя лицо эмоций кроме серьезности не выражает. — Я знаю, тренер, простите, — говорит негромко Обляков и опускает взгляд на пол. Когда Виктор выходит еще более раздраженным, Ваня чуть позволяет себе расслабиться.***
Второй тайм становится самым страшным сном наяву для многих. Возникшая потасовка, и Обляков, сам того не понимая, зачем-то лезет в разборки, матерится на соперников, свои три копейки вставить хочет… И лучше бы он молчал, но злоба с головой накрывает, ругательство на судейство само как-то отвратительно вырвалось, и он знает, что поплатится за это. Жёлтая карта взмывает вверх, и Ваня, чуть опешив, затыкается, делает шаг назад и опускает голову. Получить на пустом месте карту — это хуже всего, теперь надо быть осторожнее в игре. Другой кошмар случается буквально через десять минут, когда Влашич не забивает пенальти; даже когда мяч отскакивает, он снова не пробивает ворота, мяч летит выше. Последней каплей становится фол. Ваня уже просто от отчаяния на риск идет. И ведь сам не знает, зачем это геройство с одной желтой картой, но нет, ему надо было. Этот ужасный свисток после фола, замеченного арбитром. Сердце удары пропускает, и Ваня, оборачиваясь, видит красную карту. Его первая красная за всю историю карьеры. Он не верит, просто не может понять. Снится? Умом тронулся? Не может же этого быть… Но нет, одного взгляда на тренера, в ком хотелось бы поддержку найти, достаточно. Там — только убийственный взгляд, словно Гончаренко только что четвертовал его на этом поле. Обляков понимает, что это конец, какой-то крах. Сегодня точно не его день. Он уходит с поля и дает слабую «пять» на протянутую тренером руку, садится в кресло, в плед укутывается и до сих пор не верит, что это произошло с ним. Он смотрит на ребят, на то, как игра дальше идет. Вот уже дополнительное время, а он не на поле.***
Свисток судьи. ЦСКА-Ростов 0:0
Ваня на каком-то автопилоте заходит в раздевалку, садится в кресло и сразу склоняется, ставя локти на колени, и руками в волосы ныряет, в пол смотрит. А внутри ни одной мысли нет, пустота страшная, и что дальше? Он слышит голос Феди сбоку, Марио; те подбадривают, говорят, что все нормально и всякое бывает… А бывает ли? Было ли у Чалова так или у Марио, чтобы красную просто получить из-за своей же дурости? Наверное, нет. Он резко руки друзей с себя скидывает и молча идет в душ, быстро моется и собирается. Когда Ваня уже выходит из раздевалки, его догоняет парень, который делает обзоры на матчи для их клуба, что-то про красную карту спрашивает, еще что-то… Ваня даже не понимает, что отвечает, все как в тумане.***
Он приходит в себя и замечает, что автобус уже небыстро едет по городу, везет их к гостинице. За окном один за одним мелькают фонари, вывески какие-то, люди суетливо бегут к своим домам, квартирам, прячась от холода. И Ване так хочется стать кем-то из них. Обычным, не знаменитым, не футболистом. Хотя бы на день. Просто открыть глаза ранним утром и понять, что, выходя на улицу, ему не надо одеваться, как капуста, чтобы фанаты не окружали. Чтобы без принудительных подъемов и вечных поездок в Ватутинки на тренировку. Чтобы больше не слышать шум трибун, свиста и прочего. Просто стать обычным… Но он еще в детстве сделал выбор. Он выходит из автобуса и, зайдя в помещение, замечает, что в руках ключи находятся. Он не собирается даже напрягать голову, чтобы понять, как они тут оказались и что мог говорить Виктор, пока передавал их. Номер встречает каким-то холодом, жуткой тишиной, и Ване тут одиноко, его вдруг одолевает ощущение незащищенности. Небрежно кидая сумку, снимая уличные вещи, он просто ложится на кровать, смотря в потолок. У него сразу дежавю. Виктор так же лежал, когда с кем-то ругался по телефону перед матчем с Зенитом. От беспорядочных мыслей вибрация телефона — спасение. Парень садится на кровать, а телефон опять вибрирует и не утихает. Включая экран, он видит, что это с директа сообщения. И их много, слишком много. Открывая первое попавшееся, Ваня застывает:«Ты самый худший игрок! Ты ЦСКА только мешаешь!»
Думая, что это шутка, трясущимися от нервов руками он открывает еще одно:«Любимчик тренера чертов, вали подальше, обратно в Уфу».
И еще масса однотипного. С диким желанием, чтобы Ваня просто исчез. Со словами, что он мешает, что Обляков ужасный игрок, уебище и недостоин основы ЦСКА. Телефон Вани падает на пол с грохотом, и он вздрагивает всем телом от шума, смотрит на гаджет, боится брать его в руки. Ему даже в комнате страшно, в голове — все эти сообщения каким-то громким шумом из разных голосов сливаются, окружают Ваню и давят так сильно… Он резко поднимается с места. Наспех надетые ботинки и шарф — это все, что он успел схватить, пока в панике собирался.***
Гончаренко жмет руки помощникам, о чем-то беседует и вскоре выпадает из разговора, уходя в свои мысли. Он рассматривает дорогу, идущих мимо людей. Суета такая вокруг, огни гирлянд мерцают… Однако смех знакомых отвлекает его; те замечают, как какой-то чудик выбежал из гостиницы почти что голый. Это замечание заставляет обернуться и Виктора, но так как они не рядом с гостиницей, он лишь видит стремительно удаляющийся силуэт. — Ладно, я пойду, — говорит Виктор, чувствуя странную нужду в том, чтобы уйти отсюда. Слабо улыбнувшись, он допивает кофе, выкидывает стаканчик и идет к зданию.***
Он, конечно, знает, что Ваня иногда забывчивый, но не до такой же степени, чтобы дверь оставить нараспашку. Виктор проходит в номер, сняв обувь, и его уже напрягает, что тут горит свет и тишина стоит, как в гробу. Хотя она через пару секунд прервалась вибрацией телефона о паркет. Гончаренко, пока идет к телефону, замечает, что из одежды Вани в номере только куртка и шапка лежат, обуви нет. Он проходит в комнату, видит смятую постель, сумку, нервно вибрирующий телефон и поднимает его. На экране — бесконечный поток шлака от «фанатов», и Виктор начинает крутить в голове все, что произошло, давя в себе ощущение паники. — Да что за пиздец, — отложив Ванин телефон, он, выбегая из номера, спускается на этаж ниже и стучит в две двери. Марио и Федя выглядывают почти синхронно, а следом — и Костя с Игорем. — Обляков у вас?! — голос Виктора надломлен из-за волнения. Он отказывается верить, что это его придурок сейчас где-то бегает и убивается в одном только тонком шарфе. — Нет, что случилось? — Игорь бросает пару слов Марио и осторожно целует его в висок. Тот послушно скрывается в номере, а Костя и Федя сразу подходят к Виктору. — Да блять, кажется, он вообще ебанулся! — Гончаренко не хочет объяснять всё и вкратце рассказывает то, что видел. Недолго думая, Федя хватает Костю за кисть и тащит к номеру Игоря. — Сидишь тут и развлекаешь его, а мы — на поиски! И не спорь, — Кучаев не пререкается, только кивает и на Игоря смотрит. Тот тоже кивает, быстро заходит в номер и берет вещи, по пути объясняя всё Марио, который панически говорит и на английском, и на португальском, хочет пойти с ребятами. Но Костя, ранее зашедший к Фернандесу, крепко держит его за руку. Собравшись, Игорь выходит из номера.***
Морозный воздух не играет на руку. К тому же этот снег, хоть и не сильный, но сыпать начинает, раздражает всех. Мало того, что все из группы поиска Вани устали, так еще дошли до слишком оживленной улицы, с которой сразу в три стороны уйти можно. — Куда теперь-то?! — прыгает Чалов на одном месте и уже от отчаяния начинает спрашивать людей, мимо идущих: «Вы тут парня не видели, он без куртки был, в шарфе ЦСКА?», но безуспешно. Никто такого не видел. — Да боже, Ваня… — Федя подбегает к девушке и задает тот же вопрос. — Да, похожий в конце дороги стоял, а потом побежал направо, — говорит она, и Федя, даже не дослушав концовку, с диким воплем орет Игорю и Виктору, которые уже хотели разделиться. — Идем!!! Его видели! — и, за руку схватив их, Федя бежит по улице, куда сказали. Конец улицы оказался перед ребятами слишком быстро, и, затормозив, Виктор осматривается. — Федя, стой, куда дальше? — спрашивает он и в ответ получает лишь взгляд, полный растерянности. — Господи, я забыл! А! Направо! — Или налево? — уточняет уставший Акинфеев, поправляя свой шарф. — Или налево… Дырявая моя голова! — ноет Чалов и хочет уже идти куда глаза глядят, лишь бы не медлить. — Так, вы налево до конца улицы идите, если не найдёте, то живо в гостиницу. А я пойду направо. Если найдёте — позвоните. — Вы тоже позвоните, если найдется, — говорит Федя и уже бежит искать блудного друга. Игорь только кивает Гончаренко, отправляясь следом за шустрым Федей, что-то крича, и вскоре их фигуры уже размыты за снежной стеной. А Виктор, больше не медля, начинает бежать вперед в надежде найти свою пропажу. Снег изумительный. Огромные хлопья кружат в свете фонарей, тишина неестественная вокруг прерывается лишь сбившимся дыханием тренера. Сбоку от него какие-то склады, с другого — лес, и все слишком красиво, но он не успевает рассматривать это. В голове только одно: «Пожалуйста, найдись!». Виктор останавливается и склоняется над дорогой, ставя руки себе на бока, тяжело дыша, чуть жмурясь. Он давно столько не бегал. Уже накатывает какое-то отчаяние: столько пробежать и не найти его, да и телефон молчит. — Господи, Ваня, куда же ты ушел? — голос Виктора снова надломлен, и хочется скулить только. Он дальше бежит и замечает за забором, на ступеньках с виду заброшенного здания, красный силуэт. — Неужели… — он тормозит, сначала не веря, и опять бежит. Внутри сильно стучит сердце, добавляя ко всем ощущениям тренера чувство боли. Забежав на территорию и подойдя поближе, он уже без всяких «а вдруг не он?», «показалось» подходит и крепко обнимает Ваню, становясь перед ним на колени, не веря в то, что нашел его. — Вот же ты… Идиотина! Заставляешь меня, старика, кросс сдавать и лишний раз паниковать! — и Гончаренко опять орет на него, хотя спокойнее надо быть сейчас, но как тут успокоиться? Виктор ощущает, какой мальчик ледяной стал совсем, и решает отстраниться, чтобы куртку свою дать, но ловит на себе пустой взгляд. Ничего Ваня не испытывает, ничего не чувствует. А в мыслях его дурных всё те же мерзкие фразы кружат и злость тренера в перерыве матча. — Ваня, умоляю, пошли, ты заболеешь, — выбившись из сил просит Виктор Облякова и поднять его хочет, а тот сопротивляется, из мира самоуничтожения выходить не намерен. Ваня не считает себя достойным ни этого клуба, ни Виктора. Мнение посторонних людей так подкашивает его… Зачем тренеру вообще такой игрок? — Виктор Михайлович, а может, футбол — не моё? Может, я неверный выбор сделал в детстве? — отзывается Ваня через несколько долгих минут, и Виктор сам зависает, уставившись на Облякова. Гнев, что дремал ранее, теперь занял первое место в эмоциях от переваренных им слов глупого ребенка. Гончаренко себя не контролирует в этот момент, пощечину дает: сильную, колкую. Такую болезненную, что это выбивает Ваню из мыслей с корнем, и он глаза немного распахивает. Щека алеет в мгновение, и груз сразу на душе добавляется, что Виктор теперь действительно ненавидит его. Ваня взгляд не в силах поднять, он лишь закрывает глаза. — У тебя крыша совсем поехала, Обляков?! — Виктор встает с места и сжимает в кулак дрожащую руку; та сама от удара чуть побаливает, горит. Решение уйти само в голову приходит. Он разворачивается и, отходя дальше, ужасно себя корит за то, что опять позволил себе такое: ударить того, кого любит. Он судорожно ищет телефон по карманам и, доставая его, сразу звонит Игорю. — Мы не нашли его, в гостиницу едем, — появляется через пару гудков голос Игоря в трубке, и Виктор шумно вздыхает. — Зато я нашел. Так что да, спасибо за помощь, — голос у Гончаренко совсем расстроенный, тихий. Он не верит, что Ваня из-за этой игры решил, что он настолько плохой игрок, как пишут эти диванные «профи». Виктор сбрасывает трубку и вызывает такси; но оно приедет только через десять минут, а ребенок этот, закрывшийся в дурных мыслях, трясется сидит. Гончаренко с трудом берет себя в руки, возвращается и, сняв куртку, накидывает ее на Ваню и садится на заснеженную ступеньку рядом, обнимая его крепко, согревая. — Вань, ты дурак, каких свет еще не видел, серьёзно. Почему ты решил, что ошибся? Только из-за того, что красную получил, или это из-за людей, что сразу на тебя накинулись? — он рушит повисшую тишину и коротко целует мальчика в лоб, в щеку, на которую удар пришелся. Ванечка носом шмыгает. Нет, он не плачет. Просто замерз сильно. Еще и ветер какой-то прокрался к ним… Виктор ждет ответ, и, пока Обляков молчит, он ловит себя на мысли, что Ваня не плачет, как в инкубаторе закрылся. В скорлупе, не подступиться. Выхода эмоциям нет вообще. — Ваня, они будут всегда что-то писать, плохое, мерзкое… Стоит один раз оступиться, — и эта вереница будет тянуться долго. Но, знаешь, сколько людей, столько и мнений. Никто из ребят клуба плохо о тебе не думает, и все понимают, что сложно тебе, что ты только недавно перешел сюда. Ты не ошибся с выбором, Вань. Футбол — это твоё. Рано или поздно ты докажешь всем, что они не правы и что ты занимаешь свое место в ЦСКА. Ясно? Гончаренко снова ответа не получает, но знает, что Ваня его слушает, ведь сжимает пальцами его руку. Замечая машину, Виктор встает с места и помогает подняться Ване, осторожно ведет его к такси. Через минут пять они уже на месте. Виктор расплачивается и быстро тащит Облякова в теплое здание. Там же, на ресепшене, он просит в номер горячий чай и горячие бутерброды с сыром и ветчиной.***
Кажется, Ваня вообще далеко ото всех. Он сидит на кровати в раздумьях, не реагирует вообще. Виктор устало трет лицо и раздевает мальчишку, а потом помогает ему одеться в теплые вещи. С трудом усадив Облякова под одеяло, он только хочет присесть, но в дверь стучат, и, слава богу, это заказанная ранее еда. — Ваня, давай, поешь, тебе нужно прогреть тело. Ваня, давай, — Гончаренко ставит еду и чай рядом с парнем, но реакции снова нет. Виктор только устало опускает голову и прикрывает глаза. Надо передохнуть, он слишком переволновался за сегодня. Около минуты тишины, и вдруг какой-то шорох. Он поднимает голову. Ваня тянется к чашке, и Виктор сразу помогает ему. Пусть хотя бы так. В тишине, глубоко в себе, но все же реагирует. Вскоре мальчик уже ест, чем сильно радует Виктора. Их день подходит к логическому концу. Пусты тарелки на столике, чашки — тоже. Виктор выходит из ванной. Картина неизменная. Ваня просто сверлит взглядом потолок и, кажется, даже положение тела не менял. Виктор только с тоской смотрит на ребенка, и язык не поворачивается назвать его взрослым. Сейчас Ваня правда как маленький, и это не раздражает, это пугает. Виктору проще было бы, если бы Ваня плакал, кричал, да даже если бы он нервно смеялся, был активным или уверял, что всё хорошо. Но таким он его видит первый раз в жизни. С огромным сомнением во взгляде, в дебрях, выстроенных в голове. Виктор ложится рядом и гасит свет. Он утыкается лбом Ване в висок и крепко обнимает его. — Ваня, вернись ко мне, без тебя мне хреново, — шепчет Гончаренко без грамма вранья и закрывает глаза.***
Шум воды посреди ночи очень настораживает Виктора, а то, что в постели он один, — пугает, и, кажется, уже скоро Гончаренко будет находить седые волосы на своей голове. — Чёрт, Ваня! — образы, которые фантазия больная нарисовала, такие зловещие, что Виктор в ванную влетает, с силой открывая дверь. Он ловит перепуганный взгляд Вани на себе через отражение и выдыхает, тяжело припадая перегруженной головой к косяку. — Думали, я утопился или вскрылся? — а Ваня по глазам видит всё. Несложно догадаться даже, он и сам бы о таком подумал. Выключив воду и вытерев лицо, он подходит к Виктору и жмется к его шее, приобнимает за плечи, еле заметно дрожит. — Ваня, я седым с тобой стану, ты это понимаешь? — Виктор сразу заключает мальчика в объятия. Отпускать его желания нет, но спать нужно ложиться. — Простите, — шепчет Обляков. — Тебе же легче не стало? Пойдём в кровать, ты дрожишь, — Виктор ответа не ждет, гасит свет и ведет Ваню за собой. Только наспех включенное ранее бра освещает комнату. Ваня долго лежит в тишине, слушая ровный стук сердца любимого. В голове уже нет этих голосов фанатов. Там вообще мыслей нет. — Не говори больше, что ты ошибся, не давай кому-либо сбить себя с пути, а то потом только жалеть будешь. Стоит просто доказать однажды всем, что ты лучше, чем их осуждения, и они разом заткнутся. Но для меня ты и без этого всего лучший, — ладонь Виктора медленно гладит волосы Вани. Обляков приподнимает голову и сталкивается с уставшим взглядом. Он ищет еще что-то во взгляде Виктора, но ощущает за собой вину. — Простите меня, я сегодня подвел, — глаза блестят от обиды в свете ночника, и Ваня губу закусывает, все еще борясь с собой, а Виктор спокойно выдыхает и кладёт ладонь на щеку Облякова, нежно поглаживая. — Дурак ты, Ваня, дурак, — и, приподнявшись на локте, Виктор целует поджатые губы своего любимого мальчика, разбивая тем самым скорлупу, которой Ваня оброс за эти часы.