Замена

— Ты девственник? Как бы невзначай спрашивает Тоука [вы оба знаете, что за этим вопросом скрывается куда больше простого любопытства]. Горячий кофе обжигает пальцы, когда те случайно ослабляют хватку, и Канеки тянет губы в вежливой улыбке, которая буквально означает: «Что это сейчас была за херня?» — но Тоуке об этом знать совершенно не обязательно. В её памяти он остался Канеки-который-любит-читать и Канеки-который-слишком-неудачник-чтобы-с-кем-то-встречаться, и ещё Канеки-который-не-хочет-становиться-монстром. Дело в том, что Тоука помнит совсем другого его, того, которого Кен сам ей показывал, не желая втягивать в неприятности. Не ей наблюдать за его попытками перебороть голод или отказаться от дурманящего аромата человечины. Не ей со скептически изогнутой бровью и скрещенными руками смотреть, как он вливает в себя кофе литр за литром [лишь бы оттянуть момент очередной охоты] [плоть гулей воняет не меньше человеческой пищи]. Не ей будить его по ночам, вытягивая из кошмаров, чтобы потом тонуть в своих собственных [чтобы потом они пробирались в реальность]. Но Тоука всего этого не знает, Тоука так беззаботно об этом спрашивает, и с губ почти срывается предательское: «Я трахался с твоим братом», — но Кен успевает прикусить язык. Возможно, оно и к лучшему. Канеки — не большой любитель вульгарных слов, но это кажется ему самым подходящим [так ты ловко притворяешься, будто между вами ничего и не было] [потому что глагол в прошедшем времени никому не нужен] [потому что ему не нужен ты, а он — тебе]. Оно почти горчит, как горчил кофе, который с таким недовольством готовил Аято, и Кен представляет, как бы эту ситуацию прокомментировал Киришима. Ему даже почти удаётся, но потом образ вспыльчивого юнца с горящими глазами заменяет его же холодный взгляд, адресованный Канеки каждый раз, когда тот предпринимает попытку с ним поговорить. Правильно. Теперь они — всего лишь незнакомцы, и Кен не в праве его винить за холодность и отрешённость [«одноглазый ублюдок», — звучит в голове слишком знакомо и слишком презрительно]. Ему кажется, будто Тоука пытается как-то его спасти [у тебя глаза покойника, Канеки Кен]. Создать якорь, который позволил бы ему остаться, вот только она не знает, что всё это — этап уже пройденный. Были отношения, ради которых хотелось разбиваться в дребезги. Была близость, говорящая куда больше слов [в голове как назло снова звучит это «трахаться»] [признайся, тебе мерзко от самого себя]. И в итоге Канеки всё равно умирает [не за него], даже на секунду не задумавшись о том, что он мог остаться [ради него]. Только что толку ворошить прошлое? [и всё же ты с завидным упорством продолжаешь] Кен готов поспорить, иногда он может увидеть всю ту боль, причинённую Аято. На долю секунды, когда тот допускает промашку, Канеки видит всё, но буквально мгновение спустя иолитовый взгляд тускнеет, и снова перед ним — нерушимая стена отчуждения [в его иолите слишком много примесей] [он не вернёт ваши разбитые вдребезги отношения, как ни старайся]. А Тоука говорит, что, может быть [если он всё-таки очень постарается], она отдаст ему себя, и Канеки изо всех сил пытается сдержать нервный смех. Ему неловко, мерзко и противно, потому что всё кажется чьей-то злой шуткой. Потому что вся его жизнь и есть чья-то злая шутка, но смех застревает в горле. Кен снова отмечает, что, может, оно и к лучшему. Он пытается верить, а воспоминания липкой вереницей уже тянутся из прошлого. Все те обиды и обвинения в том, к чему он не был причастен. Как показ фильма на проекторе. [только что-то заело, и теперь он не выключается] Главным страхом Аято всегда была мысль о том, что всё то время, проведённое вместе, он был всего лишь жалкой заменой сестры. Более дешёвая и доступная версия, бери — пользуйся, наслаждайся. Не откажет, не обломит, а если и уйдёт, в итоге всё равно вернётся [потому что вы оба чертовски голодные] [до касаний, до любви, до того, чтобы чувствовать хоть что-то]. Кен помнит его ярость и помнит его стиснутые зубы, Кен помнит ядовитые слова, в порыве гнева брошенные против воли. Кен помнит всё. И оставляет это в прошлом, потому что Аято он больше не нужен, а Аято не нужен ему. У Канеки есть Тоука, так лукаво ему улыбающаяся. А Канеки думает: какая же всё-таки это ирония, когда сестра становится заменой младшему брату.