Кукла колдуна

Ночь – время темное, колдовское. Знают это люди и не выходят по ночам из дома, прячутся в спасительных кругах света за надежными, по их мнению, стенами… *** Юра помнит еще проводы из родного дома. Словно девицу замуж, а не взрослого уже парня на заработки с другом в соседний город, ей-богу! Дедушка молчаливо собирал в дорогу пирожки, Яков с Лилией так же молча качали головами. А Виктор смотрел задумчиво, все стараясь поймать за руку и зачем-то задержать подольше. Но Юра не замечал никого и ничего вокруг кроме того, кто ждал у дороги, обнимая коленями бока механического коня. Статного, черноволосого, со жгучим взглядом темных глаз. Прямо душу выпивающих. Плисецкий засмотрелся на блики на металле заклепок и черной скрипучей коже и встрепенулся, дернутый за руку. - Не уходи, Юра. Не уезжай с ним, - Никифоров говорил торопливо и тихо, чтобы никто больше не услышал. - Охуел? – Юра зло выдернул руку из хватки. – Пошел нахуй, старпер. Бек меня пригласил и я еду с ним. Точка! - Одумайся, не уезжай… - Отъебись! – выхватив у подошедшего дедушки сверток с пирожками и подобрав с пола сумку, Плисецкий выскочил из дома, кинулся к механическому коню и вскочил в седло, сразу же вжимаясь щекой в черную куртку. … Две фигуры, черная и белоснежная, соткались на улице прямо из темноты. Только блеснули серебром в лунном свете колдовские нити. - Давай! – велит властный голос, вторя взмаху руки в перчатке с обрезанными пальцами. Покорно срывается с места тонкая фигура, гибкая, изящная. Летит она сквозь ночь к своей цели. Собака зашлась лаем, сорвалась на скулеж, а потом на хрип, когда на ее шее сомкнулись тонкие, но чудовищно сильные, напитанные колдовством пальцы. Побилась, роняя хлопья пенной слюны, и наконец затихла. Хлипкий замок сдался без боя, со звяканьем вылетая из гнезда. Спавший в комнате человек вскочил и подслеповато заозирался, потревоженный бесцеремонным вторжением. Зря… Кости хрустнули от удара ботинка. От второго, почти слившегося с первым, с хлюпающим звуком вдавились в череп, вспарывая обвитый сосудами беззащитный мозг, брызнув в стороны кровью и осколками зубов. Алые капли рассыпались по белому, словно рубины, на точеном лице ночного гостя вызывая лишь брезгливость. Безжизненное уже тело, постояв еще мгновение, словно в раздумьях, завалилось вбок, кулем оседая на пол, где тут же начала расплываться поблескивающая багровыми огоньками лужа. Отблеск лунного света очертил натянувшуюся нить, зовущую колдовскую марионетку обратно. *** Юра помнит еще, как это – просыпаться по утрам в мягкой постели, возясь сонно и слыша рядом кошачье мурлыканье. Странно только было поначалу и непривычно без дедушки, соседей и Виктора. А еще иногда по утрам ломило все тело, словно от тяжелой работы или болезни. Но стоило глянуть в спокойное лицо друга, на котором в такие моменты разглаживалась вечная морщинка между нахмуренных бровей, заглянуть в бездонные карие глаза, как все отступало бесследно, словно и не было ничего. Подумаешь, сон приснился какой-нибудь ебанутый, недостойный даже быть запомненным. С кем не бывает. Рядом ведь новый друг Отабек, а значит точно все в порядке и можно не думать ни о чем. Плисецкий даже всякий раз забывал спросить, когда можно будет пригласить в гости Виктора, а еще лучше – дедушку. … Две фигуры идут по полутемным улицам, беспечно и беззаботно скользя от одного пятна фонарного света к другому. Две фигуры, мужская и женская, льнут друг к другу, спеша пронести сквозь уединенный сумрак ночи свои чувства и не замечая ничего вокруг. Не слыша, как где-то совсем рядом бичом звучит «Давай!», подстегивая колдовскую марионетку. Парень успевает еще выступить немного вперед, заслоняя собой спутницу, когда перед ними из ночной темноты вырастает тонкая гибкая фигура. Не белоснежная уже, а окутанная алыми всполохами, словно языками пламени. Симпатичный брюнет еще успел улыбнуться, расслабленно опуская плечи и не чуя опасности. А потом вскинул в жалобном изумлении брови, когда нечеловечески сильная рука пробила брюшную стенку, сжала что-то внутри и дернула, вытягивая из развороченного живота жирные, блестящие в лунном свете кишки. Девушка зашлась истошным визгом, глядя на то, как ее спутник, на лице которого застыли удивление и плачущая кровью улыбка, оседает на асфальт, как пульсируют в руках убийцы еще горячие внутренности, истекая темной густой кровью, как на ангельски красивом лице брезгливость сменяется удовлетворением. Красивая белокожая брюнетка все визжала, срываясь на хрип и уже не понимая того, что сходит с ума. Не видя натянувшихся, зовущих колдовских нитей. *** Юра наверняка уже не помнит, да и не может помнить… Зато помнит Виктор. В тот день в городе он был слишком занят своими делами и мыслями, а потому не сразу заметил, что разразившийся бранью Плисецкий, которого толкнул кто-то из проходящих мимо людей, отстал. Терзаемый мыслью о том, что придется разнимать драку, Никифоров кинулся тогда его искать, но увидел в итоге совсем не то, что ожидал. Юра без крика и брани разговаривал с незнакомым мужчиной. Невысоким, черноволосым, с чертами лица, наводящими на мысль о степных просторах востока. Протянувшим для пожатия руку. И Виктор, хотя стоял далеко и не мог видеть наверняка, готов был поклясться, что в тот момент, когда Юра вложил руку в чужую ладонь, глаза мужчины сверкнули колдовским огнем. … Виктор спешит домой знакомыми улицами, стремясь успеть до одиннадцатого боя часов, раз за разом прокручивая в голове одну и ту же мысль. От Юры нет вестей уже давно. Зато есть вести о страшных убийствах и сошедшей с ума дочери пастора. «Прости, дедушка, не удержал, не уберег от колдовских чар, не отвадил вовремя»… Никифоров даже не удивляется почти, когда перед ним из темноты вырастает одетая в черное гибкая фигура, заступая путь. Смотрит только на то, как горят на дне темных провалов зеленые глаза. «Прости, дедушка…» Виктор уже не может ни помнить, ни чувствовать, но почему-то последнее, что он слышит, - сухой щелчок, с которым хрустнули шейные позвонки, когда его заключили в объятия, так похожие на прежние. *** Ночь – время темное. Колдовское. Кружатся в лунном свете две одетые в черное фигуры, танцуют никому не видимый танец. Сжимает колдун в объятиях свою послушную марионетку, своего избранника. И горе тем, кто выйдет в эту пору на улицу.