***
«Милостью Андрасте» зовется в Песне Света имя, проявляющееся на коже каждого человека, когда тот входит в пору юношества. Цитирую: «преданная собственным супругом, терзаемая огнем, перед самой смертью взмолилась Создателю его Невеста, умоляя уберечь всех ее детей от боли, подобной той, что причинило ей вероломство земного супруга. И Создатель услышал Возлюбленную и одарил свои создания великим даром: знать имя истинной любви». Складно на бумаге и в проповедях жриц, но на деле… Браки чаще всего заключаются по воле родителей, оберегающих титул и чистоту крови, да и кому какое дело, что за имя ты прячешь под повязкой, когда в крепком хозяйстве не хватает пары рабочих рук? Долийские эльфы, верящие в своих богов, считают, что Митал, Великая Защитница наградила их этим знанием, и в подобных случаях скрепя сердце признают даже браки с шемами. Хранители, умеющие читать древние руны, никогда не опустятся до лжи членам своего клана. Во всяком случае, Маргаритка в этом уверена твердо. В Тевинтере подобные метки игнорируются и иногда даже сводятся: чистота крови и сила магии превыше всего. Гномы в этом смысле очень похожи на имперцев: они чтут голос Камня до тех пор, пока он не приводит к смене касты. Как происходит дело у кунари не смог выяснить даже всезнающий брат Дженитиви. Впрочем, кажется, не особо он и старался. В.***
Чем больше Гаррет Хоук смотрит на Фенриса, тем чаще думает, что его метка ошиблась и плевать, что такого не бывает. Фенрис одним своим присутствием проникает в мысли-чувства-фантазии и совершенно не собирается оттуда уходить. Беглый эльф остается в городе, обосновывается в заброшенном особняке бывшего хозяина и приглашает Хоука заходить по случаю в гости. Гаррет не в силах запретить себе ни думать, ни смотреть, ни терзаться виной и заходит так часто, как может, чтобы это не казалось навязчивым: не зря Бет всегда дразнилась, что рыцарей из маменькиных любовных романов писали с ее старшего братца, любящего возвышенно пострадать. Фенрис приветлив и держит его на расстоянии, но Хоук все понимает: сложно доверять едва знакомому человеку, даже если он спас тебе жизнь. Хоук смотрит то на пламя в запыленном камине, то на смуглое лицо напротив, пьет вино, ловит редкие, но искренние улыбки и ненавидит сам себя за воображаемую измену воображаемому мужчине, которого не видел никогда в жизни, но чье имя привык шептать вечерами. Теперь у этого мужчины лицо Фенриса, и… Хоук да. Он любит пострадать.***
Фенрис смотрит на раненую руку Хоука, которую обнажил и бесцеремонно ощупывает проклятый Андерс. Он должен убедиться, что сухожилие не перебито, как же. Этому мерзкому магу просто нравится прикасаться к Хоуку, хотя у него нет на то никаких прав. О том, что у самого Фенриса тоже нет этих самых прав, напоминает красная перевязь на запястье, трогать которую не смеет даже наглый маг. Фенрис знает, что никогда не осмелится спросить, как зовут того счастливца, который по определению владеет сердцем Хоука, и не только потому, что в этих краях подобные вопросы, оказывается, неприличны. У него самого метки не было: под правым соском красовался шрам от глубокого ожога. Данариус не мог позволить, чтобы на его собственности было какое-то другое имя, чтобы его раб принадлежал кому-то еще. Фенрис вздохнул. Мог ли он попросить кого-то из грамотных слуг в поместье прочесть заветное имя до того, как потерял его навсегда? Еще одна утрата, о которой он даже не помнит. Впрочем, с его удачей его родственная душа либо уже погибла, либо так же лишена метки волей хозяина-самодура. Фенрис вскидывается, когда подлеченный Хоук легонько касается его плеча, привлекая внимание. Их маленький отряд успел передохнуть после незапланированной стычки с работорговцами и уже готов возвращаться в Киркволл. Фенрис тяжело вздыхает, отмирая и видит, каким ненавидящим взглядом прожигает его Андерс. Настроение улучшается. И это только от предстоящего вечера в Висельнике, да.***
Проходят годы и Хоук чувствует себя так, словно пытается удержать лавину собственным телом, встав на ее пути. Все меняется: его дом, его город, и даже его чувства: хрупкое обожание сменяется ровным глубоким чувством к одному ворчливому эльфу, который почти всегда выглядит так, словно готов вырвать тебе сердце. Родственная душа, отметившая запястье, так и не объявляется. А Хоук всего лишь человек. И когда Фенрис под очередную годовщину побега и бутылку вина рассказывает о том, что забыл всю свою предыдущую жизнь, включая собственное имя… Хоука словно окатывает холодной водой. Ему хочется признаться, что он давно уже влюблен в Фенриса, и может, та загадочная родственная душа, которую он ждет все эти годы, как раз сидит напротив, и если Фенрис тоже чувствует к нему что-то похожее… Хоук ненавидит себя за то, что никогда не осмелится сказать об этом Фенрису.***
Фенрис читает книги, которые приносит ему Хоук. Если они не зарабатывают на жизнь, размахивая мечом и посохом, пару вечеров в неделю они проводят в поместье Фенриса за бутылкой вина и борьбой с непонятными закорючками, которые постепенно обретают смысл. Первый роман про эльфа-раба поддается на удивление быстро и через пару месяцев помощь Хоука в обучении уже практически не нужна. Но тот все равно приходит. Приносит новые книги. Улыбается и смотрит на него, на Фенриса, как будто он и есть — тот самый. Иногда Фенрис хочет сорвать с Хоука его дурацкую повязку и прочесть имя, которое незримо, но неизменно стоит между ними. Ткнуть носом Хоука в то, что он не слишком-то и благороден, раз позволяет себе флиртовать на стороне. Иногда Фенрис позволяет себе притвориться, что это он предназначен Хоуку. В такие дни одной бутылки вина ему мало.***
Фенрис ненавидит себя. Себя, свою жизнь, дурацкого Хоука, проклятую Андриану, которая снова отравила его жизнь. Теперь эта волчица мертва, но она успела на прощанье достать его ядовитыми клыками. И он идет к Хоуку. Ведь все, чего он хочет — это немного тепла и, может быть, пара дружеских объятий. Но Хоук, кажется, чувствует его жажду. Он ловит его в цепкий капкан одним своим прикосновением, и что-то внутри Фенриса разжимается, словно он наконец нашел что-то бесконечно важное, словно он больше не загоняемая дичь, словно он наконец дома. И Фенрис разрешает себе поддаться этому чувству. Хоук с ним нежен, страстен и ненасытен. Фенрис плавится под уверенными прикосновениями, подается навстречу и не боится стонать в голос. Ему наконец-то хорошо после беспросветного «плохо» длиной во всю жизнь, и он хочет только, чтобы это мгновение не заканчивалось никогда. И в момент, когда Гаррет втрахивает его в свою кровать, на пике удовольствия, к нему возвращается память… и знание о том, кем он был. Это так больно и прекрасно одновременно, что он кричит, не боясь сорвать голос. Острое удовольствие лениво отпускает, и Гаррет втягивает его в длинный нежный поцелуй и шепчет «наконец-то», и «О Андрасте, Фенрис» и «как же долго я этого ждал» и убаюкивает любовника в крепких объятьях. Фенрис слишком обессилен, чтобы сказать хоть слово, и его побеждает неспокойный сон. На утро у них обоих разбито сердце.***
Фенрис вспоминает об этом каждый день на протяжении трех лет, когда обвязывает запястье красной тканью, стащенной у Хоука. Этот знак принадлежности на запястье чувствуется словно прикосновение сильных, ласковых пальцев. От той ночи у него остались только воспоминания… и фантазии. Смотреть в глаза самому Хоуку теперь, правда, отчего-то совершенно невозможно. Несмотря на то, что тот делает вид, что между ними совершенно ничего не произошло. Или именно поэтому. Да, Фенрис ненавидит свою жизнь.***
Или не Фенрис. - Лето, — так обращается к нему предательница-сестра, когда он заносит светящуюся лириумом руку над ее сердцем. - Лето… — ошарашенно вторит ей Гаррет Хоук, который отчего-то не может устоять на ногах и присаживается на пол Висельника аккурат между трупом свежеубитого магистра Данариуса и кого-то из его прислуги. Хоук то ли плачет, то ли смеется и Фенрис совершенно забывает о том, что собирался сделать. Он подходит к Хоуку, присаживается рядом на корточки и спрашивает: - Ты в порядке? Хоук поднимает на него глаза, лишенные какого-либо выражения и зачем-то начинает расшнуровывать доспех на правой руке. Андерс, стоящий рядом, выглядит так, словно прикидывает в голове какие целебные чары лучше всего использовать в этом случае. Хоук вздыхает и распускает последний кожаный шнурок, обнажая имя, которое Фенрис ненавидел все это время. Не Фенрис. Лето. Именно это написано на правой руке Хоука ровными знаками королевского языка. Четыре руны. Л Е Т О. Это был он. Это всегда был он. Фенрис встряхивает головой, встает на колени и притягивает Хоука, который только что уничтожил его злейшего врага, в поцелуй, долгий и яростный. Он терзает покорные губы, пока, наконец, не оказывается притянутым в объятие, которое на этот раз действует на него как крепкая настойка эльфийского корня. Хоук дышит ему в шею, словно Фенрис и есть воздух, словно собирается никогда больше не отпускать его. Что же. Фенрис отплатит ему тем же.***
Все-таки эта штука с родственными душами не такая уж и глупая, Варрик. Возвращаю тебе Песнь Света. Дополнил заметки Изабеллы своими. Не такими скабрезными. Но если соберешься печатать новый тираж с изменениями — требую тридцать процентов с прибыли. Ф. Если что-то из этой истории с метками окажется в твоей новой книге, весь доход пойдет на нужды приюта для детей-сирот. Х.