One more night

Просыпаться от запаха горелой бумаги стало уже чем-то привычным, вроде чашки крепкого кофе по утрам или глупого курлыканья Архимеда. Раньше, когда всё только начиналось, Манди каждый раз вскакивал с постели в панике, что начался пожар... Интересно, если однажды и в самом деле начнётся пожар, успеет ли он вовремя это заметить? Впрочем, тот, кто сидит сейчас справа от него и смолит одну за одной, гораздо опаснее всех вместе взятых пожаров. Тело ещё сковывает ленивая нега, какая возникает всякий раз после бурного секса, и двигаться совершенно не хочется. Но Манди заставляет себя повернуться набок и чуть склоняет голову, подпирая щёку ладонью — в таком положении изломанная поза Шпиона кажется почти прямой. Сквозь неплотно закрытые шторки окна трейлера просачивается свет. Совершенно непоэтический, не от луны или звёзд, а от покачивающейся на ветру лампы уличного фонаря. Зеленовато-жёлтый, как моча желтушного больного, он ложится на бледную кожу Шпиона нездоровым оттенком, подчёркивая острые, выступающие позвонки, лопатки, больше похожие на обрубки крыльев, и сетку застарелых шрамов, напоминающих готовое поле для игры в крестики-нолики. Манди протягивает руку и, едва касаясь кожи любовника кончиком пальца, чертит крестик в одной из клеток. Шпион даже не вздрагивает — конечно, он уже понял, что Снайпер проснулся, — лишь выдыхает дым чуть резче, чем обычно. А Манди вместо вертящегося на языке вопроса: «Ты не замёрз?» механически произносит свою обычную фразу: — Это неправильно. Шпион чуть поворачивает голову — свет фонаря очерчивает его хищный профиль, блестит в серебристых прядях на висках, отражается в светлых, чуть прищуренных глазах. Криво усмехается. — Когда-нибудь ты будешь говорить иначе. Манди медленно, с сожалением качает головой, в то время как палец его продолжает водить по спине любовника. Слишком много дерьма происходит вокруг, чтобы надеяться на сколь-нибудь хорошее завершение их истории. Лучше не надеяться вовсе. — Я готов переубеждать тебя столько раз, сколько потребуется. Он наклоняется к Снайперу, но тот отворачивается, убирая руку. Зачем все эти разговоры? Неужели ему не достаточно их совместных ночей, неужели нельзя просто жить сегодняшним днём? — Это неправильно, — повторяет Манди навязшую на зубах фразу. — Тебе пора. Скоро рассвет. — Плевать. Ледяные, как у мертвеца, пальцы вцепляются в подбородок Снайпера, поворачивают его голову. От них слегка пахнет табаком и жжёной бумагой; но от губ Шпиона запах сигарет в разы сильнее. Манди проводит по ним языком — они горькие на вкус, — а потом упирается ладонью в грудь любовника и отстраняет его. — Тебе и правда пора. — Дерьмо. Шпион жадно затягивается остатками сигареты, тлеющей у него в пальцах, и с внезапным исступлением давит её в пепельнице, отчего последняя едва не слетает на пол. Натягивает маску, не озаботившись даже поправить взлохмаченные волосы, облачается в костюм. Манди следит за ним искоса, из-под полуопущенных ресниц. Ему хочется, наплевав на принципы и чувство самосохранения, затащить любовника обратно в постель и больше никогда не выпускать из объятий. Но, конечно, он этого не делает. Шпион оборачивается на пороге трейлера и посылает закутавшемуся в одеяло Снайперу издевательский воздушный поцелуй. — Сегодня тебе конец, mon cher. — Вот сука, — Манди чувствует, как губы сами собой растягиваются в широкой улыбке. Шпион столь же широко ухмыляется ему в ответ и исчезает в предрассветных сумерках.