Сердцебиение

Гэвина мутит. Гэвина ломает. Гэвину откровенно херово. Гэвин просто по-человечески задолбался. И даже плевать, что он на самом деле андроид.

Oh, hush, my dear, it's been a difficult year. And terrors don't prey on innocent victims. Trust me, darling, trust me, darling.

Гэвин смотрит — украдкой, незаметно, так, как должен искать подозреваемого на месте преступления полицейский андроид. Гэвин наблюдает — касается взглядом обычно скрытой под тканью высокого ворота шеи; прекрасно белой манящей кожи рук, закутанной в толстый слой водолазки; улыбки, нередко появляющейся на его лице в присутствии GV900. Гэвину интересно — и он заглядывается, считая родинки, но никогда не смотрит в глаза; Гэвину хочется коснуться — и он одергивает руку в сантиметрах от его плеча, а от пальцев отлетают маленькие, еле заметные искорки, светящиеся светло-голубым; Гэвину больно, но он уже привык — взгляд снова не фокусируется, отвлеченный системными ошибками, которые, сколько ни заноси в белый список, все равно продолжают пестрить перед лицом. Гэвин тонет, задыхается, Гэвину кажется, что воздуха в легких вообще нет, и Гэвин забывает — передовая модель, черт возьми, — что у него не то что воздуха — даже как таковых легких нет и не может быть в принципе; разве что пластиковые трубки по всему телу и какая-никакая система дыхания. Гэвин теряется в этом водовороте, этих чувствах, но не может ничего сказать — в горле будто ком встает, когда GV просто говорит с ним о деле или чем-то незначительном, и он не может себе представить, что когда-то будет спрашивать о его вкусах в музыке и с радостью оставаться на ночные посиделки ради пересматривания старых сериалов.

It's been a loveless year, I'm a man of three fears: Integrity, faith and crocodile tears. Trust me, darling, trust me, darling.

Гэвин знает его имя наизусть — оно постоянно в мыслях, — но никогда его не называет; использует данную им же кличку, максимально безобидную и приятную на слух, придуманную в соответствии с его порядковым номером в департаменте. Гэвин помнит каждое движение, хранит в модуле воспоминаний каждый неравнодушный взгляд и неровный вздох, и GV900 кажется, что это все меньше похоже на чрезмерное беспокойство о напарнике. Гэвину хочется купить камеру, ссылки на которую он видит в истории браузера, и подарить ее девятке, чтобы потом вместе ехать за город и фотографировать его — только бы на пленку, для совместных воспоминаний, а не держать в памяти любой жест.

All my dreams never mean one thing — Does happiness lie in a diamond ring? Oh, I've been asking for, Oh, I've been asking for problems, Problems, problems.

Когда Найнс спрашивает что-то спонтанное во время готовки, словно ему интересно общаться с андроидом, когда рассказывает о Веснушке — его кошке, которую подобрал пару лет назад, — и его интонации пропитаны нежностью и спокойствием, когда GV чувствует биение неожиданно зашедшегося тириумного насоса сердца, — Гэвину не хочется думать о том, насколько быстро тириум разгоняется по трубкам, ведь это настолько приятно — чувствовать это: оно разносится по телу фантомными разрядами электричества, отдает легкой болью; и GV900, как бы не хотел забыться поскорее, понимает, что это как-то неправильно, что так не должно быть — ведь у андроидов такого не бывает. У андроидов-не-девиантов такого не бывает. А у Гэвина перед глазами картина мира, отображающаяся разбитыми гранями маленьких кубиков.

I wage my war on the world inside. I take my gun to the enemy's side. Oh, I've been asking for, Oh, I've been asking for problems, Problems, problems.

У девятки есть привычка курить, когда нервы уже совсем съедают, и GV на свою голову об этом знает. А еще GV900 знает, что Найнс может скурить и пачку за день, если его достаточно сильно задолбать. Гэвин, бывает, видит, как напарник, опершись о стену курилки на улице, поджигает сигарету и съеживается от холода — конец осени, — и выдыхает дым в морозное небо. Обычно Гэвин кутается в толстовку и натягивает капюшон — GV900 не должен чувствовать холода, но ведь всегда можно настроить все так, как хочется, не правда ли? Обычно Гэвин, подойдя ближе к человеку, без привычной наглости во взгляде забирает сигарету у девятки прямо изо рта. Обычно сразу же зажимает ее между губ и сам затягивается. Обычно девятка лишь усмехается и тянет руку к карману куртки, чтоб достать очередную, и Гэвину стоит огромных усилий не забрать у напарника и ее. Обычно Гэвин после работы идет в ближайший центр Киберлайф вычищать системы дыхания, чтоб не закоротило от отравления системы, а на следующий день все повторяется. И Найнсу знать об этом совсем не обязательно.

So look me in the eyes, Tell me what you see.

Гэвин снова смотрит. Снова наблюдает. Снова нетерпеливо кусает губу, скользя взглядом по его шее, сегодня отчего-то открытой — он редко носит худи, но сейчас, видно, что-то экстренное; ногтями впивается в собственную кожу, и это почти больно — правда чувствуется не на проекции скина, не на пластиковом корпусе, а где-то в груди, где-то повыше регулятора солнечного сплетения; и Гэвин сжимает рукав толстовки. Хочется касаться. Касаться теплых покрасневших щек, выделяющихся скул, морщинки между бровей; касаться тонкой шеи самыми кончиками пальцев, заставляя его чуть заметно вздрагивать; касаться рук, предплечий, хочется обхватить своими безупречно чистыми ладонями его — со шрамами и царапинами, грубые, шершавые, израненные; и хочется прижаться к нему всем телом, положив голову на плечо, чтобы слышать, чтобы ощущать на своей коже горячее дыхание. Хочется быть ближе; хочется сказать, выразить все это словами, чтоб не было мыслей — только действия, — чтоб не было сомнений — только теплая улыбка и поцелуй в щеку; но это кажется чем-то запредельным, нереальным, чем-то таким, что останется в голове и никогда не получит отклика в реальности, чем-то таким, чему не суждено сбыться.

Perfect paradise Tearing at the seams.

Они с Найнсом едут в другой город из-за задания, и останавливаются в маленьком домике неподалеку от аэропорта — совсем на окраине, но природа настолько красива, что Гэвин готов терпеть полчаса дороги до центра, занимая себя разговорами с детективом. GV900 предпочитает не циклиться, и качели в саду, где они часто зависают с девяткой и говорят о чем-то незначительном, становятся неотъемлемой частью их маленького совместного путешествия — каждый вечер вдвоем, иногда и в ночь, считая звезды, находясь настолько близко, что раньше это бы показалось чем-то сказочным и немыслимым, обсуждая почти шепотом те созвездия на темном небе, которые, кажется, каждую ночь меняются — постоянно эти посиделки будто в первый раз, — Гэвин видит все больше ошибок и сбоев перед глазами и выкручивает прозрачность уведомлений на максимум; их, тем не менее, видно даже так, но при желании всегда можно чего-то не замечать — ничего, Гэвину не впервой, привык уже смотреть на мир в окружении Найнса сквозь завесу тусклых предупреждающих окошек с какими-то будто случайно сгенерированными символами вместо нормального текста. GV уже в сотый, если не в тысячный, раз заносит их в белый список, надеясь хоть как-то уменьшить поток, и снова устремляет взгляд в темное небо, слушая рассказы детектива о звездах. Гэвин, похоже, все сильнее хочет коснуться — разговоров слишком мало, чувств и желаний слишком много; и когда Гэвин в одну из ночей со стучащим сердцем и практически без надежды кладет свою горячую ладонь поверх кисти девятки — Найнс не отталкивает, не пытается убрать руку, не старается замять тему; просто замолкает на полуслове и через несколько секунд снова продолжает говорить о созвездии пегаса; а сканеры андроида ловят мечущиеся показатели и скачущий ритм сердца. Пальцы вновь светятся голубыми искрами, отлетающими от побелевших костяшек, и скин постепенно слезает с рук, заставляя андроида чувствовать все в несколько раз отчетливее и явственнее. Они сидят так до полуночи, иногда и до часу, и до двух; и Гэвин замечает, что руки у Найнса всегда безумно холодные, будто льдом ограненные, будто перемороженные, будто он волнуется настолько, что реакции организма не заставляют ждать; и, черт, у GV каждый раз сердце чуть ли не выпрыгивает, когда он чувствует на своей кисти эти пальцы, обжигающе холодные; потрясающе мягкая кожа и аккуратные прикосновения — Найнс теперь берет его за руку сам, не боясь негативной реакции, и стискивает ладонь так, что дыхание перехватывает; и Гэвин знает, что этого не может быть, что дышать ему и не нужно — но так хочется, — что это ощущение внутри, эти бабочки — всего лишь проекция, лишь последствия девиации, всего-то ворох ошибок; и, о боже, у него такие чертовски холодные руки.

I wish I could escape it, I don't wanna fake it.

Разговоров все больше, радости в его голосе — тоже, и она даже перебивает усталость и желание отдохнуть; Найнс пьет очередной энергетик и догоняется чашкой кофе — Гэвину не нравится, но он старательно молчит, на вопросы отвечая невпопад, — и девятка смеется, отшучиваясь, и улыбка у него такая слабая, но счастливая, что Гэвина колотит — ощущение незнакомое, но волнующее, и под ребрами снова тянет — будто воодушевление, будто эйфория, — и GV закусывает губу, чтоб не сказать чего лишнего. Найнс спит по паре часов в день, и то прямо за столом, а позже снова принимается за работу, резко подрываясь от только начавшего звонить будильника. Гэвин очень хочет ему помочь — и помогает, правда, как может, — но детективу это добавляет лишь час на сон, а этого катастрофически мало — и Найнс специально не показывает слабости, хотя выглядит так, словно готов заснуть тотчас же, если прикроет глаза даже на одну минуту. Благо, неделя усиленной работы проходит быстрее, чем ожидалось, и у них остается пару дней до основной практической операции — захват преступника на основе всего проделанного, — и Найнсу в кои-то веки выпадает шанс отдохнуть. GV даже загонять его в кровать не приходится, что удивительно, — сам идет, даже забыв предупредить Гэвина, и отрубается на добрых полдня. А потом, когда его будит Гэвин с кружкой теплого кофе, а не будильник на разрядившемся телефоне, девятка выглядит сонным, но таким довольным, что GV даже улыбается — не присущей андроидам дежурной улыбкой, а своей: настоящей, немного непривычной человеку, — и Найнс улыбается в ответ, и это, наверное, единственное, что действительно важно сейчас. Гэвин не решается двинуться — лежит на его плече во время просмотра недавно вышедшего фильма, — и это ощущение чужих рук на талии, это горячее дыхание, сбитое сердцебиение у напарника — сканеры чувствительны, и на радость Гэвина видят практически все — дают такие эмоции, что даже и не скажешь, что это симуляция. GV900 сам себе не верит — это что-то слишком реальное, слишком настоящее, и, черт возьми, эти чувства не могут быть какой-то жалкой игрой системы.

I wish I could erase it, Make your heart believe.

Задание проваливается — не все в этой жизни так сладко, конечно, — а Найнса подстреливают. Рана неглубокая и не такая критическая — всего-то плечо, и то задело еле-еле, как говорит девятка, — но Гэвину не легче — с легким ранением не задерживаются в реанимации на несколько часов. Вроде бы просто напарники — но Гэвин сидит в комнате ожидания с аритмично бьющимся насосом сердцем и боится отключиться от перегрева системы, — вроде бы просто друзья — но когда врач сообщает Гэвину об успешности операции, андроид, кажется, чуть ли не задыхается от резкой эмоции облегчения; и Гэвин навещает его каждый день, оставаясь как можно дольше — медсестра его просто ненавидит, на самом деле, потому что кто вообще будет лезть через окно в палату на четвертом этаже?! GV даже не злится на нее, честно говоря, и продолжает приходить тогда, когда ему заблагорассудится, кроме, конечно, рабочих часов: Найнс запрещает брать отпуск — он уже давно не ребенок, чтобы бояться оставаться одному в стационаре, — и Гэвин подчиняется, несвойственно для себя спокойно говоря о том, что раскрываемость точно не упадет без человека за полмесяца. Найнс не хочет оставаться в местной больнице, и честно говорит об этом Гэвину, а GV лишь улыбается и тянет человека на улицу, ведь нужно дышать свежим воздухом, а то совсем тут задохнешься, и Найнс не против, на самом деле. Они гуляют долго, разговаривают обо всем, что придет в голову — много, залпом, — но в Мичигане непогода, и дождь сгоняет их обратно в помещение. Гэвин бы остался на улице, даже с радостью, но человек может заболеть, а в инфекционный его отправлять особо не хочется — так что отсиживаться в здании внезапно остается единственным вариантом. В его палате не так одиноко — вдвоем хорошо, а дождь заставляет съежиться и вместе залезть под больничное одеяло, весело смеясь и споря. GV900 считает нужным высказать свое мнение о привычке девятки носить одежду с закрытым горлом, но умалчивает о том, как часто на него пялится, а Найнс не понимает и говорит, что андроиду тоже следовало бы обновить свой гардероб, ведь негоже быть в одной и той же толстовке постоянно, да и капюшон GV не снимает почти — и треплет по волосам, нарочито задерживая руку на пару секунд больше, чем следовало бы.

I can't breathe, I can't be, I can't be what you want me to be. Believe me this one time, Believe me.

Детектива выписывают раньше окончания больничного, и Гэвин считает нужным остаться с ним на это время — ему чертовски везет, по сути, ибо те пару дней, что Найнс не выходит на работу, выпадают как раз на выходные. Субботу и воскресенье они проводят в квартире у девятки — это что-то очень уютное и домашнее, как кажется Гэвину; и Найнс постоянно подрывается, чтоб пойти покурить на балкон — голова болит, и тело требует никотина, — но GV, оправдывая свою нелюбовь к тем моментам, когда он достает очередную сигарету, все еще длящимся больничным, тянет его за одежду обратно на диван и ворчит, сетует на неспособность напарника избавиться от зависимости, при этом как бы невзначай кладя руку куда-то на бок, обнимая, чуть заметно, медленно ведя пальцами по ткани рубашки с расстегнутыми верхними пуговицами ниже, на бедро; а Найнс, кажется, даже и не против — лишь устраивается поудобнее, немного неуверенно подсаживаясь ближе к Гэвину, прижимается, макушкой утыкаясь куда-то в шею, и сам цепляется пальцами за край футболки андроида — Гэвин снимает толстовку на время своего пребывания дома у Найнса, — и словно о чем-то задумывается, прикрыв глаза. У GV дыхание перехватывает — слишком близко, слишком хорошо, — а под ребрами тянет, — и это почти больно, но так приятно, черт возьми, что в ушах отдает от так сильно забившегося насоса сердца, что тириум по трубкам бежит быстрее, перенасыщая биокомпоненты, приливает к лицу, придавая щекам другой оттенок — даже через скин видно, — и Гэвин увереннее притягивает к себе, прижимает, обхватив талию, и спокойнее устраивается на диване, решая пока что не разбираться с ошибками, посекундно всплывающими перед глазами, уведомлениями, предупреждениями о возможном перегреве системы — это сейчас не так и важно, не так ли?

I'm a bad liar, bad liar. Now you know, now you know.

Гэвин хранит это все в памяти, в отдельной ячейке, боясь потерять хоть крупицу, хоть частичку воспоминаний, и дарит все же ему ту самую камеру, преподнося ее как подарок на Рождество, — GV, кажется, никогда еще не видел девятку таким счастливым; отмечает тоже вместе с ним — Найнс живет один и, видно, не собирается никуда уезжать двадцать пятого, в отличие от своих коллег, и как-то невпопад и неуверенно — посреди разговора о чем-то неважном — зовет Гэвина к себе, надеясь, вероятно, на то, что андроиду не покажется это странным. И Гэвину правда не кажется это странным. Даже когда Найнс, забывая о том, что Гэвин не человек, наливает ему в бокал красного полусладкого, а позже лишь отшучивается, когда Гэвин без зазрения совести забирает у девятки пустой бокал и наливает в него принесенный тириум, оказывающий алкогольный эффект на андроидов. Даже когда Найнс выбирает для их ночных посиделок в темной гостиной какую-то романтическую комедию, хотя, кажется, раньше говорил, что их не очень-то и любит, а смотрит в основном какие-то более интересные фильмы, и как бы невзначай приобнимает Гэвина за плечи. Даже тогда, когда Найнс оказывается действительно слишком близко. И когда девятка целует его губы — нежно, на грани, давая возможность отстраниться в любую секунду, — Гэвин лишь тянет руку к щеке, чуть касается пальцами — еле ощутимо, несмело — открытой шеи, прикрывая глаза. Найнс не углубляется сразу же — лишь целует немного уверенней, — а руку кладет на бок, оглаживая линию талии, спускаясь ниже, в сторону, хаотично; касается такой настоящей кожи, чуть задирая одежду, и под его руками исчезает скин, оголяя чистый пластик, отдающий мягким голубым свечением. Ведет выше — это выглядит, как мозаика, то распадающаяся, то обратно сходящаяся, — и кончиками похолодевших пальцев обводит контуры ключиц. Гэвин чувствует более ощутимые касания на шее и выдыхает детективу в губы — было правильным решением создателя выкрутить чувствительность чистого пластика — без скина — на максимум. Девятка гладит нежную кожу аккуратно, ненавязчиво; молчит, чуть улыбаясь, и продолжает касаться; и целует так нежно, как Гэвин только мог мечтать; и то не совсем верно — даже думать боялся, а сейчас лишь обнимает и охотно отвечает. Гэвина клинит, сердце болит, губы растягиваются бесконтрольно, внутри разливается приятной жидкостью тепло, а в голове даже мысли никакой нет — сознание постепенно уплывает; и Гэвину даже страшно становится на секунду — это что-то запредельное, — и GV растворяется в мягких касаниях холодных пальцев, в легких поцелуях в уголок губ, в ненавязчивых объятиях и тихом дыхании, в заходящемся сердце; и он правда не знает, как охарактеризовать это чувство, это желание быть рядом и дарить это тепло ему; только ему одному — никому другому; словно у девятки какие-то привилегии, словно Гэвину больше ничего и не нужно — лишь бы рядом, лишь бы с ним, лишь бы вместе, и больше таких ощущений, пожалуйста, черт возьми.

I'm a bad liar, bad liar. Now you know, you're free to go.

Они не говорят об этом, а Найнс, оставив на его губах последний целомудренный поцелуй, отрывается, вспоминает о чем-то и как-то резко начинает искать небольшую коробку в праздничной обертке за диваном. Гэвин, честно говоря, не думал, что их разговор в больнице действительно имеет за собой основания, но, получив в подарок новую толстовку — она очень похожа на его форменную, но все ж немного отличается: нет отличительных знаков, которые обязательны в униформе андроидов; просто обычная человеческая толстовка, черно-белая с редкими серыми вставками, — Гэвин не может удержаться и сразу же порывается примерить ее. Ему подходит — GV смотрит в зеркало в коридоре, — и Гэвину самому нравится то, как он в ней выглядит; а когда Найнс с улыбкой выходит из гостиной, Гэвин просто обнимает его — легко, счастливо, тихо — за шею, и дыхание снова сбивается, когда его обнимают в ответ, крепко стискивая в руках. Гэвин лишь улыбается и утыкается девятке в плечо. А сердце снова бьется в удвоенном ритме.