Beasts

      Проклятая кровь. Звериная душа. Монстр, которого презирают. Женщина, которой пренебрегают. Одинокой, отринутой, ей не было места в этом мире. Не было дня, когда бы она не пряталась или не бежала, если не от высокомерных и жестоких магов, то от призраков прошлого. Она оглядывалась назад и не видела в прошлом ничего, кроме страданий, издевательств и гонений. Вся ее жизнь была тесной темной комнатой, ржавой клеткой в гастролирующем цирке уродов. Даже теперь, в густых диких лесах, нетронутых ни магией, ни человеком, кошмары прошлого не покидали ее, а горечь и боль разъедали ее душу.       «У зверя не может быть души» — твердит отголоском, который она никак не может из себя выжечь.       После всех скитаний и выпавших на ее долю испытаний, она наконец обретает покой в этих горных лесах с широкими реками и чистым воздухом. Здесь было тихо, безлюдно, безопасно. Ей нравилось прикосновение шелковой травы к ее бледной коже, нравился холод здешних озер, шепот величавых крон и несмолкающие переговоры лесных зверей, каждого из которых она со временем принимала за часть большой семьи, которой у нее никогда раньше не было. Ей нравилось скользить змеей меж корней и коряг во время ночной охоты и засыпать, глядя на смеркающееся небо. Но даже здесь она не могла укрыться от своего прошлого. И не сможет никогда и нигде.       Она привыкла к этой спокойной и далекой от всего прочего мира жизни, она слилась с лесами Албании, стала частью их, когда ее размеренный маленький мирок разбился на части, когда в ее жизнь ворвался очередной волшебник, жаждущий власти и могущества, полный невероятных амбиций и самоуверенности.       Бледность его лица контрастировала с темными волосами. Аристократичные резкие черты лица одновременно очаровывали и вместе с тем были настолько красивы, что пробуждали внутри тревожное чувство и мысли о чем-то враждебном и опасном. Плавность и властность движений, холодная отстраненность, сковавшее прекрасное молодое лицо, педантичная аккуратность и изысканность во всем внешнем виде — все в нем было идеально, и в этой идеальности было что-то темное, опасное и глубокое, от чего передергивало. Но главным была прорезь темных, холодных, как глубокие воды северных морей, глаз. Взгляд его был мертвым и тяжелым, пронизывающим насквозь, погружающим тебя самого в холодную и черную прорубь. Глаза его были темными, как и его душа, расколотая на части. Таковым был Том Реддл: он завораживал и не позволял отвести взгляд, но вместе с тем в нем было нечто, от чего бросало в дрожь и хотелось убежать, вот только оторвать взгляд от прекрасного холодного лица было непросто.       — Кто ты? — прошипел он, впервые встретив Нагайну в образе огромной и опасной змеи. Она рассчитывала, что это либо отпугнет нежданного гостя, либо не привлечет внимания. Только забыла, что в Албании не водятся анаконды, и никак не ожидала повстречать змееуста.       В темных омутах глазах загорается любопытство, и он делает несколько шагов навстречу змее, но останавливается, стоит ей вытянуться и предупреждающе грозно зашипеть. Змеиные кольца складываются, и Нагайна открыто демонстрирует, что набросится на чужака в следующее же мгновение:       — Прочь! Прочь!       Он не двигается с места. Бледное лицо его непроницаемо, а взгляд устремлен прямо в глаза грозной змеи.       — Нет нужды, — холодное шипение в ответ: — Кажется, мы с тобой похожи, раз понимаем друг друга. Стало быть, тебе не следует бояться собрата.       В тоне его было холодная спокойная уверенность, пошатнувшая решимость Нагайны. Она боялась, она была растеряна. Ей хотелось убраться отсюда и никогда больше не видеть этого странного волшебника. Под его глубоким взглядом она чувствовала себя слабой и беспомощной — таковой она всегда и была, а его взгляд лишь рассеивал собственные иллюзии и попытки выдать себя за что-то иное. Отчаянье овладело ее измученной душой, и змеиные кольца резко пришли в движение, через мгновение открывая свой истинный облик.       Казалось, это обращение не произвело на него никакого впечатления, хотя он и ясно понял, что перед ним вовсе не анимаг — он никому не позволял считывать его эмоции, пролезать в мысли, держа и то, и другое под замком.       Она хотела вернуть все на свои места. Он искал нечто, спрятанное в этих лесах, где не было ни одного разумного существа, кроме несчастного маледиктуса. Это было вынужденное сотрудничество.       Он никогда раньше не встречал маледиктусов, хотя, разумеется, читал об этих существах. Нагайна привыкла к тому, что все видят в ней монстра, диковинку. На этот раз ее решили изучать. Впрочем, такой научный интерес проявлялся не настолько ярко, чтобы смутить или возмутить ее.       Он говорил, что маледиктусы — очень редкие и плохо изученные существа, о которых волшебники мало что знают. По сути, их изучением почти никто и не занимался. Это были редкие твари, развлекающие волшебников, в том числе и собственной смертью. Мало у кого такие существа вызывали интерес.       — Быть может, есть способ обратить проклятье? — с надеждой, необычайно настойчиво спросила Нагайна, впервые заглянув прямо в его глаза.       — Может быть.       Эти слова врезались ей в память сильнее всего. Она была готова стать для него подопытной крысой, если это спасет ее.       Отношения их были странными.       —Ты никогда не думала, что твоя природа — дар, а вовсе не проклятие? — крутя в руках какой-то странный медальон, спросил однажды тот, что представился ей Волан-де-Мортом.       Нагайна опешила и перевела взгляд с холодной глади озера, на берегу которого они сидели, на него.       — Опять издеваешься?       — Сейчас — нет.       — Моя кровь отравлена ядом. Я — чудовище, — после недолгой тишины, отозвалась Нагайна, и голос ее при этом дрогнул. Зачем он заставляет ее говорить эти очевидные жестокие вещи? Его губы не искажаются в ухмылке, лицо совершенно не меняется, а все вниманием приковано к медальону. Порой она слишком уставала от его странных глупых игр.       — Они нарекают чудовищами всех, кого боятся. И страх их разумен.       Нагайна ничего не отвечает, опуская глаза. Отчего-то ей вспоминается, как Волан-де-Морт назвал себя ее собратом в их первую встречу. Она не знает, что творится в его голове, она все еще боится его и чувствует себя бессильной перед ним. Перед его взглядом, речам и странной лукавостью в тонких изгибах губ, когда тот ухмыляется.       — Змеи горды и опасны. И никогда не прощают обид. Ты должна принять это и перестать пресмыкаться, как ящерица.       Он ни разу не сказал, что именно ищет. Он был странен, и то лукавым и льстивым, то внезапно жестким и холодным. Он путал ее, говорил то загадочно, то неоднозначно, то грубо прямолинейно. Но слова его, лукавые, развращающие душу, проникающие в сознание, как сильнодействующий яд, трудно было выбросить из памяти. Он рассказывал самые разнообразные вещи, пробуждая в ней то, что она усердно старалась в себе заглушить и подавить. Он влиял на нее, как влиял на каждого, с кем сталкивала его жизнь, незаметно для нее самой вылепляя что-то совершенно непохожее на ту Нагайну, которая пряталась от внешнего мира в лесах Албании. Или скорее обнажал сокрытое, явил себя катализатором сокрытого потенциала. Обнажал обиды, горечь и боль, вскармливал гордыню и гнев, воспитывал самоуверенность и духовную силу.       Пальцы его легонько подрагивают, когда он берет в руки Диадему Кондиды Когтевран. Нагайна не знает, что это такое, но замирает в напряжении. Явно не простое, найденное ею достаточно давно украшение. Тонкие губы Волан-де-Морта искажаются в улыбке — холодной, самодовольной и даже несколько насмешливой. В темных глазах отражаются драгоценные камни диадемы, и даже дыхание на мгновение прерывается. Продолжается это трепетное ликование недолго. Он сжимает диадему одной рукой и поворачивается к Нагайне, все с той же улыбкой, не вызывающей ничего, кроме неприятного холодка.       — Ты даже не представляешь, что это такое, верно?       Она отрицательно качает головой, не смея пошевелиться. Ухмылка на его лице становится шире.       — Что ты будешь с ней делать? — все же спрашивает она, подавляя свой глупый страх перед этим человеком. Глухой смешок. Она не получит ответа на свой вопрос. Повисло молчание, никем не прерываемое. Он смотрел на нее так, словно чего-то ждал. Она не смотрела на него, но прекрасно чувствовала этот взгляд на себе.       Теперь он мог создать еще один крестраж. Дело за малым — убийство, счет которым он уже давно потерял. Пальцы свободной от диадемы руки обвились вокруг палочки. Одно заклинание, и он еще на шаг ближе к могуществу.       — Куда отправляешься теперь? — подает голос Нагайна. Между слов читается то, о чем она не могла сказать напрямую, но что проницательный и искушенный в психологии волшебник без труда прочитывает.       — Менять мир. И возращать себе то, что было несправедливо отобрано.       Оба умолкли. Нагайна погрузилась в собственные размышления. Он получил то, что искал, больше ему нечего здесь делать. Через мгновение он исчезнет, и все будет, как раньше: спокойно и безопасно. Ей следовало испытать облегчение, но вместо этого она чувствовала какой-то противный горький осадок. Он ворвался в ее существование столь сумбурно, перевернул ее жизнь с ног на голову и теперь, обретя искомое, просто собирается исчезнуть?..       — Ну а ты продолжишь прятаться в корягах, отживая свой змеиный век? — словно прочитав ее мысли, что у него всегда хорошо получалось, с жестокой насмешкой произнес он.       — Ты говорил, есть шанс обратить проклятье...       — Говорил.       И вновь молчание, после которого она отрывает глаза от земли — она всегда прятала взгляд в разговоре с ним — и на этот раз твердо произносит:       — Я больше не могу здесь оставаться.       Это было чистой правдой. Он изменил в ней что-то, словно переставил какие-то детали, тем самым изменив саму природу устройства. Она задыхалась в этом лесу, хотя когда-то его воздух казался ей чистым и приятным. Она не находила себе здесь места, хотя знала каждое деревце и привыкла называть его домом. Ее душе было тесно в этих просторах, она была устремлена куда-то — куда угодно, лишь бы не продолжать это бессмысленное существование. Ей осталось совсем недолго и уже не хотелось смиренно ожидать часа, когда она окончательно потеряет свое человеческое начало.       Змеи горды, опасны и всегда добиваются своего.       Тонкие длинные пальцы скользят по тисовому дереву и отпускают палочку. Он делает несколько шагов ей навстречу.       — А куда теперь отправляешься ты? — голос как шипение, лукавое, пронизывающее. Он все время играл с ней, всегда вел себя странно.       — Не знаю... — у нее действительно не было ответа на этот вопрос. Следовало отправиться на поиски исцеления, но с чего их начать? Отправиться в далекую тропическую родину и там идти по следам ее немногочисленного странного племени? Она так давно скрывалась и пряталась, что теперь, намеренная выбраться во внешний мир и стоящая на его пороге, была совершенно растерянна и сбита с толку. Она знала, что ей нужно идти, но куда и как?       — Пойдем со мной, — не просьба, не предложение, не вопрос. Ровная интонация и твердость в голосе. Нагайна ловила себя на подобных причудливых мыслях, но быстро отмахивалась от этого, как о безумной и фантастической блажи. Она решила, что ослышалась, когда он подал голос.       Взгляды их на несколько мгновений встретились. Она не ослышалась. Он не издевался.       Бледная красивая рука с длинными тонкими пальцами, только пару мгновений назад сжимавших волшебную палочку, простерлась к ней плавным движением в очевидном жесте. Как и всегда в своей жизни, он руководствовался исключительно расчетом, действовал, исходя из практической выгоды. Он не мог и не видел в этом странном маледиктусе спутницу всей своей жизни, но видел существо, любопытное для изучения, которое, за счет его редкости и причудливости, можно было бы неплохо продать. Или как-либо с толком использовать свойства маледиктусов, о которых он сам пока что знал плохо. Змеиная кровь не могла воззвать к сердцу, как не воззвала в случае с остатками его чистокровной семьи, павшей жертвой его амбиций и жестокости.       Темные глаза Нагайны с опаской смотрели на протянутую ладонь. Здравый рассудок говорил, что это закончится бедой. Сколько раз она уже обжигалась на этом? Никому нельзя верить, особенно таким, как этот странный и языкастый волшебник. Но внутренняя интуиция склоняла к уверенности, к риску. Столько раз обжигаться, чтобы ничему не научиться?..       — Всех моих обидчиков, — неожиданно твердо для самой себя произнесла Нагайна, вновь устремляя взгляд прямо в бездонные черные омуты его глаз: — однажды настигал страшный конец.       Тонкие мужские губы изогнулись в ухмылке. Нагайна, твердо глядя ему в глаза, вложила свою ладонь в его.       В конце концов, ей и впрямь оставалось всего немного.       Нагайна — молчаливая странная тень Волан-де-Морта. Она всюду, куда бы он не отправился, следует за ним, представая пред другими в образе огромной змеи и являя наедине свой естественный облик. Хотя со временем вопрос естественности стал более, чем относительным. Волан-де-Морт встречался с самыми разными людьми, и всех их объединяла тьма, в которой они увязли. Это были те, с кем в здравом уме ни за что не следует водиться, если только ты не выходец из этой же компании темных, безликих теней, тянущихся за могуществом, которое скрывают в себе Темные Силы. Среди людей, с которыми встречался Волан-де-Морт, были и единомышленники, связанные одной идеологией.       — Я уже была знакома с человеком, который говорил те же вещи. Он скверно жил и так же кончил, — произнесла однажды Нагайна, когда на землю уже опустился мрак.       — А я прекрасно учусь на чужих ошибках, — не глядя на нее, отозвался он. В помещении повисло молчание, нарушенное впоследствии тихим голосом Нагайны, которая, казалось, сама не ожидала, что произнесет это:       — В этом «идеальном мире волшебников» мне не будет места...       — Твое место будет со мной в любом из миров.       Что действительно значили эти слова, она так и не знала, а он не задумывался. Издевка, искренность, небрежность — можно было прочесть в этом все, что угодно. Этот разговор помнили, к этому разговору не возвращались.       Он взял ее, как причудливый трофей, как короткое развлечение, от которого можно легко избавиться, как только оно станет обузой. Но обузой она не стала. Иногда он, увлеченный своими делами, вовсе забывал о ее существовании, но независимо от этого, она оставалась рядом. Никто из них не заметил, как это стало привычным, как становится привычной картина в коридоре, с которой каждый день встречаешься взглядом, но при этом не придаешь ей какого-то значения. Нагайна ему не мешала. Нагайна его не раздражала. Нагайна могла даже быть полезной и умной. Никто не смог бы сказать, когда Нагайна стала необходимостью.       Все меньше в ней было от человека, все больше в ней преобладало ее звериное начало. Он потревожил ее глубокие раны, обнажая вытекающие, как гной, злобу и боль. Когда рана затягивалась вновь, оставалось лишь жестокое хладнокровие и ненависть. Он привык к ее существованию в его жизни, она быстро привыкла к его образу жизни. Казалось, он продолжал менять ее, лепить из диковатого маледиктуса, прячущегося в лесах Албании, свою Нагайну. Она с равнодушием смотрела на преступления, являвшиеся ступенями на пути к восхождению Того-Кого-Нельзя-Называть. Она сама участвовала в этих преступлениях раз от раза охотнее. Она стала чудовищем, которым ее заклеймили еще в детстве.       Всегда находясь подле Волан-де-Морта, она была свидетельницей разложения и умирания его души, расколотой на крестражи. Как и она, он потерял свой человеческий облик, представив миру то, чем являлась его черная душа. Когда-то красивое лицо аристократа приобрело очевидные змеиные черты, черные проницательные глаза превратились в узкие красные щелки, исчезли прелестные темные волосы. Они вместе шли по выбранному пути, они вместе обращались в чудовищ, которых в них видели еще в детстве.       Они были связаны. Еще тогда, в Албании, они знали, что связаны.       «Ты станешь моим последним, шестым крестражем, Нагайна. Мы навсегда будем связаны друг с другом»       Неразрывно связанные на протяжении жизни, они дважды погибли вместе. Вместе они обезличились, потеряли все человеческое, обратившись в зверей.       В один день погибли физически, являясь драконами в сказке о доблестном рыцаре.