— Тренировки, тренировки и ещё раз тренировки, Харламов! — постоянно доносит мне Тарасов.
А я ведь и так постоянно здесь, на катке, можно сказать, живу тут. Что ему ещё надо? Да и почему я, Гусь вон, тоже не отличный игрок. Эти вопросы постоянно крутятся у меня в голове но...
— Есть, АнатольВладимыч! — всё что я могу сказать, ведь мне нравится это: нравится загонять себя чуть ли не до отключки, нравится отдавать время любимому делу, но больше всего мне нравится делать это под вниманием тёмно-кофейных глаз тренера.
Раз за разом я возвращаюсь сюда и жду его, как щенок. Но, не могу я вот так, просто играть, не думая о нём. Даже Ира ушла к какому-то баскетболисту, узнав о моём графике работы и количестве свободного времени. Вся моя жизнь — хоккей...и Тарасов в нём.
— Анатолий Владимирович, а вы-то дома бываете? —однажды спросил я, хотя даже не ожидал иного ответа, чем "нет".
— Не твоего ума дело, Валера! Три штрафных круга, — ответил он мне.
И вот так всегда. А я же вижу, я же чувствую, что не просто так МЕНЯ оставляют, ну не пустое место я для него. Но, видя суровый, холодный взгляд, все мои рассуждения идут коту под хвост.
Я часто, ближе к полуночи просто езжу по льду и думаю о своём. Это помогает расслабиться, принять какие-либо решения и на следующий день снова прийти сюда, но уже опять полностью поглощаться игрой, любимым делом.
— Не спится, молодой человек? — услышал я знакомый голос с трибун, во время моей очередной "промывки мозгов".
— Не особо, Анатолий Владимирович.
— Приводи себя в порядок и зайди в мой кабинет. Я жду, — бросил Тарасов и словно испарился.
Мне несколько раз повторять не нужно. Совсем скоро я стоял у деревянной двери с гордой табличкой "Анатолий Владимирович Тарасов". Сердце бешено колотилось, готовясь в любой момент вырваться из груди. Постучав в дверь, я аккуратно открыл её и зашёл.
— АнатольВладимыч, звали?
— Да, Валер, проходи, чаю попьём что-ли, — он сел напротив меня за свой рабочий стол и, поставив две кружки с напитком, продолжил, — Слушай, а чего ты себя так сильно загоняешь-то? Сколько уже раз я старался выяснить: по своему желанию ты остаёшься или из уважения ко мне? Я постоянно задерживаю тебя на льду, а ты и сам потом уходить не хочешь, — он отпил с кружки, — который день уже вижу здесь в позднее время. Если есть какие-нибудь проблемы, не думай — говори, помогу устранить.
— На самом деле, моя проблема — Вы, Анатолий Владимирович, только я не хочу устранять вас, а всего лишь желаю быть вечно рядом, хочу казаться сильным в ваших глазах, да и вообще, БЫТЬ хоть кем-то для вас... — от этих мыслей у меня даже слёзы появились на глазах, жаль, я так и не смог их озвучить— да нет. Всё нормально, честно. А вы чего не дома? — резко перевёл тему, быстро моргая.
— С отчётами задерживаюсь постоянно, — он отложил чай, — а ты чего это, Валер, плачешь что-ли? — тренер наклонился через стол, поближе ко мне, чтобы удостовериться в своих словах.
Я не смог. Не смог сдержаться. «Дурак ли я? — Да!» Взял и поцеловал его, вот так, открыто, с чувствами. Изумление я заметил сразу же, и через секунды три уже был оттолкнут.
— Ты что с ума сошел, Харламов?! Тебе мозги вышибли на льду? Пошёл вон отсюда... — строго завершил Анатолий и выгнал меня.
Собрав все свои силы, я вышел из здания спокойно, сдерживая весь поток эмоций внутри. Но как только сел в машину, всё это вырвалось: я стал кричать, проклинать себя. Как назло и погода была отвратная, машину то и дело заносило. Как вдруг... Удар. Вспышка. Темнота.
***
Очнулся я уже под мирное пиканье приборов, а рядом с кушеткой сидели родители. Ужасно болела голова, и, как сквозь туман, я услышал свой приговор, после чуть не взвыв от обиды и понимания своей беспомощности.
— Если сможет ходить — уже чудо будет, — спокойно заявил врач.
Время тянулось долго, а мучительные боли в суставах стали обычным делом. Единственное, что спасало — тренажёр принесенный друзьями. Я поставил цель — вернуться на лёд, к Тарасову, и я выполню её.
Через два месяца ежедневных тренировок я уже свободно ходил. И вот, настал тот день. День, когда мне снова придётся столкнутся с этим взглядом, с этими живыми глазами, да что говорить, даже по дурацким шапочкам я уже соскучился.
Он ждал меня у входа в раздевалку, я заметил небывалую усталость на его лице.
— Валер, прости меня, — не стал томить он.
Я стоял и смотрел на него, сердце пропускало удары, жизнь снова наполнялась красками. Я вновь не сдержался, подошёл и искренне обнял: — Я скучал, АнатольВладимыч.
—Я тоже, Валер, я тоже, — обнял в ответ, — пойдем со мной.
Проведя меня к многострадальному кабинету, он отворил дверь и зашёл, жестом руки приглашая меня. Не успел я окончательно пройти внутрь, как в меня впились сухие и жесткие губы. От тренера исходил аромат одеколона, я чувствовал, как от него исходит жар, слышал, как бьётся его сердце. Тарасов зарылся руками в мои волосы и приблизился ближе: А я что? Я не мог понять сон это или реальность? Если сон — то он определённо лучший, если нет — то этот день мне запомнится надолго. К сожалению, разорвать поцелуй все же пришлось, мне просто-напросто не хватало воздуха. Я смотрел расфокусированным, влюблённым взглядом и видёл, как в Тарасове тоже что-то менялось, он словно оттаивал.
— Думал, я вру,что скучал? — обратился он ко мне с усмешкой. Я лишь помотал головой, давая ответ "нет", — Валер, извини меня. Я был застан в расплох, не так себе все это представлял. Может забудем про тот весьма неудачный случай? Будем жить и играть, с тобой. Вдвоём. Я же тебя на лёд быстро верну. А если переживаешь — закон нам не проблема...я думаю. Ты-то что думаешь, Чербакуль?
— АнатольВладимыч, — я сделал длинную паузу, а затем вздохнул и промолвил, — я с Вами.
***
С того момента у меня всё пошло отлично: и в хоккей я вернулся скоро, и Тарасов больше не отталкивал меня.
И вот сейчас, спустя десять лет, я сижу перед любимым человеком, не изменившимся за эти годы, и думаю: «Я ни за что бы не изменил своё решение в тот день, когда приехал из Чербакуля в команду заслуженного тренера СССР — Тарасова Анатолия Владимировича».
