Спасешь ли ты меня?

Тодороки бежит, распахивая двери больницы, помогая санитарам, закатывающим каталку с Бакугоу в больницу, везет ее в реанимационную. Рядом появляется Мидория, волнуясь о своём друге детства, переминается с ноги на ногу, переводя дыхание, и неловко спрашивает. Мидория знает о влюбленности Тодороки. Мидория не осуждает, он понимает, только выдыхает, потому что переживает, потому что любить Бакугоу безрассудно и глупо, но делал ли когда-нибудь Тодороки что-нибудь нормальное? Нет. — Как он? — Очень плох. Потерял много крови и сломаны рёбра. — говорит отрывисто, потому что дыхания не хватает, потому что Бакугоу умирает, потому что отчаяние плещется в глазах окружающих, и Тодороки это замечает, замечает, но ничего не говорит. Потому что сердце замирает и пропускает удар при виде безжизненно лежащего дорогого одноклассника, потому что он не может жить без этой угрюмой гримасы, не может и всё здесь. — Ещё он потерял память. Не узнает меня, не узнаёт других. — говорит Тодороки, пока дверь операционной комнаты захлопывается перед ним, отрезая путь к Бакугоу, его Бакугоу, пока жгучая горечь отчаяния и страха разливается по телу, не оставляя ни одного нетронутого места. Дверь закрывается, отрезая доступ к Бакугоу, куда даже его, сына героя #1, не пускают. За дверью суетятся врачи, слышны крики, медсестра суетится, стоит возле операционного стола с шприцами с адреналином наготове, врач хлопочет, пытаясь спасти жизнь ученику, будущему герою, парню, подающему огромные надежды. Аппарат, к которому был заранее подключён студент Юэй, внезапно противно запищал, а изогнутая кривая пульса пролетела прямой линией, врачи засуетились ещё больше, двое других принялись незамедлительно делать массаж сердца парню. Подскочившая медсестра вколола шприц с адреналином в плечо парню. Время замедлилось, тягучее, словно патока, пугая страшным ожиданием. Ничего не происходило. — Ещё один! Подготовьте дефибриллятор и увеличьте дозу! — отдавал приказы врач, надевая на руки стерильные перчатки. — Давай же, мальчик. Давай, не сдавайся. Борись. Ты должен бороться. — даже через врачебную маску было видно, как врач волнуется, что пострадавший ученик уже 3 минуты как умер. Больше тянуть нельзя. Скомандовав, он сам взял последний шприц с адреналином и лично ввёл его прямо в сердце Кацуки. Один из врачей вышел в коридор, снимая маску и устало оглядывая ребят, расположившихся в коридоре на полу. Вышел, чтобы сообщить ребятам о смерти Кацуки Бакугоу. — Мы. В общем, мы делаем всё возможное. Крепитесь. — сухим тоном сообщает, как будто говорит не о смерти человека, а какой-то мухи. Тодороки холодеет внутри, бледнеет и сжимает кулаки, подрывается с места и шагает к врачу, хватая его за воротник. — Вы не можете сдаться просто так, продолжайте пытаться! Врачи тоже своего рода герои! Современная медицина спасает жизнь. Просто спасите его, вы же можете! — влетел в ординаторскую и замер, шокированный увиденным. Врачи суетятся вокруг стола, поднося шприцы и необходимые предметы, главный врач стоял возле стола, держа в руках дефибриллятор. — Разряд! Раз-два-три! Разряд! — от ударов током безжизненное тело подпрыгивало на столе, и звуки были зловещими и жуткими. — Несите согревающий плед, живо! Разряд! — Тодороки-кун! — вбегает зеленоволосый следом и замирает на пороге, ужасаясь увиденной картине. Безжизненное тело больше не подпрыгивало, только прибор запищал вдруг сильнее и по экрану побежала тонкая кривая пульса, парень на столе закашлялся, сплёвывая кровь в сторону и оглядел всех расплывающимся взглядом, тут же отрубился на столе, оставаясь лежать безжизненной (почти безжизненной) массой на операционном столе. Сильные руки санитара тут же выпихнули двух парней из операционной, захлопывая ее перед их лицами. — Вам здесь не место. Здесь идёт операция, будьте добры, не мешайте. — строгим тоном отчитал он их, перед тем, как захлопнуть дверь. — Бакугоу! — против воли вырвался из груди крик, пока его выпихивали из помещения, и Тодороки осел возле стены, закрывая лицо руками. — Хорошо. Извините. Главное, он будет жить… — пробормотал в пустоту, непонятно к кому обращаясь. Как только пациент очнулся, дефибриллятор быстро отключили, чтобы он не мог навредить ученику и врач ласково улыбнулся отключившемуся парню, кивнул суетящейся рядом медсестре, записывая что-то в тетрадь. — Четыре минуты и десять секунд. Назначь ему приём препаратов. — мужчина устало улыбнулся, снимая с лица маску и снимая перчатки, выкидывая их в ведро. Пока он отдавал указания, вокруг суетились его помощники. Та же медсестра вколола парню обезболивающее, которое должно было уже подействовать через минуту. Помимо сломанных рёбер было обнаружено пару ножевых ранений, одно в грудь, другое в бедро, благо кровь они успели остановить в первую очередь, наложив жгут. — Готовьте два литра крови для переливания. — проговорил врач, устало хмуря брови и отходя от стола. — Мы справились. Спустя пару дней. Бакугоу лежал в одиночной палате, под капельницей, спал, нахмурив светлые брови, дежурная медсестра куда-то вышла, и Тодороки пробрался ему в палату, садясь рядом и оглаживая его спутанные волосы, убирая их со лба, нагнулся и поцеловал его в лоб. — Главное, ты будешь жить. Я так рад, что ты живой. Что ты живёшь. — Тодороки взял перебинтованную руку, поглаживая ладонь своими пальцами и слабо улыбнулся, оставляя на ладони лёгкий поцелуй. — Знаешь, Бакугоу, я люблю тебя. С того самого момента, когда ты сражался со мной на Спортивном фестивале. — губы парня, лежащего на койке, слабо дрогнули в улыбке, но виду не подал, оглядывая из-под полуприкрытых век сидящего возле его кровати парня. — Ты невероятен. Живи и дальше, жаль, что я с тобой не смогу быть. — поднялся с кровати разноцветноволосый, собираясь уходить, и почувствовал слабое движение пальцев в своей ладони, руку парня то он все ещё держал, сжимал, не желая отпускать. Его потянули чуть сильнее, заставляя упасть на кровать и проснувшийся Кацуки хитро улыбнулся, перехватывая руки одноклассника и сжимая ладони в своих, переплетая пальцы и не давая просто так свалить парню. — Хрен я теперь отпущу тебя, двумордый. Люди встречаются, меняются, расходятся и сходятся, люди друг друга ненавидят, любят, обожают, но разве может из откровенной неприязни и вражды друг к другу вырасти что-то настолько светлое и искреннее, как любовь? Если только волей случая не подтолкнуть их к этому.