***
В конце ноября в Лондоне, на Эксгибишен-роуд в Южном Кенсингтоне открылась выставка самоцветных сокровищ, собранию которых поспособствовало несколько известных коллекционеров из высшего класса, чьи имена плохо подставлены языку неместному, принадлежащему даже самому пытливому человеку. Ещё в самом низу, в гардеробной, где суетились угодливые слуги, веяло французскими духами и шелестели тугими платьями дамы, можно было понять, что мероприятие пользовалось успехом. Из-за одобрения некоторых газетных типографий посещение этой выставки среди местной аристократии стало считаться «патриотично-художественным». Низкие залы казались пустыми и неуютными в тусклом свете. В центре каждой комнаты стояли одна-две стеклянные витрины со скульптурными группами, сделанными из лучших камней. Казалось, самоцветы излучали свой собственный независимый ни от чего свет. Худой молодой человек во фраке, чьи фалды были заметно выше колен, а талия завышена так, что создавалось ощущение, будто он надел фрак своего младшего брата, так глубоко задумался, что только прикосновение к плечу заставило его обернуться. — Сэр Тоцука, сердце взыграло от наших каменьев? Перед ним возник человек, едва ли старше его самого, но занимающий здесь уж достаточно высокое положение. Его экстравагантную причёску, одним своим видом пропагандирующую новый синтетический краситель, можно было различить издалека. — Они хороши, и вправду, в самом деле. Но вот я стоял и думал.. — Они прекрасны, изящны и не бессмысленны, в отличие от всего другого. Тоцука много раз задавался вопросом, почему лорд Мишакуджи всё равно остаётся на плаву и даже кажется, что ничуть не теряет свою репутацию за свои порой слишком громкие слова — будто он живёт в стороне от всех цензоров, присущих каждому государству во избежание обострения самых горячих тем. Возможно, всё дело в менталитете, который ему вряд ли дано понять. Англия продолжала оставаться для него самым странным и необыкновенным местом. Для начала этих странностей можно отметить то, что его титула «фрайхерр» как такового в британской пэрской системе не существовало. И по местным меркам это разве что являлось аналогом «баронета». Тоцука, в общем положении был даже как-то рад такой замене. Это позволяло лучше узнать всю сложную титулованную систему, с которой у него с давних пор были проблемы. Он и его спутник пришли к бессовестному согласию вместе обойти выставку, ненадолго задержавшись у каждой из скульптурных групп, как их принято было здесь называть. Возможно, между ними двоими, знакомыми лишь по удачному стечению обстоятельств, не имеющих ничего общего кроме душевной природы, стремящейся к равновесию, мог бы завязаться достойный диалог. Пусть даже такой, в переносном смысле, когда они безгласно двинулись к одной из представленных частей — белому медведю из лунного камня, сидящего на льдине из селенита, редкого по красоте. А дальше к стройной фигурке девушки, исполненной из оттенков амазонита и яшмы; имперскому британскому льву, тому, что Тоцуке удавалось увидеть на полотнах не один раз, золотистого кошачьего глаза.. И опять — медведь с безвольно опущенными лапами, только из агальматолита, в абсурдном колпаке с ослиными ушами, бубенчиками и шипованным ошейником на подставке из редкостного малахита. Рядом диковинная, больно низенькая ростом обезьяна из полированного мориона, как бы утешающая его. И орёл с кровавым отливом гематита, напоминающий об одной из своих же отрубленных голов.. Искусство художника-камнереза было поразительно. Не меньше восхищало редкостное качество камней, из которых были выполнены фигурки. Но вместе с тем Татаре становилось обидно, что такое искусство и материал потрачены на дешевые карикатуры, годные для газетенки-однодневки, «недопрочитанной, недораскрытой». — Довольно, пожалуй, — вздохнул он, совершенно далёкий от политических распрей, но тем не менее догадавшийся, почему посещение этой выставки считалось патриотичным. — Довольно, — с упавшей улыбкой согласился его спутник, известный делопроизводитель, политик и коллекционер по совместительству граф Мишакуджи Юкари. Он, видимо, не особо удовлетворённый реакцией Тоцуки, провёл рукой, завёрнутой в чёрную лайковую перчатку, по направлению к дальней стене, где висели картины — модели горных разработок. Гипсовые барельефы, отделанные натуральными породами, показывали в разрезе шахты и пещерки с согбенными черными фигурками горщиков – искателей самоцветов. В витринах-столиках, расставленных вдоль стен и окон, сверкала нетронутая природная красота: сростки хрусталя, друзы аметиста, щетки и солнца турмалина, натеки малахита и пестрые отломы еврейского камня… — Видите, сэр Тоцука, — лорд Мишакуджи, почему-то до сих пор заинтересованный в его компании, кивнул на мальчишку лет четырнадцати, а может, и старше, с целиком бело-серой головой, будто поседевшей — влияние «Большого Дыма» просто поразительно — засмотревшегося на витрину с горками. — Вот где оно, настоящее, что и ребёнку понятно. Обращая на юного дворянина внимание, он как бы своеобразно обращал внимание своего спутника на горки — особые способы экспозиции камней, ныне только набирающие популярность. Различные куски красивых горных пород склеиваются так, что образуют модель заостренной скалы с глубокой пещеркой у подножия, иногда несколькими. Игольчатые кристаллы берилла, турмалина, а то и просто наколотые столбики отдельностей гипса-селенита изображают сталактиты в сводах пещерок. В глубине сверкают щетки мелких кристалликов горного хрусталя, аметиста, топаза или синего корунда. Уступы «скалы» украшены искусным подбором полированных кусочков агата, малахита, азурита, красного железняка, амазонита. Кое-где вклеены черные зеркальца биотита, а в стенках «пещер» блестят, подсвечивая, прозрачные камни, листочки белой слюды – мусковита. Именно у такой горки, самой богатой по количеству минералов, и застыл мальчишка. Вроде бы слишком заинтересованный, но уже чем-то другим. В нетерпении что-то ожидавший, как-то недовольно сложивший руки на груди, подёргивающий зелёный бант на груди. — Прошу простить меня, — не удержавшись, Тоцука дружелюбно погладил мальчика по голове, заставляя того поднять взгляд и покоситься на лорда Мишакуджи. Какую-то лёгкую грубость в глаза и движениях Татара предпочёл упустить — мальцы везде одинаковые, в независимости от принадлежности, будь то наложенной манерности, как пудры. Им приходится легче и одновременно труднее всех, ведь всё, что бурлит внутри, не утихомиришь, не замажешь. Даже не поймёшь, для чего это делаешь. — Нравится горка? А что ещё понравилось? — снова обращаясь к мальчику, ему кажется, будто эти вопросы должен задавать отнюдь не он. Однако хозяин всего этого добра почему-то до сих пор не давал роспуску этому завязавшемуся променаду. Стоял как бы в сторонке, с одобряющим выражением на лице. Тоцуке просто хотелось понять, что вертится в черепно-мозговой коробке у того, кто возможно в будущем станет геологом и будет уже сам также прохаживаться по переполненным залам-сокровищницам. — Сэр, Вы считаете меня чудаком? — неожиданно и необычайно дерзко начал безымянный мальчик, уже отвлёкшийся от горок так, будто они интересовали его только в самую последнюю очередь.— Тогда Вы считаетесь им не меньше, если видите в этих кусках породы под стеклянными колпаками смысл. Тоцука, уже не раз общавшийся с младшим поколением, едва ли удивился такому высказыванию, вырвавшемуся, как если бы этому ребёнку долгое время не давали выговориться. Это даже подогрело в нём интерес. — У Вас острый ум, поэтому никогда не считайте себя чудаком, — улыбнулся он, но не из вежливости, а из-за какого-то более глубокого чувства, проснувшегося в нём. — За необычными интересами часто скрываются необычные способности. Мы проверяли правильность наших собственных интересов. Татара хотел обернуться, чтобы узнать, что на этот счёт думал его спутник, которому наверняка было что сказать. Однако рядом послышалось шуршание шёлка, легко повеяло духами, и он увидел высокую молодую даму с пышной причёской пепельно-золотистых волос под шляпкой, выглядевшей издали как кусочек самых непроходимых джунглей — нагромождение пёстрых, скорее всего бутафорских растений и плюмажа даже как-то отпугивало. На ней было новомодное зелёное платье — такие он уже не раз видел на других аристократках из центра. Она никому из присутствующих не сказала и слова, может быть не потому что хотела показаться невежливой, а просто из-за опасения нарушить обсуждение, которое и так сошло на нет. — Простите, господа, мы вынуждены покинуть вас, — напыщенно объявил мальчик, поравнявшись с дамой. Он будто бы специально сделал акцент на слове «господа», чтобы показать своё недовольство и лёгкое пренебрежение. — Сюда бы горстку анархистов. Может быть тогда бы эти камнища пригодились и развеселили бы публику. Тоцука, не понявший намёка, повернул голову к графу Мишакуджи, стоявшему уже по левое плечо от него. На лице того показалась какое-то недоброе выражение. — Пойдём уже, — бесцеремонно бросил юный аристократ даме в зелёном, которая, находясь рядом, была выше его чуть ли не на одну особо крупную голову. Мальчик с белыми волосами скрылся быстро, более не став как-то говорить ни с Татарой, ни с его спутником, которого он, казалось, уже знал. Возможно, из-за того, что они крутятся в одних и тех же «слишком узких» кругах. Дама, о чьём положении догадаться было сложнее всего, кивнула графу Мишакуджи как старому знакомому и ушла в том же направлении, шурша своим зелёным дорожным платьем. Казалось, что она даже прибавила шагу, пытаясь догнать мальчика, чьи волосы запорошила грязь старого Лондона. Но всё же продолжала держаться так, как если бы не ходила за ним хвостом, а являлась кем-то по положению гораздо выше, чем и Тоцука, и Юкари вместе взятые. Если бы Татара встретил маленькую девочку, он бы подумал, что эта женщина являлась её гувернанткой. Однако, учитывая все обстоятельства и особенности английского воспитания, она могла быть кем угодно. — Постойте-ка, что я! — воскликнул Тоцука, неожиданно что-то вспомнив, когда вновь вернулся взглядом к своему спутнику. — Милорд, когда Вы вернулись из Индии, помните, Вы рассказывали о том, что выкупили камни, может быть, неизвестные науке. Вы собирались отдать их для огранки. И что же вышло? Граф Мишакуджи как-то натянуто вскинул брови, но затем всё же ответил: — Что вышло — увидите, они тут, на выставке. — Как же я мог просмотреть? — Значит, что из них ничего особенного и не вышло. Они подошли к высокой, столбиком, витрине, внутри которой на черном бархате сверкали готовые ювелирные изделия. — Вот они, – коллекционер без торжества показал на подвеску из четырех небольших камней, прикрепленную под кулоном из желтого топаза, такого яркого, что он был виден от входа. В камнях, на которые показал лорд Мишакуджи, на первый взгляд, совсем не было привлекательности. Ограненные плоской «зеркальной» гранью и заделанные в платину, на которую нынче возрастала мода, камни казались циннвальдитовыми, сливающимися с матовым металлом оправы и цепочки. Требовался знающий глаз, чтобы понять необыкновенность самоцвета – прозрачного и в то же время пронизанного едва заметными точками с кровавым блеском. Облако этих точек, рассеянных в прозрачной основе, придавало камню его странный циннвальдитовый цвет и вид как бы хрустально прозрачного металла, гармонировавшего с глухой сероватостью платины. — Да это вовсе не так! — возразил после долгого молчания Тоцука. — Я тоже любитель камня. Что до огранщика, то он просто молодец, и Вы ему многим обязаны. Он сразу понял Ваш самоцвет. И что Вы собираетесь с этим делать? Лорд Мишакуджи усмехнулся так, как если бы услышал в его словах что-то доступное только себе одному. Иногда такие тени, залёгшие на его лице, пугали. Но отнюдь не подстёгивали Татару, уже умеющего общаться с такими людьми. — Право, не знаю, — развёл он руками, сняв одну лайковую перчатку, с такой напыщенно горечительной улыбкой. — Красота не требует жертв, красота требует денег — ювелир попался прижимистый, шкуру за работу содрал. Оставлять камни у себя уже не прельщаюсь. А за аукционными работами, к сожалению, нет времени следить. — Прижимистый сами знаете почему. Ему много надо не для себя, а за каменное мастерство воевать. А с этим где взял, а где и погорел. Тоцука на некоторое время замолчал, как бы размышляя над тем, что пришло ему на ум. Он немного не так представлял ответ графа Мишакуджи, ещё только направляясь сюда в кэбе*, весь погружённый в детское предвкушение. Неужели чувство меры, подлинный вкус художника изменили коллекционеру? Почему? Или с известностью, деньгами, большим зимним поместьем в Финляндии оборвалась та драгоценная связь с глубиной искусства, которая даёт безошибочное чутьё настоящего? Он знал только то, что теперь может с ещё большей уверенностью объявить о своём решении. — Если не станете добавлять её в коллекцию на постоянной основе, значит оставите под колпаком? Лучше уж я сразу выкуплю! Между прочим, как Вы назвали новый камень? Он с таким упорством и решительностью посмотрел в лицо графу, что даже не обратил внимание на усилившееся выражение самодовольствия, будто только поджидавшее подходящего момента. Татара был слишком сильно захвачен мыслью, что драгоценности, ещё может быть неизвестные науке, будет носить его принцесса. Девочка ой как обрадуется, когда им удастся её вывезти отсюда. — Это право геологов, уже нашедших. Комиссия, производительные силы, лучше меня знаете, — больно хитрым, заговорщицким тоном ответил граф Мишакуджи, вновь надев перчатку и прикрыв рот ладонью. — Да дело наверняка не в военном порохе, — задумчиво бросил Татара, одной рукой разминая кисть другой, всё не отрывая взгляда от камней. Он прекрасно был осведомлён об обострившейся политической ситуации, но был сам по себе, как естественно для его положения,«не заинтересован» именно в этом плане. — Знаете, раз уж на то пошло, я бы дал за них… Охладевшее лицо коллекционера сказало ему, что цена оказалась много меньше той, на которую всё и рассчитывалось. Это был промах. Назови он цену, близкую к правильной, Мишакуджи Юкари, конечно, уступил бы, а теперь капитуляция с его стороны, как и всякая капитуляция, дорого обойдётся побеждённому. Но видимо, это всё равно никак не повлияло на отмену продажи. Возможно, что почти никак не отреагировав на предложение баронета, граф, наоборот, сам хотел поскорее избавиться от камней, пусть и с такими затратами. Не по его престижу было улаживание порядка с этим фактически незаконным товаром. — А можно кого-нибудь послать за ключом и открыть витрину? — чтобы выгадать время, Тоцуке захотелось посмотреть на камни поближе. Все распоряжения были отданы молниеносно быстро, словно бы всё это было изначально запланировано. Ключ принесли так ловко, что тишине между ними едва удалось повиснуть. Это может было даже хорошо, так как мало ли что ещё мог сказать граф! Или какие ещё мог нежелательные вопросы он мог задать сам.. Камни, подставленные свету на окне, засверкали ещё ярче своей странной циннвальдитовой игрой. На лице графа мелькнуло его почти постоянное напыщенно-самодовольное выражение. Татара просто улыбнулся и, глядя в окно, за которым гуляли солнечные лучи, сказал: — Я беру камни. Пожалуй, единственное, что имело значение в этот момент — только его мысли, вертящиеся вокруг того, какой же замечательный сувенир ему удалось заполучить в свои руки. Мишакуджи отступил на несколько шагов и с нескрываемым восторгом от «удачной» сделки объявил, обращаясь уже как бы ко всем: — Работа довольно хрупкая, так что будьте осторожны. Пусть принесут футляр.***
Если не считать посещения театров и клубов, добропорядочные жители самого большого города в Соединённом Королевстве Великобритании и Ирландии старались не выходить из дома после заката, который в этот холодный вечер наступил уже.. Тоцука не мог сказать, во сколько именно — у него никогда не было карманных часов. Сейчас он, только что покинувший небольшой кэб, который ему пришлось снять специально для прогулки по Вестминстеру, стоял под газовым фонарём на Белгрейв-сквер — главной площади Белгрейвии. Это было по-своему замечательное место, из которого можно было рукой подать до всех главных достопримечательностей, исторических памятников и главных мероприятий, которые ему хотелось посетить за время пребывания в этой стране. Но только не для тех, кто хотел бы сэкономить на своём путешествии, остановившись здесь, как иностранец. Татара предпочитал не задумываться о всех потраченных соверенах, разглядывая мрачный фасад гостиницы. Не потому что в их положении не благородно считать каждую монету. Они преследовали благую цель, ради которой все ужимки были бы кощунством. Этим, конечно, не объяснить простую прихоть и тот чемоданчик, что он прижимал к груди, наблюдая как вспыхивают и гаснут тусклые огни в окнах, обделанных лепниной. Звук приближающихся шагов заставил его обернуться. Из тумана появился констебль в высоком шлеме, направивший на него фонарь, по большей части сосредоточив внимание на одежде, как если бы она могла что-то сказать за своего хозяина. — Добрый вечер, сэр. Если позволите, я бы не советовал Вам здесь задерживаться, — предупредил мужчина, подойдя ближе. — Опасно гулять в этом тёмном тумане, даже в этом районе. — Благодарю вас, констебль. Пожалуй, мне действительно лучше поспешить. Такая неожиданная встреча весьма удивила его, заставила совсем немного занервничать, стрельнуть глазами по сторонам. Он уже почти был примирён с мыслью, что никто не отважится прогуляться в одиночку по затянутой каким-то неестественным туманом улице. Появление констебля, оказывается проходившего здесь каждые двадцать минут, напомнило ему о главной цели. Может, это идиотизм — думать о таких вещах, как серийные убийца или одиночество и обо всем прочем — он толком не знал. Может, лучше об этом не знать. Может, лучше просто продолжать верить, что все в порядке, даже когда каждую минуту может случиться что-то по-настоящему страшное. Татара перешёл на другую сторону Белгрейв-сквер, оглядываясь по сторонам, как бы пытаясь выцепить взглядом движущийся кэб, ещё какого-нибудь местного констебля или случайного пешехода. Мощёная дорога, бугристая, не ровная в своём выщербленном камне, днём переполненная разъезжающими экипажами, сейчас пустовала необычайно даже для респектабельного центра. В тумане он ориентировался плохо, несмотря на то, что ему уже не единожды приходилось возвращаться в такое время. Если бы он не всматривался в гостиничные окна, то уже давно бы свернул к Пикадилли. Тоцука остановился возле чугунной ограды, за которой в свете фонаря виднелось по парадному широкое крыльцо с пятью каменными ступенями, ведущими к дубовой двери. Дверной молоточек был отлит в форме головы геральдического льва. Крыльцо, как это положено в престижных гостиницах, недавно мыли. Чтобы не оставить следов и всё не подпортить, он очистил подошвы ботинок о скребок в ограде. Затем сжал в руке чемоданчик, открыл ворота и поднялся по ступенькам. Стук молоточка гулким эхом прокатился по тихому дворику. Кто-то подошёл к двери с внутренней стороны. На мгновение Татаре показалось, что мир у него за спиной растворился в тумане, время остановилось, а сам он заперт в тёмном чулане вселенной. Затем загремел засов, скрипнула, открываясь дверь, и баронет приветливо, как всегда умел и привык, улыбнулся. Беллмэн, уже запомнивший его за двухнедельное пребывание в столице, секунду разглядывая крыльцо на наличие прочих постояльцев, легко склонил голову и пропустил прибывшего гостя. Верно он, считавший его обычным праздношатающимся иностранцем, даже как-то удивился, заметив в руке почти по-деловому выглядящий чемодан, однако виду не подал. Несколько человек в задумчивости стояло у стола старшего посыльного в вестибюле гостинницы, их остренькие лица, похожие на мордочки хорьков, выдавали смятение. Сам стол помещался посередине всего зала, возле одной из ребристых бетонных колонн, подпиравших высокий потолок, обильно украшенный лепниной — он стоял в самом центре, откуда хорошо было видно всех, кто входил и выходил из здания. Несмотря на то, что было на улице, сейчас здесь было весьма оживлённо. Самому Тоцуке нравилось наблюдать за людьми, особенно в таком интересом месте, куда стекаются самые разнообразные дамы и господа: одни ли, в компании, по зову «Сезона», конгресса или чего-либо ещё из стран может быть не столь дальних, сколько более или менее благополучных. Будь сегодня другой день и другие обстоятельства, он бы возможно и остался здесь на некоторое время, устроился ли на диванчике под листьями горшочных цветков, быть может даже заглянул в прилегающий ресторан ради того, чтобы посмотреть, как совершаются дела у чинов более высших. Однако ситуация позволяла ему лишь спешно подобраться к лестнице, ведущей к комнатам.***
Когда Тоцука осторожно открыл дверь из тёмного, почти чёрного дерева, его обдал запах табака столь сильный, что на глазах выступили слёзы, а нос был сразу же инерционно зажат платком. Будто он сам на подсознательном уровне только этого и ждал, только к этому и готовился. Его даже не удивила не запертая дверь, которая скорее всего простояла такой с того самого момента, как он наведывался сюда рано утром. Это породило в нём какое-то знакомое, почти ностальгическое чувство, и он, нисколько не жалевший, что в начале решил зайти именно сюда, а не в свой номер, закрыл за собой дверь. Юноша улыбнулся самому себе, неожиданно поймав своё отражение в висевшем на противоположной стене зеркале. — Король, — в шутливо-серьёзном тоне он обратился куда-то в глубь комнаты, снимая шляпу и придерживая у груди чемодан. — Вы всё время были здесь? Ему никто не ответил. Однако юноша и так знал, что Суо Микото здесь. В каком-то ином месте искать его бесполезно и не нужно. — Здесь может и мышь задохнуться. Разрешите, окно открою? — Тоцука сам не знал, почему задаёт вопросы, на которые вряд ли ему ответят. Он ведь в любом случае сделает то, что задумал, одёргивая ряды штор и пробираясь к окну. — Знаете, сегодня была чудная погода. Когда было обеденное время я даже заглянул в Гайд-парк. А сейчас туман как после самого длительного дождя. Как только оконная рама была поднята, ему в лицо сразу же дунул холодный ветер самой что ни на есть поздней осени. — Когда мы заберём Анну, я бы хотел снова сходить туда. Все вместе! Тоцука, некоторое время рассматривая поздний Белгрейв-сквер, силуэт бродящего констебля, где-то вдалеке собравшуюся компанию кутил, всё-таки снова развернулся лицом и поставил свой чемоданчик рядом с одним из кресел, положив сверху свою уличную шляпу-котелок. В пепельнице тлела недавно выкуренная сигара, одна из всего общего множества и богатства английских табачных лавок. Немного пепла попало на поверхность столика, запорошённого газетами и какими-то бумагами, на которых виднелись следы от чашек и тарелок. — А что насчёт корреспонденции? — неожиданно для самого себя спросил Тоцука, включив прикроватную лампу, очень напоминающую по форме дамскую шляпку. Мягкий жёлтый свет возник в комнате, ещё относительно прибранной. Дымившаяся пепельница стала более чёткой. Микото заёрзал в слишком смешном для себя втором маленьком кресле. На его плечах лежал тяжёлый уличный плащ. Тоцука искренно не понимал, почему тот его не снимает. Вряд ли такому человеку, как он, может быть вообще когда-нибудь холодно. — Комод, — коротко ответил мужчина, подставив под голову руку. Серебряные и медные кольца блеснули в полутьме, как затухающие звёздочки. В руках Татары, подошедшего к старому комоду, темнеющему большим пятном, оказалось нераспечатанный конверт со знакомой печатью в виде птицы, ещё не сломанной, даже не потрескавшейся. Вероятно, его занесли, когда Тоцуки здесь уже не было, а Микото только дремал, прожигая всё в табачном воздухе. Королю, как завелось называть, не было дела до документации и прочих тонкостей, поэтому он всё как обычно оставил на своего спутника. Ещё когда они были дома в Германской империи, тот даже не удосуживался отвечать на телефонные звонки, какие уж газеты и конверты? Не его это дело, проще говоря. Конверт был широким и довольно увесистым для наличия в нём одного только письма. И раскрыв его, Тоцука сразу же понял, в чём дело. — Король! — восторженно позвал он, возвращаясь обратно к светильнику, как если бы желая удостовериться, что это именно то, чего они только и ждут все те последние недели ноября. Ответа не последовало, однако это не помешало ему с ещё большим рвением продолжить: — Король! Думаю, эта новость Вас взбодрит! Он махнул рукой, в которой было зажато письмо, едва не задев одну из картин-реплик, висевших на ближайшей стене. — Только послушайте: «Достопочтенный! Всё необходимое собрано, проблем более не возникнет. Приму то, что Вы присылали, к сведенью. Благополучного возвращения!» — Тоцука, придерживая конверт у груди, сел на свободное кресло напротив Микото, передавая тому письмо. — Разве это не замечательно? Мне, право, жаль, что нам пришлось задержаться в Англии так мало. Так и не дождавшись, когда Суо заберёт из его рук столь радостное бумажное известие, слишком короткое для полноценного обращения и слишком длинное для записки, Татара положил его на столик рядом с пепельницей. — Что там? Татара, прерванный в дальнейшем распечатывании конверта, проследил за взглядом Микото, остановившимся на чемодане со шляпой. — А? — он встрепенулся, не сразу поняв, о чём идёт речь. — Это мой le cadeau** для Анны. У меня в этом отношении мало опыта, но обычно считается, что получать подарки очень приятно. Мы можем ещё купить что-нибудь для лорда Кусанаги, чтобы он не расстраивался из-за такого странного исчезновения своих денег.***
*Кэб (сокращение от «кабриолет») — лёгкая двухместная тележка, транспорт на прокат. **Le cadeau (фран) — подарок.