Колесо обозрения

— Это я недавно читала о такой терапии, — я наклонилась у кровати и одной рукой задрала покрывало, оголив матрас с нежно-голубым бельём, после чего головой чуть сунулась в то самое тёмное магическое пространство под кроватью, стараясь что-то там разглядеть. — Направлять свои отрицательные эмоции в какой-нибудь предмет. Например, представлять, что все вещи, которые злят тебя, расстраивают или мучают — сейчас столпились в твоём плюшевом медвежонке. То есть, на него как бы ложится вина за все шероховатости твоего плохого состояния, и тебе становится легче, когда всему этому есть материальный виновник, а не какие-то абстрактные тараканы в твоей голове. И можешь с этим медвежонком делать, что на голову упадёт. Разорвать там, сжечь или ещё чего… Я потянулась рукой и извлекла из магического пространства носок, победно улыбнулась и взглянула на Юнги. Тот сидел на кровати, облокотившись на гору подушек, и вперился в ноутбук. Он ничего не отвечал на мои слова, а только состроил очень хмурую и занятую мину. — Холодает… — сказала я задумчиво, тут же напрочь забыв, о чём только что говорила. Когда я видела, что Юнги что-то неинтересно, меня это тоже сиюсекундно переставало занимать. — Только середина августа… — хмыкнул он, не отводя взгляда от экрана. Скорее, наоборот, он только ещё сильнее придвинул голову к монитору и пуще прежнего нахмурился, как будто теперь нашёл уж что-то совсем занимательное. И всё-таки холодало. Последние два года мне казалось, что холодать стало гораздо раньше, а теплеть позднее. Я постоянно мёрзла. Ладошки как две маленькие ледышки, которые он бесконечно грел. Мы покупали мне утеплённые носки и термобельё, но я всё равно продолжала стучать зубами, особенно когда проходила мимо холодильников в магазинах или стояла с ним на балконе в его ветровке по ночам, когда он курил. Но мне даже было приятно мёрзнуть. Это и правда может быть приятно — мёрзнуть, когда кто-то может тебя согреть. Я вздохнула и уселась на матрас к нему спиной, натянув носок на голую стопу. Оглянула комнату: консервные баночки от моего салата валялись тут и там. Какие-то его вещи. Зажигалка и пачка от сигарет. Его чёрный свитер из овечьей шерсти висел на стуле у стола. Немного колючий, зато пах, как он. Чёрный кожаный портфель стоял у белой стены. Странно, Юнги никогда не носил ничего классического, но повсюду таскал этот кожаный портфель. Ещё страннее, что у него это не выглядело нелепо. Моя комнатка поросла его вещами. Если бы мы вдруг расстались, пришлось бы месяц всё вымывать, чтобы вывести следы его присутствия. При мысли об этом становилось так страшно, что чуть ли не темнело в глазах. Мы давно уже не ходили в кино. Решили для себя, что там теперь не идёт ничего интересного — одна попса поверхностного содержания; но на самом деле у нас не было денег. По четвергам Юнги водил меня на каток, потому что в этот день с девяти и до двенадцати утра можно было кататься бесплатно. Мне очень нравилось, как Юнги катался и как он, одетый во всё чёрное, смотрелся на белоснежном катке. Он выделялся. Всегда, везде, во всём. После него было противно смотреть на других людей. В них не находилось ничего интересного, все они были скучными, одинаковыми, пустыми. И я перестала их замечать. Я поселилась в вакууме, где только я и он. И меня всё устраивало. — Сегодня у Джина какая-то гулянка, — он подал голос. — Все наши будут. Я круто развернулась, округлив глаза. — Мы что, туда пойдём? — Не хочется, — Юнги отставил ноутбук в сторону, на белоснежную тумбочку, покрытую коричневыми кругами от стаканов кофе и чая, и откинулся назад, задрав вверх голову и уставившись в потолок. — Но я получу деньги ещё нескоро, а тебе надо хоть что-нибудь поесть. Там будет какая-нибудь еда, наверное. Не только же травка. — Я там плохо всех знаю… — я смущённо скривилась, сжав одну свою ладонь в другой и опустив взгляд. Только разговаривая с Юнги, я всегда выглядела беззащитной. Он внимательно рассматривал меня с минуту, а после одним рывком подался в мою сторону. Сердце заколотилось, как в первый раз. Да, это то, что мне и было нужно. Я блаженно закрыла глаза ещё до его прикосновения. Юнги убрал прядь волос мне за уши и поцеловал меня в лоб, он положил руки мне на плечи и опустил голову так, что наши губы оказались на одном уровне. Мне спёрло дыхание. Никто не пах так, как он. Какое-то время он мучил меня, держа лицо на близком расстоянии и тепло дыша мне в губы. Я знала, что он рассматривает меня. Понимала, что видит моё благоговение перед ним. Чувствовала, как он этим наслаждается. Всё это медленно превращалось в нашу излюбленную игру, и проигравшим стал бы тот, кто первый бы бросился целоваться. Это всегда был он. На секунду я открыла глаза, чтобы будто разведать ситуацию. Подняла на него туманный взгляд, и он не сдержался. Воспоминания о поцелуях всегда самые бледные. Даже если ты целовался только утром, в обед уже сложно передать отчётливо, каково это. Так что каждый поцелуй с Юнги был, как первый. Мы оба дышали тяжело и громко, я уже перестала быть холодной гордячкой и подалась ему в ответ, обвив руками шею. Спустя время, которое никогда невозможно определить, Юнги оторвался от меня и стал обрывисто целовать в щёки. — Ты одна из нас, — сказал он, когда закончил с поцелуями. Он твёрдо заглянул мне в глаза. — Ты много сделала для нас. Все признали тебя. Не бойся быть лишней. — Но если бы ты вдруг ушёл оттуда… Разве я там не смотрелась бы нелепо… Без тебя? — Я… — на секунду он застыл, а затем раздражённо выдохнул и отвернулся. Вся магия, витавшая вокруг нас в воздухе, в одну секунду просто испарилась. Всегда, когда подобное происходило, мне хотелось разрыдаться. — Я оттуда никогда не уйду. Юнги одним рывком — как он поступал всегда и во всём — спрыгнул с кровати и направился в сторону того самого чёрного свитера, висевшего на стуле. Он натянул его поверх своей чёрной футболки. Обожал всё чёрное, но это в нём показное. Я-то прекрасно знала, что и к мягким цветам Юнги питал тайную нежность, которую никак нельзя было не заметить в его взгляде, когда я показывалась в чём-то таком. В белье, например. Что ему нравилось, а что отталкивало, что возбуждало и что умиляло — я знала всё это наизусть. И обо всём этом он ни разу не говорил вслух. С тех пор, как мы познакомились, моя жизнь превратилась в бесконечное изучение, и даже теперь, спустя столько пережитых дней и ночей, всё ещё оставались закоулки в его душе, до которых мне пока не удалось добраться. Это было невероятно — изучать этого человека. Никто не знал его, как я. — Прости… — сказала я, про себя негодуя. Мне не хотелось его обидеть. — Тебе не за что извиняться, — сказал он, не поворачиваясь ко мне лицом. — Ты не виновата ни в чём. Идём, — только сказав это, Юнги развернулся и протянул мне руку. — Разве у них не ночью всё начинается? — растерялась я в ответ на его готовность так быстро покидать дом. — Мы не к ним, — он усмехнулся, смахнув рукой с края стола свои сигареты и зажигалку. Сунул в карман и взглянул на меня с улыбкой. — Достал кое-что на прошлом задании. — Достал? — спросила я сомнительно и с тревогой. — На задании? — Не переживай, — он подскочил ко мне, взял за руку и поднял с кровати. — Тебе понравится. Мы уже тысячу лет не ходим никуда, кроме собраний кружков и ледовой площадки. Это должно быть что-то новенькое… — я заметила, что Юнги вдруг как-то воодушевился. Так было всегда, когда у него имелись сюрпризы в карманах. Юнги обожал делать сюрпризы и смотреть, как радостно я на них реагирую. Я расплылась в улыбке, не зная, чего и ожидать, и пошла за ним, потому что слепо ему доверяла. Мы вывалились на улицу из своего проулка, скрытого от внешнего мира за высокими железными воротами, и уверенным шагом направлялись неизвестно куда. Юнги сжал мою ладонь, тем самым защищая меня от враждебного внешнего мира. На людях он держался максимально сухо и холодно, но мою руку сжимал уверенно и мягко. Будто все свои положительные чакры направил в этот жест, в то время как для остальных являлся закрытой и неприступной крепостью. У меня от этого срывало крышу. На улице, впрочем, было куда светлее и теплее, чем у меня в комнатке. Дул тёплый и нежный сквознячок, и мощённый асфальт приятно ощущался под ногами. Мне нравилось гулять по улицам именно так и никак иначе. Откуда-то с переулка пахло едой, а мои ноги подкашивались от двухдневного голода. У нас кончились деньги на консервированные салаты, а Юнги запрещал мне лезть в свою заначку, которую я отложила на нашу с ним зимнюю поездку куда-нибудь, где тепло. «Если сейчас растратишь на салаты, потом будешь сильно жалеть», — говорил он. И был прав. Мы свернули несколько раз за пятнадцать минут, и на горизонте возник образ парка развлечений. Однако я до последней секунды не верила, что мы направляемся именно туда, так как это стоило просто бешеных денег. Но мы всё приближались и приближались, и по мере нашего приближения Юнги всё ускорялся и ускорялся. Ему уже сложно было сдержать улыбку, и она-таки засияла на его губах, когда мы оказались у огромного колеса обозрения. Я даже тяжело дышала — настолько быстро он шёл. — Я достал билеты, — торжественно объявил он и извлёк из кармана две смятые бумажки. — К ним ещё полагаются сырные палочки. Такая себе еда… — он почесал затылок, не переставая улыбаться, — но, думаю, перекусить после двух дней голода будет нормально… А уж у Джина нормально поедим, да? — Как ты умудрился? — спросила я, взяв из его ладони один билет и начав его внимательно рассматривать. — Это… Я же сказал… На задании, — он кашлянул и отвернул голову в сторону колеса, будто оно ему вдруг стало очень интересно, и в эту секунду до меня дошло. Он забрал билеты у убитых им людей. Я подняла на него взгляд, и мне снова захотелось расплакаться. Никогда и никого я не любила так, как этого человека. Но даже мне не было дано разделить с ним ту ношу, которую он взвалил на свои худые белые плечи. — Ты мне ещё не рассказывал… — начала я неуверенно, — про этот раз. — А ты хочешь сейчас? — Юнги снова улыбнулся, но нынешняя его улыбка была куда печальнее предыдущей. — Не очень романтично. — Просто скажи! — вырвалось у меня, но я остановила порыв и продолжила спокойнее. — Тяжело было? В этот раз. — Да, — ответил он прямо, но скованно, и посмотрел на свои коричневые туфли с круглыми носами, а потом снова на меня. — Так что, посмотрим город? Мы выстояли довольно скудную очередь и отдали билеты контролёру, после чего нам вручили два пакета сырных палочек. Какой же вкусной кажется любая еда на голодный желудок! Я вскрыла пакетик, тут же жадно отправила в рот несколько хлебных изделий и, следуя за Юнги, вошла в стеклянную кабинку с металлическим полом, после чего уселась у самого её края, напротив него. Спустя какое-то время колесо обозрения начало своё движение, а мы с Юнги почему-то смотрели друг на друга. У меня всегда было ощущение, что в такие минуты он о чём-то безмолвно мне рассказывал, а я не могу уловить сообщение. Но это было чем-то настолько нежным, личным, интимным — что говорить об этом вслух стало бы настоящим преступлением. Когда наша кабина уже парила где-то высоко над городом, мы всё же перевели взгляд на открывшийся вид. Солнце уже закатывалось за толпившиеся у горизонта домики, и в потускневших остатках его лучей на разных улицах о чём-то копошились крошечные люди. Шмыгали туда-сюда в разных кварталах мимо таких же кукольных домов. Выглядело пугающе здорово. — Красиво, — произнёс Юнги будто в такт моим мыслям. — Ага, — последовал кивок с моей стороны. Вид и правда был невероятнейший. Столько лет прожить в нашем крошечном городе и ни разу не покататься на колесе обозрения — это было в моём стиле. Я улыбнулась, не отрывая взгляда от развернувшегося под нашими ногами пейзажа. — Дженни, я люблю тебя, — прозвучало вдруг откуда-то слева. Несколько хорошо заточенных стрел пробили мне грудную клетку. Я перевела взгляд с панорамы на Юнги. Он выглядел так, будто смотрел на меня и только время от времени поглядывал на город. К моим вискам прилила кровь. У него был взволнованный вид влюблённого школьника, который мне доводилось видеть несколько раз в моменты наших нежнейших откровений, и то в гораздо более слабом проявлении. Казалось, он даже тяжело дышал и сделался бы алым, если бы имел такое свойство. Он никогда этого не говорил. Но мне было нечего ответить. «Он любит меня?» — впечатления от пейзажа стёрлись из моей головы. Я чуть ли не с округлёнными глазами рассматривала его, впав в полный ступор. Как если бы металлический пол подо мной вдруг провалился, и я начала стремительно падать вниз. Настоящая буря поднялась внутри. «Он правда любит меня?» — только теперь мне это стало как никогда понятно. Конечно, Юнги всячески проявлял любовь ко мне, но я вполне допускала мысль, что он мог возиться со мной из одиночества или желания просто быть кому-то нужным. И я даже не обижалась на него за это, потому что считала корыстным требовать любовь к себе взамен на свои собственные чувства. «Мне не нужна его взаимность. Чтобы быть счастливой, достаточно просто околачиваться где-то рядом», — думала я, так почему же теперь так колотилось сердце и почему мурашки бегали по всему телу? — Иногда мне кажется, — продолжил вдруг он и встал на ноги, сжав кулаки; и я даже вздрогнула в первую секунду, однако в следующую тоже поднялась и немного пошатнулась на месте, — что каждый мой новый рассказ об этом может стать последним. Что ты выслушаешь, кого я убил и как это сделал, и просто захочешь уйти. Но каждый раз, когда ты просишь рассказать… — он сбился и сделал несколько прерывистых вдохов, — я всё равно говорю тебе обо всём в мельчайших деталях. Потому что мне кажется, что я должен дать тебе выбор… Если ты не захочешь больше жить с таким человеком, как я, то я должен… Позволить тебе уйти! — Юнги подошёл ближе и совсем едва приложил обе ладони к моим щекам. Он с опаской заглянул мне в глаза, будто боялся порезать своими прикосновениями. — Но ты каждый раз остаёшься… — он медленно и почти неощутимо прислонился лбом к моему, — ты всегда остаёшься. Ты голодаешь… Ты не можешь позволить себе и самых обычных развлечений, не можешь завести друзей и жить нормальной жизнью, — его губы дрожали так, будто он готов заплакать. Чувства бушевали в моей груди. — Мы… Мы нищие, Дженни. И я… Я не понимаю… — теперь задрожал и его голос. — Почему ты выбрала наёмного убийцу из шайки каких-то гангстеров, у которого ничего нет за душой: ни материального, ни духовного… Почему… Почему ты встречаешься со мной? Юнги отхлынул от меня и заглянул мне в глаза. Взгляд его был преисполнен отчаянного любопытства. Он хотел узнать ответ и в то же время он боялся его. Волнение будто пульсировало во всех его жилах, и от этого у меня сжималась душа. Всё то, что он говорил, попросту сбило меня с толку. Я никогда не рассматривала наши отношения с подобного угла и никогда не думала, что нахожусь в убытке. — Потому что… — сказала я и почувствовала, что и мой собственный голос дрожит так, будто вот-вот готов порваться. — Я люблю тебя. — Но почему? — не унимался он. — Тебе же так хуже! — Юнги, — я отстранилась на шаг, вдруг испугавшись его намерений. — Ты хочешь от меня уйти? — Что? — он бросил кроткий взгляд в пол и нахмурился, будто ему понадобилось время, чтобы понять мой вопрос. — От тебя? — Юнги снова твёрдо посмотрел на меня. — Нет. Я не хочу тебя бросать. Наоборот, — он поколебался несколько мгновений, но снова подлетел ко мне максимально близко и убрал мои пряди волос за уши, после чего безо всяких игр и ожиданий горячо и чувственно поцеловал меня куда-то в щёку. — Я не хочу уходить от тебя, я боюсь потерять тебя, я просто хочу, чтобы ты… Чтобы ты объяснила. К моим губам подступила лёгкая улыбка, и даже какой-то нервный смешок слетел и растворился. Неужели именно об этом он безмолвно спрашивал меня всё это время? Неужели он мучил себя мыслью о том, что я, возможно, хочу уйти? Неужели он любит и ценит меня настолько? Мне казалось, что я изучила его достаточно хорошо, а всё же его чувства оказались куда более глубокими, чем я могла себе представить. — Юнги, — я приложила свои собственные ладони поверх его и закрыла глаза, не переставая улыбаться. — Я никуда не уйду от тебя. Я прошу тебя рассказывать о каждом твоём задании, чтобы ты знал, что можешь облегчить душу, что ты можешь расслабиться, что можешь стопроцентно кому-то доверять, — я открыла глаза и взглянула на него. — Я хотела стать твоей зоной комфорта, твоим домом, в который хочется возвращаться. Мне всё равно, что мы не едим в кафе и не ходим в кино. Если бы я много ела, но без тебя — еда казалась бы мне невкусной. Если бы я развлекалась без тебя — развлечения теряли бы смысл. Я… Я тоже люблю тебя. Юнги молча смаковал каждое сказанное мной слово, будто не мог поверить. Верить только собственным страхам и опасениям давно вошло для него в привычку. Он заново и с особым вниманием принялся изучать каждую мою черту, как если бы где-то между моих ресниц осталась крупица, подтверждающая самые неприятные его размышления. Но ничего подобного найти было невозможно: я излучала только любовь. И тогда Юнги выдохнул совершенно без сил. Он снова прислонился своим лбом к моему и отчего-то совсем тепло заулыбался. — Значит, ты любишь меня, — произнесла я, заразившись его улыбкой. — Ты никогда не говорил. — Боялся, что ты почувствуешь ответственность. Мне всё казалось, что я держу тебя. А ты никогда и не хотела уходить... — он едва слышно посмеялся и поцеловал меня в лоб. Затем снова. И ещё несколько секунд он продолжал череду глухих поцелуев, пока мы вдруг не пошатнулись на месте. Колесо обозрения остановилось, и мы вышли из кабины там же, где в неё вошли, но теперь всё было несколько по-иному. Ничто не было крепче наших отношений. Впереди ещё был вечер с его братьями. Впереди было много всего. Мы шагали по вечерним улицам, и я грызла сырные палочки, рассматривая лица прохожих приветливо, но всё так же без интереса. В моих широких розовых шортах гуляли сквозняки, а стопы уже обмёрзли, но я знала, что Юнги непременно согрел бы их по возвращении домой. Мимо нас мелькали вывески и витрины, и машины мигали красными фарами, и окна невысоких зданий блестели в закатных лучах, а за ними каждый был в себе и о своём. Неважно. Образ горячей еды уже плотно засел в моей голове. Всё было хорошо.