Второй драббл по ВФР

Робеспьер вздохнул, собираясь с мыслями. Мысли эти мучили его уже давно, грызли изнутри, лишая покоя и сна. Не за себя он волновался, о нет, подобное Неподкупному было чуждо. Он волновался за судьбу народа и юной Республики, прекрасной Франции. Да, земли ее были орошены кровью, но только кровь могла смыть все те нечистоты, которые покрывали ее. Только кровь могла дать импульс для новой жизни. Все это Робеспьер вполне осознавал, но насилие было противно самой его природе. Казалось, что чем больше крови было на улицах, тем меньше жизненных сил оставалось в нем самом. Его и без того короткий сон по утрам прерывался грохотом от проезжавших мимо повозок смертников, и Максимилиан невольно сильнее вжимался в подушку. Он прекрасно осознавал, что однажды вполне может услышать и увидеть эту процессию не со стороны своего окна, а с противоположной стороны - изнутри той самой деревянной повозки. И снова кольнула его мысль - неужели все... напрасно? Но нет. У него есть преемники, по крайней мере, один. Тот самый, что находился сейчас в его комнате, сидя тихо и почти неподвижно, с лицом, которое казалось бесстрастным, но это впечатление было обманчивым. Робеспьер знал, какая сила духа скрывается за этой маской. Насколько отточен был ум, насколько горячо было сердце Флореля. Флорель - одно из имен Сен-Жюста, сам молодой человек ранее старался даже не упоминать о нем, но Робеспьер звал его только так - по крайней мере, в беседах один на один. Они были близки, близки настолько, насколько это вообще возможно. Порой Робеспьеру казалось, что они могут молчать и думать о своем, но в итоге каждый все равно озвучит мысли другого. Впрочем, Робеспьер продолжал говорить. Молчание для Неподкупного было равносильно смерти, к тому же Сен-Жюст действительно любил его слушать. Как и любил просто быть рядом, впитывать в себя все, исходящее от этого человека, потому что именно в нём воплотилась сама Революция. Именно поэтому - да и только ли поэтому? - Сен-Жюст, молодой и полный сил, чувствовал настоятельную потребность беречь Робеспьера, беречь всеми силами. Когда ты молод, в тебе много огня. И хочется дарить его всем - таков удел юности. Сен-Жюст не избежал этого, но нашлись те, кто отверг его. Теперь он дарил себя лишь тем, кого выбирал сам. Сухой стук карандаша заставил юношу вздрогнуть. Карандаш, очевидно, скатился со стола Робеспьера, но тот увлеченно продолжал писать. Сен-Жюст поднял карандаш и вздохнул. - Ты совсем перестал давать себе отдых, Максимилиан. - сказал он с мягким укором. - Все пишешь и пишешь свои речи. - Если я буду отдыхать сейчас, мне незачем будет жить потом. - Робеспьер отозвался нарочно резко, чтобы отогнать какое-то неуместное чувство вины за эту заботу. Максимилиан Робеспьер порядком отвык от заботы. - Прекрати. - в голосе Флореля, его Флореля на миг появились те же властные ноты, которые возникали на трибуне. - Тем, у кого революция в сердце, речи не нужны. А все остальные не нужны революции. Ты же и сам знаешь. На плечо Робеспьера осторожно легла рука. Тот несколько раздраженно повел плечом, вынуждая Сен-Жюста убрать руку, затем все-таки встал и вышел из-за стола. - Дорогой мой Флорель. - начал Робеспьер, расхаживая по небольшой комнате, - Да, ты прав, ты прав почти всегда. Но не у всех от рождения такое пламенное сердце. Твое сердце - величайший дар природы. А кому-то необходима искра, чтобы ощутить пламя в себе. Именно это я и пытаюсь сделать. Огонь сотен сердец осветит нам путь, и больше никогда не будет того мрака, который был до нас. - Огонь сотен сердец может вполне быть направлен и на то, чтобы осветить нам путь к гильотине. - Сен-Жюст улыбнулся через силу, будто придавая этим словам статус нелепой шутки, но оба понимали, что это не шутка. Каждый день мог быть последним, и Робеспьер решился сказать то, от одной мысли при чем во рту предательски пересыхало. - Флорель... - несмело начал Неподкупный. - Знаешь, я хотел сказать тебе кое-что важное. - Каждое твое слово важно для меня. - ответил Сен-Жюст, но он предчувствовал что-то нехорошее именно в этой несмелости, в целом не свойственной Робеспьеру. - Если вдруг меня казнят, - Робеспьер проговорил это быстро и просто, - То революция в твоих руках, Флорель. Я верю тебе. Он взял Сен-Жюста за руку - движением, которое стало привычно им обоим за время знакомства. - Ты самый достойный из тех, кого я знаю. Воцарилось молчание. Сен-Жюст даже дышал тихо, а в горле стоял комок, не дающий говорить. А стоило ли говорить сейчас? Что мог он сказать? Благодарность? Утешение? И он сделал то, чего не ожидал никто из них - поднес руку Робеспьера к губам и припал к ней. Целовал ли он сейчас Революцию в человеческом лице? Нет, он целовал Робеспьера, который даже не сообразил отдернуть руку, да и слишком быстро это было. Затем Сен-Жюст поднял голову и посмотрел на Робеспьера с каким-то исступлением, столь несвойственным его обычно холодному взгляду. Крепко сжал его запястье, а Робеспьер и тут не сообразил хотя бы попытаться отдернуть руку. Комок в горле все не проходил, и из горла вырывался какой-то сдавленный шепот. Но это было неважно - ведь они могли слышать друг друга без слов. - Я не отдам тебя... ни Богу, ни Дьяволу. - пальцы вокруг запястья Максимилиана сжались еще сильнее, и он поморщился. - Пока я жив, они не получат тебя. Я сделаю все, чтобы ты не пострадал. Робеспьер лишь коротко кивнул, спорить и переубеждать - дело вообще бессмысленное, тем более, когда хотят спасти именно тебя. Но в данном случае спорить было еще более бессмысленно. Робеспьер вдруг отчетливо понял, со всей холодной логической ясностью. Пока этот мальчик с ним - а он явно будет с ним до конца, пусть даже бесславного, но конца - ему не грозит ничего. И ничего не грозит молодой и нагой еще Революции, предстающей во всей наготе перед всеми и срывающей маски тоже со всех. А это значит, что можно дышать и жить дальше.