Дай мне время

      Он стоит и смотрит на нее, на чистое бежевое пальто, на струящиеся по плечам кудри, на знакомое и незнакомое лицо и в совершенно чужие, незнакомые глаза на этом лице, и сердце в груди падает. Чуда не случилось, он ее не вернул — хотя обещал.       И ему и больно, и радостно, и так щемит в груди, что уйти бы да не смотреть — но ноги не послушаются, глаза не оторвутся от нее. а она смотрит в ответ тем же удивленным-ошарашенным взглядом, замешанным на боли, так что Пенни догадывается: там, откуда она, он тоже мертв. Но не любим.       От нее не исходит свет, вокруг нее не вьются мотыльки, но такая сила вибрирует в ней, как натянутая струна поет от ветра; она говорит:       — Пенни?       А он уж и не рад, что дожил, хочется ее в объятиях сжать, а не обмениваться вежливостями; хочется схватить в охапку и куда-нибудь на скалы к морю, целоваться под шквалом ветров и грохот моря, на секунду забыть о разрушенном до основания мире. Но в ее глазах не узнавание, а неверие и непонимание.       Что ж, хорошо, что хоть не отвращение.       Но нет сил удержаться — и он целует ее. А она отталкивает.       — Джулия, это же я, — бормочет Пенни какие-то странные неловкие слова, понимая окончательно, что чуда не произошло, она не вспомнила их прошлое, не бросилась к нему в объятия.       Она вдруг выглядит напуганной маленькой девочкой — его Джулия так никогда не выглядела — смотрит на него, запинаясь, объясняет, что она из другого временного потока, но слова доходят до него словно сквозь гул воды.       — Куда вы идете?       — Убивать Зверя.       — Я с вами.       От нее веет незримым ветром; пахнет золотыми августовскими полями. Где бы она ни была, его внутренний компас смотрит в ее сторону, и не нужно поворачивать головы, чтобы увидеть ее. Она просто стоит и разучивает УльтраРайнемана, а он чувствует каждое движение ее руки, слышит, как перекатывается браслет на ее запястье, как скользит локон по плечу.       — Ну так и что там со мной в вашей временной линии? — Джош-40 выглядит потерянным и немного жалким, но может быть, это из-за разрухи и всех этих смертей. Ведь у них выжили почти все. Почти.       — Ну, — Джош ставит обе ноги на пол, придвигается ближе, и Пенни чувствует близящийся…       — Ты типа как в Подземном мире.       …пиздец.       — Нехорошо.       — Я не уверен, что ты технически мертв.       — Значит, в Подземном мире, но не мертв. Звучит хуже.       — По правде говоря, ты попал туда, потому что сделал кое-что геройское, — после Джош переводит стрелки на себя, и Пенни уже не слушает его.       Странно то, что мысли Джоша он слышит так же, как всех других людей — в смысле, Джоша-40. Но Джулия-40 для него — сплошное молчание. Ни обрывков воспоминаний, ни эха настоящего, ни единой мысли, ни единого сомнения. Сплошное золотое молчание; словно летний полдень, и глядишь в небо сквозь закрытые веки, и ослепительно-красно, и невероятно-зелено после.       Мерзкий шелест их крыльев снится ему, но сейчас он слышит его наяву, отражающимся и умножающимся в трех разумах. Все происходит быстро, но по сравнению с тем, как это случалось раньше, Зверь совсем нетороплив и не спешит убивать. Хотя один труп у них все равно есть, но смерть Джоша-23 даже как-то совсем не трогает его. Слишком многих близких он потерял, чтобы скорбеть об идиотах-оборотнях.       Если и есть человек, которого он больше ненавидел, чем Квентина-Зверя, то это был бы Квентин. А, ну и его подружка Элис, которая умудрилась заляпать их всех в таком отборном дерьме, что для того, чтобы расхлебать эту кашу, им потребовалась помощь бога. Хотя если бы не она, то Джулия никогда бы не появилась в их временном потоке, и поэтому… нет, он все еще ненавидел их обоих.       После того, что Элис рассказала им, Пенни подумал, что мог бы меньше ненавидеть ее. Потому что в чем-то они были похожи, просто у Элис кишка оказалась не тонка, и она сделала то, чего страстно хотел Пенни — но не сделал. Он не вернул Джулию; она вернула Квентина, но цена оказалась слишком высока.       Пенни знал, что заплатил бы и ее, если бы все-таки решился.       Он понимал, что не должен был бы чувствовать такую болезненную радость от того, что собирается лезть в самое пекло, и хуже того, тащить за собой еще и Джулию, которая, несмотря на то, что выглядела старше и крепче, все равно казалась ему хрупкой, как тростинка. Радовало его только то, что это еще один шанс «законно» и оправданно взять ее за руку, имея право держать ее ладонь в своей столько, сколько он посчитает нужным. Он даже не удивился, когда их план не сработал — в конце концов, когда их планы вообще работали?       Он смотрел на нее во все глаза, пока она буквально голыми руками сделала то, что они пытались сделать годами. Она была больше, чем все они вместе взятые: бывшие волшебники, бывшие студенты. Она была больше, чем Зверь — сильнее и милосерднее.       Пенни не знал, удивилась ли она, когда он объявил ей о своем решении. Просто спросила: «Что?..» После всего увиденного он физически чувствовал, что она другая, что в ее руках власть, которую он никогда не сможет понять или приблизиться к ней.       — Дай мне время, — говорит он, глядя ей в глаза, и спрыгивает со стола.       — У нас есть дверь, — говорит запыхавшийся Джош.       И Пенни в который раз шагает через миры, на этот раз точно зная, зачем.