Пока не обрушится небо

      — Сработало, они здесь!       И Марина вылетает из темноты опустошенной лаборатории — удивительно, невероятно живая, и за это одно Джулия могла бы простить ей все на свете оптом, но она всего лишь версия этой вселенной, где до уровня с Рейнардом они все просто не дожили.       Пробор направо, крестовидный шрам на щеке, но все та же ярко-красная помада (святые небеса, как она плохо отстирывалась отовсюду, куда попадала). Вместе с радостью еще и ужас: Джулия все еще помнила, как ей пришлось возвращать Марину из мертвых на те три минуты. И все еще помнила, как рыдала после этого, размазывая по лицу и рукам слезы и сопли, а Кейди терпеливо совала ей в руки чай и успокоительное, подавала салфетки каждый раз, когда Джулия вроде бы успокаивалась и хотела привести себя в порядок.       Но привести себя в порядок не вышло, Кейди любила ее и ненавидела — почти как собственную мать — и бог знает почему терпела, но и ее терпение подошло к концу. И пламенная, безумная, отчаянная любовь Кейди к Пенни ее не ранила ревностью, совсем нисколько — ну, разве что самую малость.       Но потом Пенни тоже умер.       И все же Марина в чем-то совсем не изменилась: мило улыбаться и болтать, одновременно с этим подсыпая тебе в вино лошадиную дозу снотворного, она не разучилась, даже, пожалуй, стала еще более искусной в этом. И откупиться чьей-то жизнью для нее все еще в порядке вещей, и Джулия бы обиделась, но это была Другая Марина, которая даже не знала ее. И никогда не спала с ней.       И шарахалась она с тем же ошеломленным лицом. Только в прошлый раз она ей сказала, что хочет ее. В этот раз пришлось признаться, что она богиня.       — Ты спала с ним?       — Нет! — выкрикнула она, ужаснувшись даже самой мысли. Как ей вообще в голову пришло спать с Фоггом?! Но Марина то ли шутила, то ли...       — Ну, он не так плох в постели... — ухмыльнулась она. Ясно, вот куда она клонит.       — Кстати, что там с нами в другой Петле? — когда она делала такое лицо и, слегка пританцовывая, смотрела на нее, как змея завораживает кролика, она до безумия становилась похожа на ту, другую Марину, но даже безотносительно этого Джулия не могла оторвать глаз от нее.       — Я чувствую какое-то напряжение, — выстрел попал ей прямо в самое сердце, навылет.       — Мы были друзьями, я же говорила.       Она вскинула брови. И, кажется, совсем не поверила в то, что ей пересказала Джулия.       — И все? — с сомнением бросила Марина.       Не все, хотелось ей сказать. Мы ненавидели друг друга и любили, как сумасшедшие. Мы спали вместе, вместе ели и творили магию, дрались, мирились, курили на крыльце в темноте, когда только огоньки сигарет светились в воздухе. Искали знания и пытались жить, но в нас было слишком много острых углов и мягких мест, и ты не терпела рядом с собой ничтожества — но и не могла жить рядом с равным соперником. Возможно, мы были просто ненормальными; может быть, нам было просто скучно, и мы решили сыграть в любовь — получалось плохо. Но все, что было, было, и оно огнем горит в прошлом и исчезает дымом на рассвете. Все, что было когда-то, заливает яркий, похожий на солнечный, свет, идущий от ее Сейчас.       — Судя по твоему лицу, я ожидала чего-то более... драматичного, — она все еще не была убеждена в том, что это правда.       Рейнард, Мартин Чатвин, снова Рейнард и сеанс домашней некромантии — куда уж более драматичное прошлое. А сквозь все это красной нитью, бегущей строкой, проблесковым маячком — любовь и страх, что она предаст; любовь и злость; любовь и ревность. Очень много ревности.       — Да, извини за разочарование. Сюда?       Я не могу тебе рассказать об этом.       Больнее всего было смотреть, пожалуй, на Элиота. С Марго они никогда не находили общего языка, и Джулии никогда не удавалось ей сочувствовать, декан просто был вдребезги разбит и обдолбан, и, если, положа руку на сердце, говорить откровенно: эта его идея была отвратительна, завязать время в узел и раз за разом швырять детей в огонь. Нужно быть идиотом, чтобы каждый раз ждать другого результата.       Но Элиот был ей понятен; Элиот был добр, и Элиот был с Кью, что делало его почти родным ей. И видеть его таким было странно и жутко, и больно — но не больнее, чем смотреть на тело Марины. Сколько ему? Двадцать пять? В их мире Элиот не намного старше по возрасту, но, кажется, на пару десятков лет старше, чем этот Элиот.       — Облажался, облажался, облажался, — плачущий срывающийся шепот ввинчивается в уши, и надо уйти, оставить его, потому что в воздухе собирается гроза, трещит электричество, сгущаются тучи.       Но Джулия делает шаг вперед, и еще, и еще, смотрит в забрызганный кровью листок, запоминает формулы, знаки, поправки, жесты, пока призрак вдруг не замечает их, и надо бежать.       А потом Зверь оказывается не опереточным Мартином, с которым она, пожалуй, могла бы даже договориться, наверное; он оказывается Квентином, с горящими голубым глазами и отсутствующей Тенью. Оболочка с лицом Кью, наполненная тьмой до краев; и УльтраРайнеман не работает, и они сбегают прямо с поля боя в самое подходящее по мнению Пенни место.       В Библиотеку.       Элис. Глупая влюбленная Элис. Странно ощущать, что от брошенного когда-то в воду камешка разошлись такие круги — особенно когда ты сам кидал этот камешек в воду, а спустя время к тебе вернулось безжалостное цунами. Джулия словно смотрела кошмарный сон, в котором все, что было и не было, перемешалось в такой коктейль, что того и гляди все разлетится на куски. Заключенные сделки, возвращения в прошлое, разделенные смертью влюбленные — кажется, только так работает часовой механизм вселенной. Марина осуждала, Пенни жалел, Джош не понимал. Джулия же смотрела на все это с чувством, что где-то уже видела — и знала ответ на всю эту ситуацию, и ответ ей не понравился. Особенно когда Элис предложила стать наживкой и пожертвовать собой.       Иногда Марина вела себя так, будто у нее нет Тени от рождения. Дескать, вот такая вот бессовестная девчонка, уж извините, — но Джулия знала ее лучше, чем той хотелось бы, и знала, что Марина просто напугана.       А еще заведена до предела и хочет ее; хочет и боится. А еще хочет наконец-то убить Зверя и боится, что останется совсем одна в мире, где больше нет даже оборотня-Джоша, на котором всегда можно было спустить злость. Джулия не знала, в праве ли она давать обещания подобного толка — хотя ей чертовски хотелось.       С другой стороны спиной Джулия постоянно ощущала взгляд Пенни, который в этой реальности почему-то оказался влюблен в нее. Нет, не так — они с Джулией-23 оказались вместе. И настоящая Джулия (пусть это неправильно, так говорить) почти слышала, как звенят вокруг нее, сталкиваясь, стальные взгляды Марины и Пенни. Поединок кончится только когда Джулия выскажет свой выбор, но она не вправе этого делать, и потому...       План, как всегда, летит коту под хвост, потому что путешественник не может проникнуть в тронный зал. Элис всегда знает, что делает, но последствия всегда выходят из-под контроля, и пока она идет к Кью, в своих нелепых башмаках, наспех подвязанном фартуке, грязная, трясущаяся, Пенни хватает Джулию за ладонь пылающими пальцами.       — Только я могу его остановить.       И он отпускает ее к Квентину снова, моля всех богов, чтобы на этот раз она вернулась.       В этот раз боги милосерднее. ***       В эпилоге этой пьесы Пенни приходит к Джулии и старается звучать наименее пафосно, но почему-то получается даже более пафосно, чем обычно:       — Тогда, полагаю, ты еще не знаешь, что я иду с вами.       И она действительно удивляется.       Но не удивляется, когда Джош говорит, что Марина рванула через только что открытую дверь в их временной поток.       Поединок продолжится, пока Джулия не выберет кого-то из них. Ну или пока на них не обрушится небо или другая напасть.