***
Департамент встречает привычной бумажной волокитой, переговаривающимися сотрудниками и стаканчиком кофе на столе, на котором каждый новый рабочий день сменяется надпись: от «доброго утра» за два года до «не умрите от недосыпа, Рид» и «детективу-мудаку года». Гэвин может рассказать, когда на столе впервые появился такой небольшой сюрприз, который позже оказался показательно выброшен в мусорку, когда печатный шрифт начал искривляться, медленно образуя неповторимый почерк, когда, наконец, ебучий-Вы-детектив принял подношение и даже выпил его на рабочем месте. С датами, часами, секундами, указав в каждом случае погоду на улице и уровень стресса Ричарда. В хронологическом, блять, порядке. Без ошибок. Безошибочное поведение в обществе, безошибочное раскрытие дел, безошибочные фразы в рапортах и мнимых записках-напоминаниях — Гэвину можно расслабиться, ведь ни у кого и мысли не возникнет, что всё это — одна сплошная неправда (читай: пиздёж чистой воды); и только одна сволочь будто караулит, выискивая просчёты и с удовольствием наблюдая, как детектив выходит из себя. Рид хочет, во-первых, врезать своему напарнику, чтобы перестал нервировать своим задумчивым взглядом, во-вторых, вбить Ричарду в голову, что кофе он не любит, а стычка с Коннором — просто доказательство того, кто тут, пластмасска, главный, и, в-третьих, не видеть этого детского лица где-то с неделю. Нет, не перегорел. Да, устал. От Ричарда, не от работы. Кажется, после мирной революции ему достаётся не усовершенствованная модель RK900, а ребёнок, только познающий мир. «Собрать-то собрали, а воспитать и научить, что пальцы в розетку совать нельзя, не смогли?» — Думает Гэвин и сам берётся за это недоразумение, которое пусть сначала и цепляется за него, не понимая, почему детективу не импонируют его способы социальной адаптации, а потом будто бы переступая следующую стадию взросления, которую Рид может охарактеризовать совершенно точно и одним банальным словом: «пиздец». Ну кто мог подумать, что андроидам тоже характерен переходный возраст? И ещё же не догадаешься, кто страдает от этого больше — сам девиант или окружающие. Детектив ставит на последнее и недовольно смотрит, как Ричард вместо того, чтобы просматривать новые дела, зависает в телефоне. Внутри мысли разрываются на два желания: гаркнуть, чтобы напарник не страдал хернёй в департаменте, или дать ему попробовать на вкус период крышесносных чувств (как в плохом, так и в хорошем смыслах) и выбрать что-нибудь самому. Гэвин лишь облегчённо замечает, что ему повезло с этим. Отец у него был отличный, пусть и не совсем ласковый, но умеющий понять и научить правильно себя вести в обществе — с ним детектив до сих пор поддерживает связь, больше для галочки, нежели по крайней необходимости; женщина же, которую Рид принял за мать, оставалась тенью его родителя, улыбалась всегда вежливо и во всём помогала. Пусть общался он с ней очень мало, всегда спрашивал у отца, как там поживает его сожительница, но полгода назад подобный вопрос вышел из обихода — она ушла. Отец, оказалось, ожидал подобного и не сильно страдал, а Гэвину и подавно было всё равно. На место преступления — опять чёртовы люди с ксенофобией стараются заговнить Детройт — он уезжает один. День сливается в одно кроваво-красное пятно, по форме напоминающее тириумом написанные проклятия на стенах в подворотне, и вернуться с деталями, догадками и перегревающейся головой обратно в департамент удаётся ближе к вечеру. Ричард, мигая жёлтым диодом, смотрит сначала отстранённо, потом виновато — Гэвин не может злиться на него то ли от усталости, то ли от красноречивого взгляда «Да, детектив Рид, я налажал». Гэвин лишь убедительно (даже слишком) хмурится, но ничего не говорит, по привычке составляет документ со всем, что дал ему обыск, и кидает получившееся напарнику. Нахер. Просто нахер. Пусть Ричард сам разбирается со всем этим, Рид хочет оказаться дома. И увидеть свою кошку. И переодеться. И глотнуть холодного тириума из холодильника. Когда он оставляет мотоцикл на парковке и поднимается по лестнице до восьмого этажа (опять эти тупые лифты не работают), появляется достаточно времени, чтобы прокрутить в голове всю ранее расфасованную по полочкам информацию и проверить общее состояние. После прихода RK900 работать и выполнять свою первостепенную задачу с каждым разом становится всё трудней, но Гэвина предупреждали о трудностях, которыми он может подвергнуться в ходе своей миссии. С самого начала он выбрал выигрышную стратегию: играть мудака. Потому что у мудака никто не будет спрашивать, почему он никогда не болеет и внешне практически не меняется, хотя как раз в его возрасте должны появляться морщины, почему он никого не закрывает от пуль, и почему он предпочитает сидеть дома на выходных. Нет, он, конечно, болеет, но, во-первых, редко, во-вторых, это (конечно же) не вирусы системы. Стареет он медленно, просто так организм устроен — не стареть вообще. Не защищает, потому что сволочь последняя, которая трясётся только над своей жизнью, и похер, что эта жизнь заключена в трубках с синей жидкостью и искрящимися схемами. А вот последнее высказывание удачно переплетается со следующим правилом: не заводить друзей. То есть не привлекать внимания, то есть не позволять никому нарушать своё личное пространство и повышать уровень стресса. Особенно андроидам с их блядской тенденцией подключения. Только через его, Гэвина, труп. Оставаться верным своим аксиомам в сторону общества достаточно сложно, когда к тебе приставляют ребёнка, затем — подростка, который априори не собирается сдаваться и рушит все заботливо возведённые стены между ним и Ридом; который выбешивает расшатанную систему настолько, что хочется забраться в его микросхемы и внести новую командную строку — «не выёбываться на своего драгоценного, самого лучшего в мире напарника»; который касается Гэвина постоянно, и последний с трудом сдерживает сползающий скин. Гэвин сильный, и он не сдастся так просто, будет стоять на своём до последнего, потому что первостепенная задача важнее девиантных алгоритмов, что пробуждает в нём Ричард.***
Следующий удар совершается на другом конце города, куда напарники мчатся вместе — точнее, пока Гэвин давит на газ и ехидно разрешает Ричарду вольготно разместить его искусственную задницу на стуле в департаменте, RK900 успевает сесть позади и обхватить детектива за талию, для лучшего эффекта (ахуевания) устраивая голову на крепком плече Рида. Тот, в свою очередь, сжимает зубы и надеется, что вызов по делу будет действительно важным, иначе его ангельскому терпению не поздоровится. С другой стороны, система продолжает настойчиво напоминать о деле, проецирует загруженность дорог и ищет подходящий вариант, но Гэвин ебёт и приказы, и вызов, и Ричарда. Последнего в особенности долго и изощрённо. Забытая свалка Детройта встречает их поразительной тишиной. На месте находится Миллер, попивающий кофе, со своим напарником-андроидом. Он оборачивается в сторону Рида и кивает на поворот, не желая отрываться от своего «привычного-просирания-рабочих-часов», но Гэвин не находит сил начать новую перепалку и послушно поворачивает за заброшенный дом, ожидая увидеть всё, что угодно. Серьёзно, две тысячи сорок первый год на дворе, за его спиной девять лет работы в полиции и много недовольных его методами сотрудников, с каждым из которых пришлось грызться за собственное мнение, что его может напугать? И наплевать, что Миллер неестественно бледный и недовольный, это Детройт, забытый блядским миром город, детка. И да, он не пугается. Он удивляется. Даже не так: он ахуевает. Он помнит её совсем другой: в облегающем платье, с прямой осанкой и лёгкой походкой, будто бы она не шла, а скользила по идеальным полам дома. Чёрные джинсы и такого же цвета кофта в тириуме, хрупкие плечи дрожат и вдруг замирают, когда девушка видит Гэвина. Детектив присаживается рядом, скептически смотрит на куртку Миллера поверх всего этого безобразия и аккуратно скользит рукой по прекрасному лицу, игнорируя странный взгляд Ричарда. Они не виделись с тех пор, как Элайджа посчитал его самостоятельным и вышвырнул в реальный мир, Хлоя же ушла от своего создателя после революции; и всё равно Рид не думал, что жестокость людей сможет так изменить эту неувядающую красоту. В его блоке памяти отпечатался её голос — она часто пела ему, повторяя, что всё будет хорошо, стоит лишь немного подождать. Они вели односторонние монологи — чаще Хлоя, — оставаясь на расстоянии. Сейчас же колено Рида касается чужого, чуть позже он поднимает вторую руку и осторожно заключает девушку в объятия, успев шикнуть Ричарду, что сам разберётся. По хрупким рукам проходится волна, и перед якобы-человеком предстаёт настоящая сущность всех девиантов; от пальцев Хлои спину приятно покалывает, и у самого Гэвина растворяется под курткой кожа, оставляя закрытым белый пластик с множеством повреждений. Это его первое за десять лет жизни подключение. И оно ему совершенно не нравится, хоть благодаря ему он влетает вместе с напарником в департамент и знает родословную каждого ублюдка. Миллер остаётся, чтобы потом подкинуть Хлою, сжимающую большое для её тонких пальцев кольцо — подарок Рида в честь воссоединения — в правой руке до «Сайберлайф». Перед глазами до сих пор стоит этот разрушенный реальностью образ. Свалка, заброшенный дом, сломанные чуть ли не до конца биокомпоненты. Хлоя. Хлоя, которая должна вежливо встречать гостей Камски и улыбаться своему создателю так, будто безумно влюблена в него. После безмолвного разговора Гэвин узнает, что она действительно влюблена. В его отца. Только раньше это была программа, а сейчас — нечто недоступное его, Рида, пониманию. Погружённый в мысли, детектив не замечает поджатых губ Ричарда, который неотрывно смотрит на своего напарника.***
Участники преступления раскалываются достаточно быстро, и Гэвин облегчённо вздыхает. Ему не пришлось допрашивать ублюдков — Ричард делает это за него, говорит с каждым чётко и по делу, только в перерывах снова превращаясь в токсичного подростка, который знает один Рид. Чёртов андроид, который разве что не кусает (в физическом смысле) детектива ради своей прихоти. Гэвин давно думает или сменить напарника, или съездить к отцу и проверить программу на частые сбои; но первое ему не позволяет сделать подозрение, что Ричард усилит своё внимание к его персоне, а второе даст ещё больше оснований девианту начать личное расследование. Раньше Рид мог спокойно доехать на мотоцикле до своего бывшего дома, сейчас же с уверенностью совершить то же самое он не рискнёт — Ричарда он встречает с завидной регулярностью, когда выходит в магазин за кошачьим кормом или собирается пойти в парк, чтобы не сойти с ума от постоянного нахождения дома. Последний улыбается, говорит, что это просто случайность, и Гэвин верит. Ну, первые пять раз. Потом как-то начинает странно пахнуть, возможно, неприкрытой неумелой ложью. А потом Ричард пахнет женскими духами. И Гэвин даже знает счастливицу — видит её с напарником в том же самом парке, и RK900 явно заинтересован его реакцией. Вот только Риду похуй, он отстранённо здоровается с андроидом, даже не грубит довольно симпатичной девушке и оставляет их наедине, отправляясь домой. На улицу он выходит явно не для того, чтобы столкнуться с Ричардом и его очередной половинкой — Гэвин не знает, почему у того партнёры меняются с завидной регулярностью. Неделю назад точно был какой-то парень-андроид, странно смахивающий на Саймона, которого несколько лет назад показывали вместе с Маркусом по телевизору. На какой-то там праздник создатель присылает ему новую разработку — специальное спиртное для андроидов, — и Гэвин не находит причины отказаться от подарка. Какие-то алгоритмы отключаются, перед глазами появляются красные стены — конечно, не такие прочные, как раньше, но от их уничтожения по трубкам вместе с тириумом расползается забытое удовольствие, которые испытывают новоиспечённые девианты. Спустя одну бутылку (после этого вечера у него остаётся всего лишь четыре) он решает, что достаточно заниматься прокрастинацией, утыкается носом в пузо Мэнди, самой пушистой и абсолютно белой кошки, и даже открывает Ричарду дверь, но не собирается его впускать по понятным, блять, причинам: у него не квартира, а олицетворение минимализма, а холодильник полон не настоящей человеческой едой, а драгоценными запасами тириума. И как ему оправдываться, если Гэвин знает, что любопытство RK900 точно доведёт его до кухни и идеально чистой ручки морозилки? Сначала они стоят на лестничной клетке, потом Рид наспех надевает кроссовки и выходит на улицу в одной тонкой футболке. На дворе осень, и остатки тепла окончательно растворяются в ночи и пронизывающем ветре. Ричард предусмотрительно аккуратно накидывает на плечи Гэвина свою неизменную белую куртку с чёрными вставками, и внутри детектива разгорается веселье — он же нихрена не чувствует. Точнее, чувствует температуру в числах, ветер — в скорости, которые высчитывают датчики, но не может замёрзнуть. Как бы человек, но как бы наёбывает все и вся. Он просовывает руки в рукава, тянется к собачке, но в последний момент оставляет всё, как есть. По комплекции они схожи, правда Гэвина Камски сделал более мускулистым, а Ричард выглядит, как вечно недовольный сноб-дрыщ, который выше детектива всего на полголовы. Судя по их разговорам, пил Гэвин, а сильно вштырило Ричарда: последний говорит очень много, и Риду остаётся только слушать, под конец делая несколько выводов: Первое. RK900 любит целоваться. И подключаться тоже. Но люди не могу создать с ним подобный контакт, а девианты не видят смысла в лишних обжиманиях. Поэтому Ричарду приходится искать «ту единственную» или «того единственного», с кем хоть и не воплотишь желаемое, но хотя бы забудешься. Второе. Алгоритмические гормоны не дают спокойно жить настолько, что на работе становится невыносимо сидеть на одном месте: хочется убежать куда-нибудь далеко, уехать в отпуск, забыть свою прошлую жизнь и начать всё заново, или просто спрыгнуть с крыши, потому что интересно, кто будет страдать после его смерти. Третье. Гэвин кажется ему пиздец подозрительным. Поводов, конечно, нет, но… Могут ли девианты говорить про предчувствия, которых у машин априори быть не должно? Четвёртое. Он влюбился в Гэвина. Ричард говорит слово «кажется» в конце, но с такой паузой, что Рид понимает, что нихуя тому не кажется. Влюбился. Встрескался. Знатно проебался, ещё больше, чем когда втыкал весь день в телефон, когда Рид рассматривал надписи на стенах и ещё свежий труп какого-то девианта. Сначала Гэвин молчит, потом улыбается. Неприкрыто, торжествующе, будто только что разгадал величайшую тайну современности. Но Риду похуй на всякие там общественные тайны, он вспоминает, что Элайджа учил его быть человеком. С недостатками, стремлениями в жизни, мнимой историей (когда родился, где жил, почему переехал в Детройт) и собственным мнением. Он не говорит Гэвину становиться полицейским, андроид сам выбирает себе фамилию и профессию, взамен получая документы (в том числе и об успешном окончании полицейской академии в каком-то далёком городе), помощь с медицинскими осмотрами и достаточно неприятный метафорический пинок под зад. Возможно, Элайджа хотел вести подобный образ жизни, вот только слава гения в двадцать лет перечеркнула всё. Зато не помешала создать оболочку, изначально идентичную телу директора «Сайберлайф», потом поменять причёску, цвет кожи, слегка тронуть в чертежах телосложение и вишенкой на торте оставить глубокий шрам на носу. Присмотреться — и они близнецы. Черты лица совершенно одинаковые, взгляд неуловимо такой же, наплевательский на всех кожаных ублюдков. Первые привычки Гэвин откровенно пиздит у создателя, а другие приобретает на работе; первую кошку подбирает на улице и долго с ней носится по ветеринарам, вторую — из рук девушки в переходе, раздающей котят; первый месяц он чувствует себя подавленно, а затем привыкает к жизни обычного человека и проникается презрением к андроидам. Гэвин не был создан для работы в полиции. У него нет нужных датчиков, он не является удобной химической лабораторией, он не может строить цепочки преступлений так, как это делает Ричард; у него есть только одно преимущество — умение нормально жить. RK900 успешно только работает, а вот жизни… Повседневной жизни приходится учиться на собственных ошибках. И тут он находит себе проблемы, ищет идеального партнёра, а влюбляется в Гэвина-мать-его-Рида, который не то чтобы, по словам программы, не ответит взаимностью, а ещё и в лицо плюнет после признания. Тут, конечно, он опять проёбывается. Да, отец научил Гэвина многому. В том числе целоваться, по словам Камски, классно и по-взрослому — так, как полагается горячим мудакам. Губы и Ричарда поначалу холодные, но быстро согреваются. И руки первые минуты неуверенные, но от резких прикосновений Рида настойчивые и тоже теплеющие. Целоваться ночью на улице, когда ты не чувствуешь холода, конечно, непроблематично, но Гэвин запихивает Ричарда в свою квартиру, впопыхах стаскивает с себя и чужую куртку, и обувь, чтоб как можно быстрее притянуть к себе крепкое тело. Подросток, ну точно подросток — Рид чувствует его возбуждение ещё после первого прикосновения к губам на улице; на пороге они оказываются спустя минут двадцать, когда RK900 уже собственнически начинает прижиматься к Гэвину, исследуя руками спину, покрытую едва заметными полосами. Ричард говорил, что у него нет базовых функций секс-моделей, и удовлетворять партнёров ему приходилось языком с множеством датчиков; для андроидов было достаточно вцепиться в руку покрепче и окончательно стереть границы разума, но Рид понимает: то, что происходит между ними сейчас, девиант не сравнит с чем. Гэвин прекрасно знает, куда надо надавить — пальцы нажимают на границы тириумного насоса, зубы слегка прикусывают длинный язык с десятками сенсоров, другая рука массирует мягкие тёмные волосы и спускается к позвонкам, где, по идее, располагаются наиболее чувствительные микросхемы. Кровать выглядит идеально, будто на ней никто давно не спал. Ричард вслух замечает, что не предсказывал у детектива такой любви к аккуратности, и Гэвин лишь тянется за новым поцелуем — конечно, постель заправлена, нахрена Риду сон, он же не до конца человек. На рубашке и штанах неудобные пуговицы, Гэвин думает, что «Сайберлайф» специально выпускают такую одежду для андроидов, чтобы они не могли быстро и качественно потрахаться, и обещает, что больше в этой блядской неудобной форме его Ричи ходить больше не будет. Обхватить бёдра, с нажимом провести по позвоночнику, отметив мягким касанием губ каждую родинку, посмотреть в голубо-серые глаза с таким немым обожанием, что у самого схемы скоро искриться начнут — Ричард воспроизводит не стоны, а какие-то жалобные звуки, отдалённо напоминающие механический скрежет. Гэвину определённо нравится такая реакция. RK900 тянется к чужой футболке, но Рид умело вылизывает ключицы и переходит на шею с таким усердием, что резко становится не до этого. Перед его глазами системные ошибки, отсчёт от перезагрузки системы, после которой слаженный механизм обязательно уйдёт в гибернацию, схожую с человеческим сном, и насладиться растрёпанным Ридом он сможет только утром, когда всё стабилизируется и расфасует полученную информацию по папкам. Тело Ричарда заметно расслабляется, Гэвин аккуратно вынимает из-под него одеяло и укрывает обоих, довольно поглаживая пальцами белоснежную спину.***
Встречаются они на кухне. В руках Ричарда один из пакетов с тириумом, на лице Гэвина — ухмылка. RK900 смотрит на него с примесью удивления и облегчения, хоть и хмурит брови и пытается выглядеть смертельно оскорблённым и обиженным. Но Рид не верит. Ричард до сих пор токсичный подросток с детскими замашками, дай ему палец — он откусит по локоть, сделает невинный вид и выйдет сухим из воды. Гэвин обещал, что подобное не с ним больше не прокатит. Сказано — сделано. Целоваться, обнуляя скин, оказывается приятно. Не надо прятать (или нет) засосы, смущаться странных взглядов коллег и страдать от страстной, но бессонной ночи — он же последняя сволочь участка в Детройте, уверенный в себе ублюдок, в которого по ошибке влюбилась последняя разработка «Сайберлайф». Камски действительно создал самого настоящего человека, доказав свою гениальность. А Гэвин доказал своё превосходное умение не палиться до последнего, даже когда тебя обнимают тёплые руки и стремятся залезть под домашнюю футболку.