***
После праздничного дня город вновь вернулся к своему привычному и размеренному образу жизни: открылись мастерские и торговые лавки, у городского совета собрались просители, нотарии и правоведы поспешили к клиентам, студенты и профессора встретились на лекциях. Болонья по числу жителей не уступала Флоренции, но большинство из них было одето богаче. И эта яркость одежд, будто каждый день — великий праздник, бросалась в глаза. Джованни не мог скрыть своего удивления, примечая обилие складок ткани на плащах, количество отполированных фибул и витых золочёных нитей шнурков, подбитые мехом рукава на коттах — даже в жаркое время. Утро было омрачено известием, что к Аверардо вернулись боли в ногах, и Али пришлось несколько раз за ночь просыпаться, чтобы напоить его отваром из трав. К утру горячки уже не было, но Джованни с сожалением и стыдом признал, что вчера он слишком перетрудился с Аверардо, на ближайшие два дня запретил ему вставать с постели и посоветовал разминать мышцы ног руками, пока не пройдёт боль. На скуле Гвидуччо, отмывшего еще на рассвете полы нижнего этажа, обнаружился синяк, но ронкастальдец по этому случаю испытывал гордость: теперь-то никто не скажет, что он не умеет за себя постоять. Джованни оставалось только презрительно хмыкнуть и уйти на кухню, чтобы помочь Халилу управиться с приготовлением завтрака для всей компании. Купленных в первый день продуктов почти не осталось, кому-то нужно было идти на рынок. Из муки, переданной синьорой Анжелой, можно было напечь много пирогов, но не было начинки. Гвидуччо пообещал довести Джованни до дома, где учатся «на лекарей», с собой они взяли Али, купили по дороге две свежие рыбы, капусту, морковь, артишоки, а затем отослали мальчика обратно домой с тяжелой корзиной. Тело Джованни пробивало крупной дрожью и ноги не слушались, когда он входил под своды внутреннего двора палаццо, где располагался факультет медицины. Будто в священный храм, настолько величественный, недоступный и не подходящий для недоучки, хватавшего знания из разных мест и никогда не учившегося со студентами ранее. Во дворе было всего три человека, вместе увлечённо читавших книгу. Остальные студенты уже разбрелись по комнатам с высокими сводчатыми потолками и расселись на скамьи перед высоким креслом учителя — искусно выточенным из дерева, с широкой наклонной доской, чтобы на ней можно было разместить большие тяжелые книги для чтения. Двери были открыты, и во дворе были слышны голоса профессоров: молодые или скрипучие старческие, монотонные или смело рассуждающие. Джованни даже несколько раз остановился, заслушиваясь, пока обходил кругом портик, чтобы добраться до лестницы, ведущей на второй этаж. — …большинство из них — простецы, а мы — ученые люди. Так кто должен управлять и кем? Вы доверите решать вопросы войны и мира ребёнку? А слабоумному? А своей жене? Нищему? Какие права… — …здесь проходит длинная мышца, которая соединяет верхний отросток нижней челюсти с… — …и кто оказался умнее всех и прозорливее? Флорентийский аптекарь!.. — …если во всём теле имеется и уже образовалась в голове обильная материя, ты делаешь кровопускание из кифаля… — …армянская глина удивительно помогает задерживать катары… На втором этаже у комнат декана было пустынно: только уборщик в длинной старой рясе сметал веником пыль прямо вниз, во двор, сгоняя золотившееся в солнечных лучах облако, а на каменной скамье ворковали друг с другом два сизых голубя, распушив перья. У порога Джованни встретил секретарь, молодой мужчина в светском платье, вежливо сожалея, что синьора Бартоломео Джиберти придётся подождать: его лекция будет после полудня, поэтому он так рано сегодня не появится в университете. Флорентиец сел на нагретую солнцем скамью и с удовольствием зажмурил глаза. Достал пожевать свежую лепёшку, которую сегодня утром испёк Халил: тонкую и испачканную сажей. На его родине, как тот объяснял, существуют печи, к стенкам которых лепятся приготовленные кусочки теста, а потом они снимаются уже горячими и подпечёнными. А на родине Джованни восточному рабу приходится ставить простой горшок на угли, поэтому не всегда удается вовремя подхватить лепешку и не обжечь руки. Вот и падают в золу. Флорентиец улыбнулся своим утренним воспоминаниям. «Был бы на месте Халила кто-то другой, может, и не сошлись бы с ним настолько близко. Аль-Мансур — колдун! Всё знает наперед». Тени стали короче, а затем исчезли. Раздался звон церковного колокола, и внутренний двор наполнился учениками всех возрастов. Гул их голосов, будто штормовой ветер, ударил в уши Джованни и разбудил его, мирно заснувшего на скамье. На втором этаже открылась дверь и из нее вышли пятеро студентов в длинных серых фартуках, запачканных бурыми пятнами. Они спешно сдернули с себя эти одеяния и облепили перила верхней галереи, стараясь надышаться свежим воздухом. Во всяком случае, так показалось Джованни. Последним появился мужчина в тёмном одеянии и с разводами свежей крови на обнаженных по локоть руках, больше похожий на мясника, чем на учителя. Он быстро прошел мимо Джованни по направлению к комнате декана, но тоже услышал отказ от секретаря: — Нет его еще, синьор де Луцци. Скоро должен быть! Синьор де Луцци без особых церемоний уселся на скамью рядом с Джованни. Поначалу сидел сосредоточенно и тихо, а затем принялся с интересом рассматривать своего соседа. Джованни тоже на него покосился, но знакомым не признал. Мужчина был крепкого телосложения, с грубыми руками и очень бледной кожей, будто давно не выходил на солнечный свет. По возрасту он сгодился бы флорентийцу в отцы. — Тоже ждёте синьора Джиберти, синьор? — неожиданно спросил де Луцци. — Да, с самого утра, — вежливо ответил Джованни, узнавая знакомый говор. — Флорентиец? — де Луцци расплылся в улыбке. — Джованни Мональдески, сын Райнерия, — представился Джованни, — мы живём у рынка. — Твой отец держит мясную лавку? — Почему? — искренне удивился Джованни. — Нет, постоялый дом и харчевню. — Значит, ты разделываешь туши животных? — Нет, — Джованни все больше и больше удивлялся и гадал, о чём этот странный человек ведёт разговор. — Странный ты какой-то! — пожал плечами де Луцци. — Обычно мои студенты от моего вида разбегаются, а ты — нет. Сидишь спокойно, платье запачкать не боишься. Ничего, что я весь в крови и пахну, как освежеванный баран на скотобойне? Тут Джованни догадался, что именно его земляк имеет в виду, и глаза его осветились радостью: — А вы здесь тела вскрываете? Ух ты! А можно к вам на занятие? Поверьте, я многое знаю! — Прямо так и на вскрытие! — с важностью приосанился синьор Луцци, но внимательного взгляда с лица не спускал. — Ты мне экзамен сначала сдай, а потом проситься будешь. Вон, видишь тех бездельников? — новый знакомец кивнул в сторону своих учеников. — Им тоже интересно, но не все выдерживают; а теперь надышаться не могут. — Я сдам! — уверенно ответил Джованни, ничуть не смущаясь. — Только скажите, по каким книгам подготовиться? — А по моей! — с некоторым задором ответил учитель и рассмеялся. — Мондино де Луцци. Анатомия [1]. К ним подошел секретарь декана и сказал, что синьор Бартоломео уже пришел, поэтому готов принять сначала синьора Луцци, а затем синьора Мональдески. Учитель анатомии бодро поднялся с места, но у декана пробыл недолго. Затем в кабинет декана зашел Джованни, которого вновь охватила дрожь, и он с трудом призывал себя к спокойствию, поскольку то, что он намеревался предложить синьору Джиберти, было единственным возможным способом выпутаться из ситуации, созданной бахвальством и ложью Мигеля Мануэля, которая спасла на Майорке, но обернулась так, что своё путешествие до Болоньи флорентиец совершил напрасно. — …обязательства банкирского дома Моцци, синьор, и еще сорок флоринов золотой монетой прямо сейчас, синьор Джиберти, я не шучу! — Джованни старался быть убедительным. — И все эти деньги получаете вы и университет. Мой покровитель очень заинтересован, чтобы я получил степень мастера в ближайшие три седмицы. — Но у вас нет образования, синьор Мональдески, — шепотом пытался возразить декан, разглядывая содержимое четырёх мешочков с золотыми монетами — целое состояние. — Экзамен. Двенадцать магистров. Сейчас лето — я их даже не соберу! — Пусть мне дадут рекомендации, хотя бы те, кто есть! Например, я знаю, что синьор Гвиди поручится своей репутацией, что мои знания настолько хороши, что позволяют выдержать диспут и получить степень магистра. Синьор Джиберти, разве вам еще кто-нибудь из студентов предлагал такие деньги и такой большой взнос на нужды университета? — Ладно, синьор Гвиди, а кто еще? — Я готов сдать экзамен синьору Луцци. Он тоже ваш лучший учитель. Назовите еще любого другого! Синьор Джиберти вытащил пять монет из одного мешочка, разложил столбиком, добавил еще один мешочек с десятью флоринами, а затем сгрёб это всё в шкатулку, стоящую на его столе: — Третьим будет синьор Эухенио из Сарагосы, наш старейший магистр и очень уважаемый человек. Если вам, синьор Мональдески, удастся убедить его в своих теологических познаниях, то мне его слова будет достаточно, чтобы выдать диплом о вашей степени мастера. Позовите моего секретаря. Джованни уже почти дошел до прикрытой двери и тронул створку, как вспомнил, что забыл предупредить: — Синьор Джиберти, я вас умоляю — только ни слова о том, что меня поддерживает банк Моцци или еще кто-либо. Мне будет неудобно себя чувствовать и перед студентами, и перед учителями. — Да, вы правы, — кивнул декан, — обязательства флорентийского банка мы рассмотрим потом. Он спрятал бумагу Ванни Моцци в стол, а пришедший секретарь, исполняя обязанности нотариуса, вписал в договор, что двадцать пять флоринов поступили в казну университета за обучение Джованни Мональдески, а затем выдал особую расписку, что флорентиец теперь находится под покровительством университета и Папы и не может быть судим светской властью. На горячей от полуденного солнца галерее Джованни выдохнул и, ощущая себя уставшим и опустошенным от жизненных соков, облокотился на парапет. Сейчас он отдал всё золото, что ему принадлежало по праву, и даже часть того, что передал аль-Мансур. Хотелось теплых объятий, поцелуев, утешений, что сделанный сейчас шаг — правильный. Внутренний голос подсказывал, что всё это можно найти в молитве к Господу и получить, проявив усердие. Сердце указывало на церковь, но разум спорил с ним, утверждая, что еще не настало время, чтобы упасть в забвение и отрешиться от мира. Джованни вернулся к секретарю, спросил, где найти библиотеку. Убедился, что рукопись «Анатомии» там есть, и можно занять себя чтением. По расписанию занятий выходило, что Мигель Мануэль тоже после полудня читает две лекции, поэтому его можно было бы встретить во время перерыва. Джованни настолько погрузился в чтение трактата де Луцци, что не услышал колокольного звона, отмечавшего церковный час. Сильная жажда и голод заставили отложить книгу в сторону. Синьор Гвиди читал вторую лекцию. Джованни завороженно замер в проёме двери: показалось, что на кафедре сидит Михаэлис, теряющийся обликом в полутени, и рассказывает словами Авиценны о пульсе. Вино и капустный пирог, купленные в ближайшей таверне, дали новые силы. Джованни вернулся в университет и дослушал лекцию Мигеля Мануэля до конца, умостившись на краю скамьи. Когда студенты разошлись, то первый вопрос, который задал синьор Гвиди, был о письмах. — Я написал, они хранятся в надёжном месте. Как только я получу диплом, вы, синьор, ими завладеете, но не раньше, — Джованни пытался отвечать сдержанно, но, судя по внешнему виду Мигеля Мануэля, продолжал портить тому настроение. — От вас требуется письменное поручительство для декана, что вы мои знания оценили высоко. Экзамен Мондино де Луцци я сдам, Михаэлис многому меня учил. Дальше мне нужна помощь с неким синьором Эухенио из Сарагосы. Что он за человек? Синьор Гвиди молчал, не совсем понимая, почему флорентиец оказался более осведомлён, чем он сам, и каким образом случилось так, что и декан принял сторону Мональдески. Однако поразмыслив, что некоторыми своими шагами Джованни приблизил себя к заветной цели, решил принять его более миролюбиво: — Эухенио — монах. Он не каждый день бывает в университете. И просить его за тебя я смогу, только когда в твоих знаниях убедится Мондино. И только просить! Очень смиренно… просить.***
[1] реальный персонаж. Mondino de'Liuzzi (1270-1326), анатом из семьи флорентийцев. Получил степень мастера в 1292 году. Издал книгу «Anathomia» в 1316 году, первый трактат по анатомии со времён Галена. Считался на тот момент самым опытным анатомом, вскрывал трупы людей.